Утопист

 

Трагифарс в двух действиях

 

 

 

 

Один за другим гремят выстрелы, и мы видим стреляющего Талманова. Входит Молчунов.

 

Молчунов. Чего шумишь?

Михаил. Да винтовку никак не пристрелять. В газету не могу попасть с 50-ти метров! Высит и кидает… Кидает и высит! Не мою винтовку мне дали… Не мою!

Молчунов (взял винтовку). Старая знакомая… Я думал, её уже давно списали… (Смотрит ствол). На этой винтовке Щепка проверяет нас на абсолютную ему покорность… Хоть один сезон с этой винтовкой вытерпишь – будешь и участок иметь, и лимит на отстрел, да и на сдачу тоже… Ох, и помучился я в своё время с этой трёхлинеечкой.

Михаил. Так помоги пристрелять!

Молчунов. Можно… Иди вешай свою газету, да только прячься получше, а то шлёпну, как Пузикова.

 

Идёт пристрелка.

 

Михаил (возвращается). Только два раза и попал… Чего же делать, Лёша? Она же и гильзы рвёт по-страшному. Я же с ней весь сезон пролечу!

Молчунов. Надо как-то к кладовщице подкатить… К профсоюзной богине нашей…

Михаил. К Потаскуевой? Да меня эта «школа коммунизма» в упор не видит!

Молчунов. Попробую за тебя хвост распустить.

 

Высвечивается Потаскуева.

 

Молчунов. А мы вот с Мишей на поклон к тебе, Татьяна Васильевна!

Потаскуева (сплюнула шелуху от орешков). Чего не кланяетесь?

Молчунов. Так это я… фигурально, но если очень настаиваешь, то могу и поклониться. (Кланяется.)

Потаскуева (Михаилу). А ты?

Михаил. А у меня радикулит.

Молчунов. Страшной силы радикулит! А через два дня в тайгу. Да ещё винтовка что-то забарахлила… Высит да кидает… Кидает и высит, да ещё гильзы рвёт.

Потаскуева. Ни у кого не высит, а у него высит… Ни у кого не кидает, а у него кидает. (Заводится.) Ни у кого не рвёт – только у него рвёт! (Наступает на Михаила.) А то, что с тебя самого, алкаш проклятый, всех давно уже рвёт – об этом ты хоть раз подумал? Я тебе покажу, как обзывать меня «школой коммунизма»! Я двадцать лет в этой школе учусь и двадцать лет председатель месткома! Да ты хоть знаешь, дубина, кто назвал наш профсоюз «школой коммунизма»?

Михаил. Я от вас слышал.

Потаскуева (Молчунову). Во, дурак… Это же Ленин сказал!

Михаил. Врёте… И я вас за клевету на вождя пролетариев всех стран привлеку к ответу.

Молчунов. Да ты не заводись, Миша… (Потаскуевой). Это он с радикулита такой заводной. Мы же за тебя с Мишкой сами первые руки подымаем. Да, Миша?

Михаил. Да, подымаем…

Молчунов. И будем поднимать… Замени ему винтовочку, Танечка… Ну, никак не пристрелять. А «школой коммунизма» он тебя никогда и не обзывал. Ну, может, пошутил разок… К тому же я у тебя в долгу. Или позабыла? Ну кто тебе с сединой соболишку грозился добыть? Лёшка Молчун… А Лёшка всё молчит да молчит. (Хохочет). А красавица наша, богиня профсоюзная, так и ходит, будто детдомовка какая – без соболишки с сединой.

Потаскуева. Иди к Моргуну: разрешит – обменяю.

 

Снова в темноте слышны выстрелы, потом высвечивается Моргунов.

 

Молчунов. Василий Иванович, беда у нас: попросил Михаил пристрелять ему винтовку, а она гильзы рвёт. Пошли на склад поменять, а без вашего разрешения – не меняют. Пошли опять пристреливать, а гильза и разорвись. Стал вытаскивать её палкой, а та возьми и сломайся. Да так застряла, что никак не вытащишь. Всяко пробовали, а никак. Короче, я хотел помочь человеку, а получилось всё наоборот. Выручайте…

Моргунов. Будешь знать, кому помогать.

Михаил. Мне, выходит, и помочь уже запрещается.

Моргунов. А за что тебе помогать?

Михаил. И это говорит парторг… Да ещё охотовед. Вы же обязаны нам помогать.

Моргунов. Тебе не обязан.

Михаил. А хотите знать, почему вы забывали о своих обязанностях? И парторга и охотоведца?..

Моргунов. Изматерю всего!

Михаил. Потерпите… На Урале дело было… Я тогда егерем работал, ну и как-то на привале зашёл разговор – куда люди совесть потеряли? Заспорили крепко, да ещё в подпитии, а один мужик, из ученых вроде, про такой опыт рассказал. В каком-то научном институте перегородили стеклом клетку и запустили двух белых мышей. Одну стали током пытать, а вторая тут же на стенку полезла и вся от жалости к подруге слезами потекла. Тогда ей дали икры черной, или какого другого лакомства. Поела и улеглась. Только лапкой утирается. И плевать ей на подружку свою, что уже от боли зашлась… Вот вы и есть, товарищ парторг-охотоведец, та самая обожравшаяся мышка.

Моргунов. А ты под током?

Михаил. Точно.

Моргунов. А тебя никто не пытает, Талманов! И как только ты палку из ствола винтовки вытащишь – тут же и приходи ко мне. Подумаем, как заменить тебе винтовку! А сейчас я тебе скажу, какая ты мышка! (Зашелся матом.)

 

Высвечиваются охотники.

 

Пузиков. Мой тебе такой совет: иди в котельную, сними все деревянные части и сунь винтовку в топку. Как только палка в стволе выгорит – сунь ствол в масло.

Черепушкин. Поведёт ствол… Лучше накали электрод и потихоньку выжигай.

Молчунов. И с электродом ствол поведёт. Давай-ка, Миша, я попробую высверлить тебе палку. А чего? Сделаю сверло на длинной проволоке и на станке высверлю. Пошли в гараж…

Пузиков. Не высверлишь.

Молчунов. Спорим на бутылку!

Пузиков. Давай… (Михаилу). Чего стоишь? Беги… В лавку! Заодно и праздник наш отметим – день армии и флота!

 

Затемнение и вновь высвечиваются охотники, но уже отметившие праздник.

 

Михаил (Молчунову). Ну как же так, Лёша? (Смотрит в ствол.) Ты же весь ствол ободрал.

Молчунов (смотрит). Ободрал, Миша… Начисто тебе весь ствол запорол. Пить не надо было…

Михаил. А я что говорил? Сначала бы просверлил, а потом уже и выпил.

Молчунов. Волновался… Но я токарь, Миша… С дипломом!

Пузиков. В топку надо было… Только в топку.

Черепушкин. А я говорю – электродом.

Пузиков. Ты своим электродом неделю бы выжигал.

Черепушкин. День.

Молчунов. Все мы хороши… Человека жрут, а мы ему помочь боимся.

Пузиков. Кто это – мы?

Молчунов. Ты, к примеру.

Пузиков. А ты помог? Кто ему ствол запорол?

Молчунов. А ты ему пытался пристрелять винтовку? А я пытался… А вот с этого дня, вот с этого места – я теперь куда хошь за Мишкой пойду. И деревню его пойду строить… Как только с бабой разведусь, сразу и пойду… Вот мы построим деревню с Мишкой, а вас туда не пустим. Будите знать, как перед Щепкой выслуживаться. (Михаилу). Они все холуи, Мишка… Пусть со Щепкой живут. А я вот сейчас пойду и спою ему: «Мы рубим лес по-сталински, а щепки в наши головы летят…»

 

Входит Потаскуева.

 

Потаскуева. На собрание, мальчики… Поздравлять вас будем, защитники наши. Или вы уже напоздравлялись? (Михаилу.) Ты мужиков накачал?

Молчунов. Молчать! Тоже мне – «школа коммунизма»… Вот построим с Мишкой нашу деревню, так у нас никто даже в партию не вступит, а не то что – в твой продажный профсоюз… Вот ты скажи мне, Потаскухина: как может Мишка быть с тобой в одной партии, если он день и ночь о народе думает, а ты – только о себе? Вот почему, мужики, в нашей деревне будут две партии. Одну Мишка возглавит, а другую я. (Обнял Михаила). И мы будем бороться с тобой за наше общее дело – против общих врагов.

Пузиков. И что же это у вас будет за общее дело такое? Может, я тоже хочу бороться…

Молчунов. Свержение диктатуры Щепки и создание первой в Сибири Свободной Охотничьей Социалистической республики… Мишка – генсек, а я – Президент.

Потаскуева. Покажет тебе Дуська «президента»! Пошли, мальчики… (Михаилу и Молчуну.) Только суньтесь на собрание! (Уводит Пузикова и Черепушкина.)

Молчунов. Как телков увела… И не пикнули. Ну что за народ у нас, Мишка? Начальники уже на голову сели и гнёзда свили, а мы всё молчим… Только я одного не пойму, Миша: если мы так долго молчим, то почему всегда победы одерживаем? За что не возьмёмся – обязательно победим… Кого угодно, любых врагов, но только не своё начальство.

Михаил. Загадка истории, Лёша…

Молчунов. Миша, а ведь нам надо обязательно пойти на собрание. И обязательно выступить. Тебе… Я плохо говорю, если недобрал. А сегодня я точно недобрал… Ты хорошо говоришь, Миша… Недаром, что с Урала: европейское у тебя образование… Сколько классов?

Михаил. Восемь.

Молчунов. У меня семь… А какая страшная пропасть между твоим умом и моим… Ты деревню придумал, где все люди могут счастливо жить… А я что придумал? Двух пацанов сочинил, и то – от Дуськи… А ведь она родная сестра Потаскуевой! Миша, скажи: может зря я их сочинил? Вдруг в мать пойдут? (Плачет.) Миша, ты должен выступить обязательно… А когда расскажешь всё про деревню имени Солнца, я «Интернационал» спою… Вот хочешь верь – хочешь нет, а я все слова знаю. Вот все по бумажке поют, а я – на память… Пошли, Миша…

 

Михаил уже на трибуне, а за столом президиума Щепка, Моргунов и Потаскуева.

 

Михаил. День праздничный, а я обычно с этой трибуны говорю не очень весёлые вещи… Но сегодня я немного выпивши, и постараюсь вас не заскулить. Вот смотрел я на наш президиум и думал: а ведь нам до самой пенсии кормить всех, кто сидит за этим столом, до их пенсии… Сами мы до своих пенсий вряд ли доживём, если не избавимся от таких руководителей. Много ли нас в коллективе охотников дожило до старости? Один-два… Зато тех, кто в тридцать-сорок уже на кладбище, наберётся добрый десяток. Кто сам себя пульнул в зимовье, не выдержав одиночества, кто замёрз на тропе с недопитой бутылкой в кармане… (Щепке.) Кто довёл до самоубийства Федотова? А Магдеева – до самострела? Как получилось, что Манжулин убил двух напарников, зарыл их в своём зимовье, а получил всего 10 лет? Холуй был ваш верный – потому так легко и отделался. (В зал). Как же случилось, что сильные и крепкие телом люди – так ослабли духом, что стали простыми баранами? (На президиум). С такими вот пастухами… Сегодня, в этот предпраздничный день, я хочу напомнить вашим пастухам, что и барана разозлить можно. Надо долго бить его кулаком по лбу. Зажать между ног и бить, пока у него кровью глаза не нальются. А когда такого барашка выпустишь – бегите от него пулей и обязательно залезайте в речку: иначе затопчет. На куски разнесёт… (В зал.) А в речку не идёт, но и обидчика не выпустит, пока сам не остынет… Вот я и хочу спросить вас, товарищи мои по трудному таёжному промыслу: долго ли ещё будем свои лбы подставлять? И почему мы так быстро от обид своих остываем? Потому что привыкли плохо жить… Может, я кого обидел, назвав бараном? Не надо обижаться… Учёные, говорят, проверяли – какая скотина не ест корма с химией. Так оказалось – только баран и не ест. Хоть ты его стреляй, а щипать будет только травку: потому что она солнцем согрета. Так не пора ли и нам на вольный выпас?! Если нет сил бороться с нашими пастухами, то давайте строить новую жизнь! Да, я снова говорю о своей деревне. Место найдено, и место отличное… Чего ждёте? Вместо бормотухи по имени «Солнцедар» я вам дарю Деревню имени Солнца!.. Конечно, нелегко сняться с места… Но никогда нам не даст жить по-человечески товарищ Щепка – директор наш молчаливый. Всех сломает по одному, пока мы не создали линейные бригады. Только так можно контролировать численность зверя на большой территории. Только так можно сохранить редких животных и освоить самые отдалённые орешники и ягодники. И надо меньше стрелять, а больше ставить живоловушек. Тогда и будет в цене выгодная пушнина! (Щепке.) Сколько раз я уже это вам говорил? А вы всё молчите… (В зал.) С нами он молчит, а вот что пишет в районной газете «Ленинская правда»: (Достал, читает.) «Не доросли ещё социально наши охотники до работы бригадной. По всей стране не найдёшь зверопромхоза, где доросли бы коллективно работать!» И кто-то же печатает такую чепуху… Я не знаю, товарищи, что в голове у нашего директора… Но есть у меня одно страшное предположение. Но только как его проверить? Давайте вместе думать… Не сразу же он стал хозяином тайги. Мы же знаем, как долго он шёл к своему креслу из простых охотников. И, видимо, там, наверху, в тресте, не раз ему грозили: «Делай, как тебе говорят! Не то фитиль вставим в одно место!» И вставляли… И не раз. Так куда же подевались эти фитиля? И вдруг они вместо извилин в мозгу улеглись у нашего директора, пропитавшись сначала обидой, а потом уже и безразличием к людям и ненавистью? А? (Подходит к Щепке.) Не могу я больше терпеть, Николай Михайлович… Надо мне проверить мою догадку, иначе умом тронусь. Разрешите самую малость ковырнуть вашу черепную макушку? Чуть-чуть… Вот здесь… Ведь совсем не больно, да? (Ковырнул и вытащил фитилёк.) Точно, фитиль… Горит… Люди! Может, я сплю? Ведь горит бедный наш дуролом!.. Смотрите, люди… Я же не дотрагиваюсь, а фитиль сам из башки прёт. Да ещё как прёт! Да ещё как горит синим пламенем!

 

Лёшка Молчунов рванул из зала, слышен «Интернационал».