Аудиенция, или Божественная комедия с Фаустом

 

 

 

Он протянул мне очки, черные. Солнцезащитные? «Наденьте. Так надо». Я надел. Потом он провел рукой себе по затылку, распустил волосы. На кого-то он стал вдруг похож. «Насими, говорите? – улыбнулся хитро, хотя я ничего не сказал. – Нет, это он на меня похож».

... Зал был столь огромен, что моментами казалось, будто стоим на открытом воздухе. И толпилась по обе стороны тьма-тьмущая ангельского люду…

... К нам никто не приближался. Стоял приглушенный шум голосов, только не человеческих, а вроде листья шелестят на ветру. «Видите, свет в конце, – говорил Он вполголоса, держа меня за руку. – Это часть, только часть! всевышнего, одно из воплощений. Честь вам выпала великая! Справа от нас… видите? Да, Иисус, один из наиболее успешных наших посланников. Слева – Мухаммад, новый фаворит. Знаю, что плохо различаете, да ближе подойти нельзя, и так уж сотня метров осталась. Ох, честь вам великая!»

– Я вглядывался молча. «Ну что ж, прощайте теперь, – сказал Сатана. – Я был неплохим вожатым, верно?» Он ушел вперед, к трону, в наступившей тишине громко выстукивали каблуки. Я думал, он выйдет к престолу, но на полпути, шагнув в сторону, он смешался с толпой…

... – Знай, заключил Сатана в самонадеянности своей, пари с его высокосвятейшеством. Мнил он, что не опустимся мы до сего – простому смертному: теодицею выдать. Для испытания же избран ты, ибо замечены нами как беспримерное страдание твое о ближних, так и острота ума, коим о сотрудничестве бога с дьяволом ты догадался. Ныне мукам твоим наступает конец. Вопреки сомненью князя тьмы, получишь объяснение всему!

…И восшумели вокруг… Плясали толпы ангелов…

А я стоял прямо, я впервые в жизни теперь не ссутулился, я прямо стоял и смотрел на подходящего – белый, маленький, округлый, весь гофрированный и в бантах; между тем стихло все, в последний момент перехватил я пристальный взгляд Сатаны, и вот: ангел стоял передо мною, протягивая белый конверт. Тут меня окатило ужасом, я спросил быстро, запинаясь: «Здесь всё? Всему объяснения?» Он улыбнулся ласково моей недоверчивости: «Всему». А я не верил, я никак не мог поверить, хотел уточнить «Всему-всему? Ржавым ножам? Ручке на свалке? И что улыбку не простили?» – «Говорим же: всему!» И тогда я сказал, на шаг отошедши: «Я… не хочу это читать». Вокруг зашумели. «У меня… другое желание». Гул нарастал, конверт, подрагивая, потыкался мне в грудь и растаял в воздухе. Подававший его метнулся в сторону. Толпа сдвигалась со всех сторон, задние ряды взлетали вверх, дабы лучше видеть. «А желание мое, – сказал я громче, – господу богу: в глаза посмотреть». Парящие ложи орали, визжали, повисая над головой, тут вновь приметил я Сатану, глядел он на меня с ненавистью – и восхищением, вспомнил я, на кого смотрел он так же, и это окрылило меня. Но гофрированный, над плечом моим зависнув, прокричал в ухо, что желание мое ни с чем несообразно, высокосвятейшество его – глаз не имеет. Сие взбесило меня невыразимо, ухватив парившего за воротник, сотрясал им в воздухе, кричал на них, мечась в беспорядочной уже толпе: «Сволочь небесная! Глаз не имеете?! И в глаза-то смотреть вам не можно!» Я не в себе был, плохо помню, как навалились на меня и держали, помню с того момента, как снова наступила тишина и подняли меня, сказав, что нужно снять очки, если считаю себя достойным видеть, только лучше не снимать. Я-то в волненьи своем их не чувствовал, ощутил сейчас лишь и тут же сорвал, обернулся к снопу света на престоле, закричал от боли и упал на колени, закрыв руками лицо. Только чрез минуту боль превозмог и отнял руки от глаз. Я ослеп.

Тишина все царила; я встал теперь на ноги, я прямо стоял, и сказал им:

– Слушайте же, вы, Иисусы, Моисеи, Мухаммады, и прочая небесная шваль! Думаете, ослепили меня, а ведь сейчас лишь и вижу вас в истинном свете. Диву даюсь, сколь недалеки вы разумом! Думали – жажду я теодицеи, и за ней пришел на небеса? Так нет же, верил я, надеялся, что нет ее, поганой, и быть в природе не может. Но гнусность вашу недооценил. Ужас не в том ведь, что злодеянья ничем не оправданы, ужас в том, что оправдать их – возможно. В том-то вся омерзительность ваша, что ухитрились вы мир таковым сотворить, дабы в нем – детский трупик на свалке, и пристреленный Лермонтов в луже – необходимыми были. Коль есть теодицея – нет богу прощенья! Ах ты, высокосвятейшая мразь! Меня избрав, как достойнейшего, чаял во мне пониманье найти? Знай же, что от меня, коль я лучший, тебе: гадливость и презрение мое.  

Так я сказал, и тут завертело меня и отбросило, очнулся лежащим на полу, в тишине, встав, пошел вперед, выставив руки, и тут же наткнулся на стену. Так шел вдоль стены, недоумевая, к слепоте своей непривычный, и услышал звон капель из протекавшего крана. Я был на земле, в своей палате.

 

Я знаю вперед о своем участке ада. Вот эта, эта самая палата, ведь нет по мне гнуснее места, и зрение мне возвратят: дабы видел белые халаты и санитаров улыбки. «Мы соблюдаем все детали». И будет за мной заходить Сатана, будут вручать мне конверт – и я знаю вперед, что я сделаю.

 

 

 

Лето 1999г.;

Ноябрь – 21 ноября 1999г.