Пари

 

 

 

После Ксюшиного ухода я призадумалась. Несомненно, это благое дело – вдохнуть уверенность в родного человека и дать ему надежду на счастье. Ради этого, как говорится, не жалко и пожертвовать собой. Ради Ксюхи – тем более. Но вот вопрос: как я буду реализовывать своё обещание? Да, воистину, слово – не воробей… Вылетело, теперь не поймаешь. Не было печали...

В дверь раздаётся звонок. Пришёл мой сосед Михалыч, старый трепач и балагур.

– Здорово, соседка. Вот, развращаю, – это он так шутит, переиначивая слово «возвращаю» в «развращаю». «Развращает» он мясорубку, которую заимствовал у меня с неделю назад. «Шутка юмора» – про себя называю я его плоский юмор, каждый раз, когда он острит, припоминая из чеховского «Ионыча» «покорчило вас благодарю». Михалыч частенько у меня что-нибудь да заимствует, то миксер, то точило для заточки ножей, то отвёртку. Он далеко не бедствует и вполне может всё это купить, но, как он сам говорит, так неинтересно, совсем пропадёт причина общаться с соседями. А общаться он любит. Вот и сейчас, не ожидая моего любезного приглашения, он уверенно шествует на кухню. Я иду за ним, по личному опыту зная, что пришёл он надолго.

– Чай будешь, Михалыч?

– И чаю выпью, и чего покрепче, если нальёшь, – наглеет Михалыч, прекрасно зная, что у меня всегда есть «чего покрепче», как говорится, на всякий пожарный. Я наливаю Михалычу хорошую – грамм на сто двадцать – стопку самогонки. Самогонку я гоню сама, не для личного употребления, так как лично вовсе не употребляю, а исключительно для гостей. Самогонка моя славится, так как сначала я её очищаю марганцовкой, а потом настаиваю на гранатовых корочках и скорлупе кедровых и грецких орехов.

– Нектар! – хвалит Михалыч мою самогонку, закусывая хрустящим маринованным огурчиком. – Молодец ты у меня, соседка. На все руки хозяйка. Одного не понимаю, где у мужиков глаза? Такая баба, и пропадает. Эх, мне бы годков пятнадцать-двадцать скинуть, я бы…

– Чего бы – ты бы? Скинул бы годков двадцать и побежал бы к стройненьким молодушкам. Старые и толстые тётки никому не нужны, – смеюсь я.

– Неправа ты, соседка, ой, неправа, – подставляет пустую стопку Михалыч, намекая на повтор, – ты женщина в самом соку и в смысле годов, и в смысле габаритов. Сейчас тощенькие в моде, а я так скажу, что баба должна быть в теле. Какой интерес рёбра считать? На такой полежишь, потом месяц в синяках будешь ходить. Да и о чём говорить с зелёными дурёхами, у которых в голове одна шелуха? А мужикам ведь, окромя постели, ещё и душевность нужна. То ли дело ты. И собою справная, и начитанная, и душевная. А уж про то, какая хорошая хозяйка, я и не говорю. В общем, ты из тех настоящих российских баб, цены которым нет.

– Так ты, Михалыч, считаешь, что я ещё вполне могу рассчитывать на личное счастье?

Михалыч смотрит на меня изумлёнными глазами, даже возмущённо отодвигает в сторону стопку:

– Ты меня извини, Лариса, но ты хоть и умная, но дура. Я так тебе скажу: ты просто не имеешь права быть несчастливой! Это преступление перед собою и тем, кого ты должна сделать счастливым. Обязана! – Он в сердцах стучит кулаком по столу. Стопка подпрыгивает.

Я наливаю её до края, подвигаю ему. Убираю бутылку в настенный шкаф, намекая, что повтора больше не будет. У Михалыча больное сердце, ему много пить нельзя.

– Выпей, Михалыч, за моё счастье, и спасибо тебе на добром слове. Кстати, я стирку затеваю. Неси свои портки, постельное бельё и чего там у тебя ещё есть на стирку, заодно прокручу на машинке.

– Принесу, – обещает Михалыч, вставая и кидая напоследок взгляд сожаления на шкафчик. Вздыхает. – Нектар!

 

...Ночью мне снится сон. Во время сна я вспоминаю, что это ночь с четверга на пятницу и, следовательно, вещий. Поэтому я старательно запоминаю его. А снится мне вот что:

Летний день, где-то около полудня. Я бреду по берёзовой роще. Берёзки тоненькие, молоденькие, с белоснежными стволами и яркими светло-зелёными глянцевыми листочками. Высоко над рощей угадывается солнце, а здесь только солнечные блики, как застывшие солнечные зайчики. Много солнечных зайчиков. Прошелестел ветер, и зайчики вздрогнули, метнулись туда-сюда и опять замерли. На мне надето нечто светлое, просторное, вроде сарафана. Волосы распущены. По лёгкой летящей походке я понимаю, что я молода и счастлива. На душе радостно и светло. Я тороплюсь. Мне надо быстрее выйти из рощи, потому что там, на опушке, меня кто-то ждет. Дорогой и близкий мне человек. Это не Ксюша, не кто-то из моих подруг, знакомых или родственников. Этот некто – совершенно особенный и близкий мне человек.

Я просыпаюсь с ощущением душевного подъёма. Уж не знаю, что означает мой сон, но он не может быть плохим.

 

По пути на работу у меня происходит странная встреча с цыганкой, которая буквально выскочила передо мной из кустов сирени, когда я пересекала сквер, что разросся перед нашей библиотекой.

– Дай погадаю, – без обиняков предлагает цыганка, намертво вцепившись в рукав моей блузки. Я смотрю на цыганку, она старая и неряшливая, иссиня-чёрные с проседью волосы собраны в небрежный пучок, в углу рта поблёскивает позолоченная коронка. Цыганка не вызывает во мне доверия, и я отвечаю ей «не дам», пытаясь вырвать свой рукав из её цепких нечистых пальцев.

– Чего боишься? – усмехается цыганка, показывая ещё одну коронку в другой стороне рта. – Денег у тебя всё равно нет. Ничего не потеряешь.

Денег у меня действительно нет, не считая мятой десятки в кошельке терять мне нечего, тут она права.

– Тогда зачем ты хочешь мне погадать? – интересуюсь я.

– Надо, – уверенно говорит цыганка и тянет меня в сторону.

Я заинтересована и позволяю утянуть себя за куст сирени. Цыганка бегло осматривает мою ладонь, проговаривая скороговоркой: «Ты добрая. Злые люди этим пользовались, счастье твоё забрали. Дальше всё хорошо будет. Долго жить будешь. Счастлива будешь. Замуж скоро выйдешь за трефового короля. Все завидовать будут. Дочку родишь. Отдай свои серёжки, тогда всё исполнится». Последнюю фразу она произносит без паузы и с той же интонацией, что и предыдущие слова, поэтому до меня не сразу доходит её смысл. Цыганка смотрит на меня требовательно и зло. Вот тебе и «надо». Я совсем забыла, что в мои уши вдеты золотые серьги. Они столетней давности, я так к ним привыкла, что уже их и не замечаю, словно они стали частью меня. Я вытаскиваю серьги из ушей и кладу их в ждущую раскрытую смуглую ладонь, но всё не выпускаю из рук.

– Точно все исполнится? – глупо спрашиваю я.

– Исполнится, – кивает цыганка, грубо выхватывая у меня из пальцев серьги и пряча их в складки юбки. Через секунду она исчезает, растворяется в кустах. Идиотская ситуация. Я хлопаю глазами, поражаясь, как легко меня провели. Выхожу из-за куста и иду в библиотеку. Мне не жаль серёжек совершенно, просто я удивлена тому, как просто среди бела дня меня элементарно обворовали.