Первое грехопадение, или Почти недетская история

 

 

 

Однако в школе Галка вела себя так, как будто вчера между нами ничего не произошло; она ни разу не взглянула в мою сторону, и во мне зашевелилось сомнение: не посмеялась ли она надо мной? Но на последней перемене Галка подошла к моей парте и со словами «не разбрасывай тетрадки» кинула свою тетрадь мне на колени. Я успел заметить в её глазах зелёные искорки и поспешил засунуть тетрадь в сумку. Так началась наша переписка.

Какие бы чувства мы ни испытывали в те дни друг к другу, мы никогда не смогли бы высказать их вслух. А на простом бумажном листке быть откровенным оказалось намного проще. И уже из первого письма я узнал о том, о чём бы никогда в жизни не догадался. Оказывается, Галка давно обратила на меня внимание, выделив среди других ребят-одноклассников. И случилось это в самом начале учебного года, когда она только начала учиться в нашей школе и когда Валентина Ивановна прочитала всему классу моё домашнее изложение.

На урок Валентина Ивановна принесла вырезанную из «Огонька» иллюстрацию Васнецова «Алёнушка» и, приколов кнопками к доске, предложила нам своими словами, кто как сумеет, рассказать о том, что же привело Алёнушку к озеру и о чём она грустит. Почти все в классе, с незначительными изменениями, пересказали всем известную сказку, и только моё изложение не оставило от сказки камня на камне. Зацикленный на войне и подвигах, я перенёс своих героев за линию фронта в оккупированную немцами деревушку. Брат с сестрой были связаны с партизанами и передавали им нужные сведенья. Но предатель-полицай выследил Ваню, и фашисты, поймав его, долго пытали. Мальчишка не сказал ни слова, и на утро его должны были повесить. Убитая горем Алёнушка тайком выбралась из деревни и побежала на поиски партизан. Но заблудилась, вышла к незнакомому озеру и в глубокой печали присела отдохнуть на берегу. Здесь её обнаружили партизаны-разведчики, проводили к командиру, и тот принял решение захватить деревню и выручить брата. Немцев всех перебили, предателя расстреляли, а брат был спасён.

Валентина Ивановна похвалила меня за необычное раскрытие темы, посоветовала брать с меня пример и больше давать воли своим фантазиям. Она уже не в первый раз отмечала мои изложения, все привыкли к этому, но на Галку оно произвело впечатление. Но откуда мне было знать?

В том же письме Галка писала, что ей уже тогда хотелось со мной подружиться, она сама много читала, а поделиться прочитанным, по её мнению, было не с кем. Но моя непонятная ершистость и грубость, нежелание с ней разговаривать – останавливали её. И только в тот памятный зимний вечер на дороге она многое поняла, но долго не решалась сделать первый шаг, надеясь, что я сделаю его сам.

Я решил не отставать от неё в откровенности и в своём первом письме без утайки рассказал о том, как, сидя за партой, изо дня в день смотрел на неё, как следил за каждым её движением, за каждым шагом, как гадал на разноцветных ленточках и как переживал, когда она заболела.

 

А в школе, да и на улице, мы по-прежнему обходили друг друга стороной, почти не разговаривали и лишь изредка перекидывались короткими взглядами, полными значительности и таинственности.

Первые письма были длинными, но постепенно уменьшались, занимая полстраницы, превращаясь в обычные записки, да и те писались не каждый день. Так бывает во время грозы: отгремит гром, отсверкают молнии, утихнет ливень, и вместо бурных потоков потекут слабые, медленные ручейки. Иссякали слова, но не иссякало моё чувство – оно крепло с каждым днём. Мне очень хотелось быть рядом с ней, смеяться и шутить, как смеялись и шутили мальчишки и девчонки друг с другом на переменах и после школы во время игр. Я видел, что и ей этого хочется, но её непонятное и странное желание хранить нашу дружбу в тайне сдерживало нас.

Однажды она написала: «Коля, а я, оказывается, ревнивая. Вчера ты объяснял Надьке задачку по алгебре, так она к тебе чуть ли не на колени села. Знаешь, ещё немного и я запустила бы в неё чернильницей. Это плохо, да?». Я читал записку на перемене, спрятав под парту, и видел, что Галка исподтишка наблюдает за мной. Встретившись с ней взглядом, я повертел пальцем у виска. В ответ она скорчила виноватую гримасу и развела руками: вот, мол, я такая и есть.

Приближались каникулы, и мы уже начали строить планы на лето. Я пообещал привести её на свою заветную клубничную поляну рядом с нашим покосом, где можно было завалиться в траву и срывать спелые душистые ягоды клубники прямо губами. Ещё мы планировали вместе с ребятами сходить на речку, обязательно с ночёвкой, порыбачить и вдоволь накупаться, а ночью, у жаркого костра, когда за его пределами не видно ни зги, с замиранием сердца слушать жуткие истории. Да мало ли чем можно заняться летом!

Однако планам нашим не суждено было сбыться. Едва закончились экзамены за шестой класс, и мать увезла Галку на всё лето к тётке в Пихтовку. Галка только и успела мне сообщить день отъезда, и когда я пришёл проводить её, хотя бы издали, она уже садилась в кабину лесовоза. На ней было то самое платье, которое сшила мама – голубенькое в белый горошек.

 

…За воспоминаниями я едва не просмотрел Дуську: она была готова пройти мимо тропинки к нашему дому, но я успел вовремя повернуть её хворостиной. У разобранного прясла нас поджидала мама. Ласково похлопывая Дуську по крутому боку, она провела её в денник, а я вставил жерди на место и прошёл в дом. Там у старенького мутного зеркала с чёрными разводами по краям прихорашивались Зина и Тоня, готовясь к вечёрке. В ярких ситцевых платьях, сшитых мамой по последней моде, они выглядели просто здорово, и я залюбовался ими. Примерно одного роста, круглолицые, они были очень похожи друг на друга, только у Тони волосы немного светлее, чем у Зины, и в больших серых глазах поменьше бойкости – они у неё с грустинкой.

– Зина, – сказал я с порога, – а я Ромку видел.

– Ну и что? – припудривая курносый носик комочком ваты, не оборачиваясь, спросила Зина.

– Сказал, что на вечёрку не успеет. Он в рейс пошёл.

– Обойдусь и без него. Подумаешь, потеря!

– Ой, Зинка, довертишься! – сказала Тоня и плечом оттеснила сестру от зеркала. – Завтра Ромке всё расскажу.

– Попробуй только! – Зина в свою очередь оттолкнула Тоню. Смеясь и подшучивая друг над дружкой, они ещё несколько минут толкались у зеркала, а потом выскочили на улицу, едва не сбив меня с ног.

– Долго не хороводьте там! Завтра рано на покос, – услышал я со двора мамин голос.

В тёплые летние дни двери в доме и сенцах не закрывались, а от вездесущих комаров и нахальных мух до самого пола свешивались занавески. И вскоре я услышал, как по цинковому подойнику со звоном, ровно и часто ударили струи молока: мама принялась доить Дуську. Чудесная музыка!

Утром на покос мы особо не торопились и когда вышли, солнце уже пригревало.

– Пусть сено хорошенько обветрится, – объяснила мама наш поздний выход. – Ночью роса была большая.

 

Идти до покоса километров пять, не больше. Четыре года назад в той стороне валили лес, потом прекратили, но дорога, хотя и заросла травой, была наезженной, ею не часто, но всё же пользовались для вывоза заготовленных на зиму дров и сена.

Из-под ног в разные стороны выпрыгивали кузнечики – их стрекотание гудом стояло в ушах; замирая на мгновение в воздухе и тут же стремительно исчезая, метались стрекозы, похожие в солнечном свете на разноцветные стёклышки; готовые немедленно атаковать, закладывая немыслимые виражи, мелькали назойливые и кусучие пауты и оводы. Слабый ветерок едва шевелил на обочинах дороги цветистое разнотравье. На обратном пути девчонки обязательно здесь остановятся и нарвут букеты из ромашек и колокольчиков, донника и душицы и вместе с букетами на несколько дней внесут в дом пьянящие запахи поля.

Уже и не помню, сколько раз с начала сенокоса я прошагал по этой дороге туда и обратно. Досталось мне нынче крепко. Приболела мама, а потом и Тоня уехала в город сдавать экзамены. Зина, конечно, помогала, но урывками: с работы, какой бы она ни была, не сбежишь.

Косить траву я начал лет с десяти. Дядя Зена обрезал под мою силу литовку, отбил, наточил, приделал косовище и со словами: «Ну, с Богом, мужичок!» – вручил её мне. А владеть ею учила уже мама, она хорошо умела косить. «Не опускай носок, веди ровно и пятку, пятку прижимай!» – наставляла она меня, когда непослушная коса втыкалась носком в землю или в кочку. С первого дня я сразу понял: косьба – по-настоящему тяжёлый, изнурительный труд. Это не Дуську встречать и грядки поливать. Помню, как на другое утро я едва сполз с постели: ломило руки, плечи, спину, а ноги отказывались идти нормальным шагом, и меня всё время куда-то заносило. «Сперваначала у всех так, – успокаивала и подбадривала мама. – Дня через два легче будет». Так оно и вышло. А на следующий год я уже не отставал ни от мамы, ни от сестёр, а ещё через год начал косить настоящей, хотя и не самой большой, взрослой литовкой.