Шесть дней месяца Авив

 

Повесть параллельной жизни

 

 

Купить в журнале за март 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 1 час 40 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

«Под вечер, когда жёны выходят черпать воду», «когда наступает прохлада дня» – то есть, переводя язык Библии на привычный циферблат, в шестом часу пополудни – местность накрыл величавый марш из «Аиды», падший ниоткуда, вроде как с самого неба. И мгновенье спустя с восточной стороны, из-за ближайшей горы, в чёрно-золотых нарядах, опять же оперного вида, показались ряды музыкантов. Подняв к небу серебряные трубы-хацоцры, ударяя в кимвалы и бубны, они выходили из укрытия и стройной ритмичной поступью направлялись к лагерю. За музыкантами выступала живописная группа воинов, наряженных по-римски в светлые плащи и короткие юбки, с мечами на поясе и копьями в руках. Приблизившись к палаткам на полёт камня, колонны рассредоточились двухрядным полукругом – впереди воины, музыканты за ними.

Обитатели шатров высыпали наружу. Музыка смолкла. После внушительной театральной паузы взревели рога-шофары (от звука которых, как известно, не устояли иерихонские стены) – и тогда из-за горы на авансцену с торжественной медлительностью стали выходить верблюды-арабианы. Их встретили криками восхищения и даже аплодисментами. Было на что посмотреть: верблюды были покрыты узорчатыми ковровыми попонами, оплетены ременчатой сбруей с множеством украшений и звучащих при ходьбе металлических пряжек. Держа за золотые цепочки, их вели закутанные во всё белое, с завязанными до самых глаз лицами, проводники-бедуины. И только один из арабианов, последний, нёс на себе седока. Подобно шейху, он восседал под вычурным балдахином в роскошном, укреплённом на верблюжьей спине седле, хотя сам был одет – в контраст всей опере – в обычный серый костюм, к тому же из-за дороги изрядно помятый.

Вот это да! Все узнали в седоке Максима Арьевича Халдея, ожидаемого с самого утра вождя и предводителя экспедиции. Он поднял руку, громко крикнул что-то – и весь караван замер. Музыканты заиграли туш, воины потрясли копьями, верблюд под наездником довольно изящно сложился – и Халдей, неловко вынимая ноги из попоны, сполз на землю. Этот человек был высок и худ, странным образом как-то казался одновременно бодрым и измождённым, приветливым и в то же время угрюмым. Помахав рукой присутствующим, слегка прихрамывая и пошатываясь, он побрёл к большому шатру. Два официанта в бабочках тут же вышли навстречу. Один из них держал поднос с напитками, другой – с сигарами и янтарным курительным прибором. Халдей взял фужер с водой и, повернувшись к каравану, дал знак отмашки. И вся процессия – дромадеры, музыканты и воины – со стуком, бренчаньем и вздохами развернулась, втянулась обратно в гору и исчезла за нею, как будто её никогда и не было.

Халдей же уселся в подставленное камышовое сиденье, взял и раскурил сигару. Делал он это столь внушительно, как будто свечу ставил перед самим собой. Несмотря на возраст, худобу и усталость, взгляд Халдея не потерял острого блеска. Казалось, глаза эти пылали некогда ярко, от нестерпимого огня таяла плоть лица, стекала вниз и застывала, как свечная масса, небольшими мешочками правильной отёчной формы. Вообще всё существо Халдея вело себя удивительно и каждый миг меняло свой внешний вид, а его лицо, как будто уставая быть серьёзным, время от времени кривилось новой гримасой. Наверное, художнику, возьмись он рисовать портрет, вряд ли бы удалось поймать этого лица настоящее выражение. Вереину, который в числе других поспешил к «шефу», сначала представилось, что тот, смотря на него, едва сдерживает смех и хочет отпустить какую-то шутку. Спустя мгновение он был уверен, что у Халдея в отношении него что-то нехорошее на уме, вроде злобной насмешки или ругательства, так что даже приготовился к отпору. Но когда тот поднялся и шагнул навстречу, Вереин увидел на его лице приветливую, хотя и немного лукавую улыбку.

Халдей провёл день в поездке по стране наедине с сопровождавшим его лицом из правительства.

– Слушай, мне не нравится, что здесь творится. Мне трудно смириться с этим, – сказал он ему в заключение.

– С чем конкретно? – спросил чиновник.

– Да вот хотя бы с этой канавой, что разрезает страну пополам.

– Это транс-израильский канал. Мы должны обеспечить себя водой.

– Хорошо, хорошо! Ну, а эти заводы, аэродромы, автобаны… Ведь они же сводят на нет те чувства, что должен каждый испытывать здесь. Прежде, говорят, всё выглядело, как в библейские времена. Я видел снимки, сделанные при англичанах или вскоре после создания государства. Но сегодня просто невозможно перенестись душой в древний Израиль. Всюду города, большие постройки, бетон…

– Так что же – всё должно оставаться как при царе Соломоне?

– Нет, я не против прогресса! Я даже «за», когда речь идёт об Америке, Европе, да и России. Но это ужасно – разрушать страну, которую ценят в мире как символ всего святого. Когда лет тридцать назад я впервые здесь оказался, в некоторых местах попадались источники, выглядевшие как на картинах из жизни Христа. Мне удалось тогда заснять девушек, шедших от родника с глиняными кувшинами на головах, невероятно похожих на Рахиль или Мириам. А что теперь? Всюду артезианские скважины и водокачки!

– Вы живёте в Москве, не так ли? Разве она не изменилась… скажем, за те же последние тридцать лет?

– Москва совсем другое дело, её никто святой землёй не считает. А здесь… знаете, мы были в прошлом году в соседней Иордании – и увидели, что там сохраняют свою землю такой, какой она и привыкла быть. Там встречаются просто библейские патриархальные картины. И на сердце становится тепло. А здесь… в таком месте, как Тверия, на берегу священного моря – жилищное строительство, автобусная станция, туристская гостиница. Мужчины и женщины, одетые как всюду в Европе. И это убивает всю атмосферу.

– Мы благодарим вас за помощь, – отвечали ему. – Но почему бы вам, столь ценящему наши реликвии, не перевести сюда бизнес?

– Нет, я привык делать деньги в России, – отрезал Халдей. – Да, мне хотелось бы, чтобы в Израиле сохранялись старые обычаи. Но когда я занят делами, всякие запреты и ограничения могут мне помешать.

И тут случилось то, чего Халдей никак не ожидал и не мог предвидеть. Правительственный чиновник наклонился к его уху и просипел (он, видно, не хотел, чтобы его слышал водитель):

– К чёрту! Лучше, если бы вы навсегда забыли нас и никогда не приезжали сюда. Комедианты! Не лезьте к нам со своими маскарадами! Мы хотим быть нормальной современной страной.

И добавил, отстранившись:

– Не для передачи, уважаемый Максим Арьевич!

«Какой нахал! И, что всего обиднее, про маскарад и комедиантов почти угадал», – думал Халдей, расставшись с чиновником и поглядывая из машины на быстро меняющийся пейзаж – от зелёных садов и взгорий к каменистой пустыне. Он действительно был такой – серединка на половинку, то исполнял кое-что из предписаний духовных наставников, то начисто забывал о них в суете. Инстинктивно, в глубине души всё-таки больше верил старине Дарвину, а может быть, даже и Марксу. «Статус человека определяется его местоположением в пищевой цепочке. Или ты съешь, или съедят тебя – вот закон. И другого нет. Победитель всегда прав, закон на его стороне. В борьбе побеждает сильнейший. Или, как вариант, – умнейший, хитрейший… Победил – и пользуйся своей победой, живи, радуйся. Прежние суеверия, все эти сомнения, поиски смысла жизни, запреты, ограничения только мешали. Теперь он свободен, может жить, как хочет, не оглядываясь на чьи-то мнения. Никто не осудит, когда ты успешен. Весь мир таков, что стесняться нечего!»

Но он знал и другое – что сам по себе он теперь никому не интересен, что в рыночной системе его ценность определяется спросом, а не его человеческими качествами. Поэтому его самооценка стала зависеть от суждения других, а их суждения – от размера его капитала. «Он стоит два с половиной миллиарда», – он и сам теперь оценивал людей подобным образом. «Я с людьми работаю, а не дружу», – говорил он, когда кто-то намекал на снисхождение из-за старых приятельских отношений. Все осуждают богатство, и все его жаждут. Главное в том, что богатство спасает от немедленного суда, вынимает вас из толпы, осаждающей вагоны метро, и предоставляет роскошное авто. Изолирует вас за высокими стенами особняков, в специальных вагонах и самолётных отсеках, снабжает продлевающей жизнь экологической пищей и вздрючивающей медициной. Конечно, богатство – не оправдание, вовсе нет, но хотя бы отсрочка…

Он знал, что за деньги можно купить видимость уважения и покорность, восхищение и авторитет. Можно нанять людей всех других профессий и должностей, способных и готовых устроить ему благополучное и комфортное существование – политиков, чиновников, инженеров, архитекторов, экономистов. Да и представителей так называемых творческих интеллигентных профессий, которым по роду занятий приходится соприкасаться с внутренним миром людей и даже с потусторонними сферами, – писателей, художников, священников и раввинов, артистов, журналистов, педагогов. Все они добровольно признают его превосходство, избранность, охотно соглашаются служить и угождать ему. А разве не ограждают его интересы и прихоти адвокаты, судьи, полиция, исполнители наказаний – тюремщики? Разве не богатство порождает ночные клубы, бордели, конкурсы красоты, стриптизёрш, малолетних проституток, придумщиков всяческих развлечений – от женских боёв в жидкой грязи до космического туризма? Нет ни одной, хотя бы самой случайной, капризной, порочной или даже преступной выдумки богатых людей, которая не нашла бы тотчас исполнителя и слугу. И со временем он почувствовал, что у него есть хотения, которые можно удовлетворить, но нет других хотений – которых по какой-то причине нельзя было удовлетворить. И жить ему стало тоскливо. Он осознал, что во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия.

«Понимаю, что тем, кому не досталось, завидно: каждому хочется. Хочется – так борись, сам борись, а не проси, чтобы дали… Не проси даже у Бога. Собственность раздавалась, можно сказать, даром. Просто одни раньше других поняли, что вскоре общее добро перестанет быть общим. Удивительно, что людей, готовых драться, пихаться и кусаться за богатство, оказалось не так уж много».

Ещё удивительнее: когда он хватал куски собственности, пихался, жадничал, то ниоткуда не встречал не только прямого отпора, но даже малейшего косвенного ограничения, которое заставило бы его подумать: вот, дескать, и схватил бы ещё, да людей совестно. Ничьё суждение не беспокоило, ничей нескромный взгляд не тревожил, – следовательно, не было повода и самому себя контролировать. Нахрапистость и презрение сделались главною чертою его отношения к другим людям, что в бизнесе, что во власти.

«Все данные для того, чтобы стать богатым человеком, заложены во мне самом, причём изначально – не знаю, от Бога ли, от родителей. Моим преимуществом было то, что я не терзался никакими комплексами: смогу – не смогу, достоин – не достоин, не слишком ли много беру, не опасно ли… Начнёшь размышлять, сомневаться – и пропал, изо рта вырвут. Не получается так? Ну, извини, не каждому дано быть успешным. Да и не положено каждому, иначе что это был бы за успех».

Он вспомнил сына, как тот говорил на днях, что выделенных ему денег мало, чтобы начать серьёзное дело, просил прибавить несколько миллионов. Он отказал, и Артур ушёл недовольный. «А ведь всё перейдёт ему, когда я умру», – подумалось после его ухода. Вдруг стало ясно, до беспощадности, что сын, по логике вещей, должен хотеть его смерти, ждёт её и, возможно, торопит. Он улёгся в постель, долго читал, чтобы изнурить себя и заснуть, но мысли не уходили, а язвили всё больше и больше.

«Борись, побеждай! Я убрал с дороги конкурентов, мне приписывают смерть замминистра, не пропускавшего проект, исчезновение ещё нескольких человек… Я готов был пойти на это – и я победил. А ему, Артуру, кого надо убрать с дороги, чтоб победить и стать первым?»

Давно как-то отметил он у Екклесиаста эти жуткие строки, и вот они снова припомнились: «Пресыщение богатого не даёт ему уснуть. Мучительный недуг я видел под солнцем: богатство, сберегаемое владельцем во вред ему. И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына – и ничего нет в руках у него. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?».

Он в ужасе привстал на постели. «Кого убрать? Да меня и убрать, одного меня! Это я стою на его дороге, никто другой. Только и знает: «Дай, дай, дай!». Никакой сыновней любви, вообще ничего человеческого. И сколько бы я ни давал ему, по существу это ничего не изменит. Для него радикальное решение – когда меня не станет, завладеть всем».

Максим Арьевич вспоминал поступки и слова Артура – и ему становилось всё яснее, что сын хочет его смерти. Так в жизни всё устроено, что не хотеть он не может. Да он и сам хотел бы того же, если б был в его положении. «Конечно, он не станет мараться, побоится попасться на этом, погубить себя. Но есть ведь множество способов – наёмные киллеры, перекупленные охранники, медленно действующий яд, дистанционное облучение. Если у него появилась такая мысль – а она неизбежно должна появиться – то мысль будет таиться и зреть, пока не созреет. А уж осуществить её способ найдётся».

Ему вспомнились разговоры в их кругу о таких способах убирания «вредных людей», что и следов потом не сыскать. «Он говорил как-то, что я уже не способен к большим делам, что у меня всё идёт по инерции, на спад, а он знает, как сделать лучше, по-новому. Да, он готов, готов, мысль созрела! Подкупить людей, нанять исполнителя… Это несложно, все продажны».

Он перебирал в памяти своих шофёров, охранников, прислугу. «Как я мог терпеть этого водителя! Его же видно, за полмиллиона расшибёт, бросит на столб. А официанты? Надо осторожнее быть с вином, с вином обычно и подают…»

Он попытался вообразить себя охранником, поваром, уборщицей, официантом, стать на их точку зрения, глянуть в их душу – и оттого становилось по-настоящему страшно. «Вот и ты бы, получай жалованье, какое они… конечно, неплохое, выше, чем у других, но всё же обычное. А рядом с тобой, в одном доме, миллиардер, богатейший… Да ты бы тоже считал, что всё это ему даром досталось, с неба свалилось, по заведённому неизвестно кем порядку и списку. А ещё бы знать, твёрдо знать, вот как и я знаю, что нет Бога и настоящего закона нет, того закона, который не подкупленными людьми придуман, а, считалось, Богом был дан. Нет закона, нет и суда. И что бы ты сделал? Да то, что и мы все делали в своё время – отпихивали друг друга, кидали, старались избавиться от напарников, да и просто свидетелей».

От волнения пересохло во рту. Халдей протянул руку к бутылке с водой, стоявшей на столике у кровати. На дне бутылки какой-то мутный осадок. Он встал и вылил всю воду в раковину, а сам напился из крана.

«Что ж, борьба так борьба! Значит, не зевать, быть на взводе. Пить и есть то, что жена. Да и ей веры нет. Молодая, красивая, ещё может найти себе пару. Знает, что ей третья часть. А её родственники, которым она всё дарит… Верно, тоже ждут. Хищники, кругом одни хищники!» Значит, надо так сделать, чтобы им не было никакого смысла в его конце, никакой надежды конвертировать его смерть в богатство. Надо составить завещание такое, чтобы ничего им потом не досталось. Обязательно, завтра же!

Не откладывая до утра, Халдей набил в поисковике задание: «Составить завещание». Послушная машина тут же выбросила ленту текстов. Максим Арьевич стал читать первое попавшееся:

 

Нам надлежит составить завещанье,

Избрать душеприказчиков. Но что же,

Что вправе завещать мы? Плоть – земле?

Владеет враг всем нашим достояньем,

А нам принадлежит лишь наша смерть

Да эта жалкая щепотка глины,

Что служит оболочкою костям.

Шекспир, Ричард II

 

«Да, мрачновато смотрел на жизнь Шекспир, вернее, король Ричард Второй! Но что на самом деле здесь тебе принадлежит? Что здесь твоё – бесспорно и без оговорок? Твоё образование, знания, характер. Конечно, твои воспоминания, вообще прошлое. А всё другое… нет, не ты им владеешь, оно владеет тобой. Вот, считал своим жену, сына. Теперь понял: они не твои, принадлежат самим себе, у них своё «я», они вне тебя. И могут действовать против тебя».

Ему захотелось вернуться к Шекспиру. О, как всё в руку! Всё, всё то самое, о чём сам он думал в последнее время непрестанно:

 

Давайте сядем наземь и припомним

Предания о смерти королей.

Тот был низложен, тот убит в бою,

Тот призраками жертв своих замучен,

Тот был отравлен собственной женой,

А тот во сне зарезан, – всех убили.

Внутри венца, который окружает

Нам, государям, бренное чело,

Сидит на троне смерть, шутиха злая,

Глумясь над нами, над величьем нашим.

 

Заснуть теперь не было никакой возможности – и Халдей стал мысленно составлять текст своей последней воли. Кому же отдать всё своё состояние? Есть ли на свете человек, группа лиц, организация, учреждение, которым он с радостью, с желанием облагодетельствовать, обогатить, отдал бы крупные куски своей собственности? Таких не было. Во всяком случае, ничего не приходило ему в голову. Он отложил завещание до утра и снова улёгся. Ему стало сниться, что в комнату его ломятся, что пришли его убивать. Он в потёмках не может найти пистолет, а свет не зажигает из страха. Хочет позвонить – а из мобильника льётся музыкальная дрянь «Муллион, муллион алых роз»…

С той ночи в поведении Халдея произошла перемена, которую заметили и жена, и друзья, и обслуга. Прежде его настроение было переменчивым: он бывал и строг, и сердит, и озабочен, но временами становился весёлым и игривым, добрым и ласковым, шутил и смеялся. Теперь же он непрерывно был молчалив, задумчив, тревожен, смотрел хмуро, говорил холодно, резко, даже с внуками. Избегал друзей, разговоров, предпочитал уединение. И всё мозговал над составлением правильного завещания. Адвокаты, которым он раньше доверял самые сложные и щепетильные дела, никак не могли угодить ему с документом. Он сам писал, редактировал, заново переписывал. Стал привередлив в еде. Часто отказывался обедать дома, а рестораны и кафе постоянно менял. За завтраком иногда отодвигал свою тарелку и брал тарелку жены или дочери. Вино же и коньяк стал покупать сам и держать под замком в личном сейфе.

Почти перестал лично заниматься бизнесом. Доходы его почти не интересовали. Деньги, которые раньше составляли нерв и смысл существования, теперь только пугали: чем больше их становилось – тем больше страха и неуверенности. Он понимал, что всё, чем он владел, нельзя уберечь от таких людей, каким он был сам. Если все уверятся, что Бога нет, следовательно, нет и настоящего, твёрдого закона, никакие силы тогда не уберегут его. Состояние отнимут силой или обманом, а его самого отравят, задавят в машине или застрелят. Значит, надо не показывать своё неверие, а наоборот внушать людям, что мир основан на вере, на законе, что есть высший порядок и высший суд. И потому Халдей стал заговаривать с ближними и друзьями о традициях и духовных ценностях, о неизбежности суда над теми, кто не соблюдает законы. И наконец придумал необычное путешествие в Израиль, к которому постарался привлечь некоторых богатых и именитых российских единомышленников. В этом теперь он видел своё спасение от коварных замыслов домочадцев, деловых партнёров и друзей юности. Он много вкладывал в этот экзотический поход московских миллиардеров по израильской пустыне. Конечно, речь не о денежных вкладах, они его мало волнуют – Халдею хотелось показать себя первым среди равных, лидером. Игра стоила свеч!

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за март 2021 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	ЮMoney:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению марта 2021 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.