 |
Мастерство перевода
ПовестьПеревод с иврита и вступление Дана Берга
 На чтение потребуется 1 час 20 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Оглавление 6. Глава 4 7. Глава 5 8. Глава 6 Глава 5
– Впереди нас ждали мытарства долгого пути, – продолжал рассказывать Шмуэль, – переходы, привалы, изодранные до крови ноги. Охранник порой сердился на нас: «Жиды проклятые! Чем обязан я вам? Мучаюсь с вами в дороге!». Кнут его настигал нас, и он успокаивался. А ведь правдой пахли его слова! Умри мы годом раньше, и не пришлось бы ему с нами томиться. Вы думаете, это шутка горькая? Нет. А может, и да! Нет серьёзности без шутейства. Я-то знаю армейскую службу – нелегко быть жестоким в глазах слабого. Повзрослев, понял бедствие того стражника...
– А всё же признаю: ненавидел я инквизиторов наших. Хатуфим, как называли мы себя, больше всего страдали от кнута и розг. Не стал кланяться иконе? Молился или говорил по-еврейски? Отказался есть свинину? За все эти преступления получали мы жестокие побои. Двадцать, тридцать, а то и пятьдесят ударов причиталось нам.
– Из нас, еврейских детей, хатуфим то есть, составляли сотни, которыми предводили чиновники. Нелегко им было с нами. Мы ведь по-русски ни слова не знали. Командир скажет: «Сиди смирно!» – а ты встаёшь, скажет: «Сними с меня сапоги!» – а ты ему кружку воды несёшь! Как скотиной помыкали нами. Слова мы понимали только по движению глаз господина, а кнут всегда доходчив!
– Для многих хатуфим пыткой была баня – таким мы представляли себе ад. Раздевали нас догола. Силой запихивали на самый верх, где горячее всего. В котле вода кипит. Камни пышут жаром. Банщик то и дело черпает кувшином кипяток из котла и выплёскивает воду на камни. Пару становится всё больше. Он обжигает кожу, раздирает раны и царапины на наших всегда битых телах, палит глотку, не даёт дышать. Хочешь сползти вниз? Кнутом встретят!
– Всё это правда. Но разве из жестокости подвергали нас этому испытанию? Кого винить? Ведь мы были еврейскими детьми. Каждый канун субботы матери мыли нас, давали чистое бельё, субботнюю одежду. Страдали и называли адом баню с непривычки! А другая правда та, что месяцы мы были в дороге, спали на земле, мёрзли, болели, не мылись. Многие не дошли и умерли в пути.
– Определяли нас помощниками в крестьянские дома – чтобы отвыкали от еврейства, становились гоями и готовились к солдатчине. Меня отдали в семью Петра Семёновича Халапова и его жены Анны Петровны. Христианин Пётр был не простым мужиком, а служил в местной тюрьме писарем. Должность эта считалась почётной, чистой и выгодной. Сыновьями Бог не наградил его, и радовала отца только единственная дочь Маруся, девочка лет тринадцати, весёлая и красивая.
– Жившим в деревне хатуфим полагалось каждый день собираться перед домом командира сотни. С нами занимались, вдалбливая нам в головы начала армейской науки. По просьбе Халапова я был почти освобождён от этой повинности, и только раз в неделю являлся на военную учебу. Хозяин мой хотел, чтобы я помогал дома и в поле.
– Пётр мало бывал с семьёй. Большую часть времени проводил на работе в тюрьме. Частенько сиживал в кабаке у единственного в деревне еврея. Когда приходил домой навеселе, говорил со мной ласково, может, оттого что не имел своих сыновей. Расхваливал военную службу: «Вырастешь, произведут тебя в офицеры. Саблю наденешь. Солдаты будут перед тобой навытяжку стоять, честь отдавать. Совершишь подвиги, сам император примет тебя во дворце!».
– Халапов рассказывал мне сказки о войне. Говорил он, конечно, по-русски. То, что я мог постичь, казалось мне интересным, а остальное – и вовсе было прекрасным. Потому как непонятое я домысливал на свой вкус. Вот вам, молодым, совет старого дурака: «Не читайте сказки, где всё ясно – они сон нагоняют!» Впрочем, это к делу не идёт...
– Анна, жена Петра, приняла меня худо. Женщина молчаливая и злая. К соседкам не ходила в гости, и её редко навещали. Называли её гордячкой. Пётр, когда трезв бывал, боялся жену. Необычная сила таилась в её глазах. Адский огонь в них, взглянет – и страшно делается. Видали вы глаза моей Ривки? То-то же!
– Так вот, невзлюбила меня Анна. Никогда не называла по имени – только «жидёнок» я слышал от неё. Казалось мне, что нравилось ей произносить это слово, выговаривала его с открытой насмешкой и скрытой ненавистью. Строга была со мной и поблажек не давала. Требовала, чтобы я ел не дома, а во дворе. То ли брезговала смотреть, как я ем, то ли не нравилось ей, что не голодаю. Однажды велела мне есть свинину, а я не стал. Она собралась нажаловаться на меня командиру сотни. Пётр вступился, не позволил ей, сказал: «Вырастет – поумнеет».
– В другой деревне хозяин уличил своего мальчика-хатуфа в отказе есть свиное мясо и в произнесении еврейских молитв. Нажаловался чиновнику. Преступника звали Яков. Я не знал его прежде. Ему определили наказание – двадцать ударов розгами. Все хатуфим, и я тоже, должны были явиться к дому командира сотни, чтобы смотреть, как секут Якова.
– Со временем мы привыкли к таким зрелищам, но первый раз было невероятно страшно. Представьте себе: с мальчика снимают одежду, кладут лицом вниз, двое усаживаются на него – один на ноги, другой на затылок, а два палача стоят друг против друга с пучками розог, и каждый должен ударить десять раз.
– Я взглянул в лицо несчастного – бело как мел. Губы шептали псалом. Поднялись вверх розги. Страшный крик. Кровь. Кожа лоскутьями. Счёт: один, два, три... Крик. Молчание. Снова крик... Восемь, девять, десять... Стоп! Командир сотни по доброте сердца остановил экзекуцию: мальчик потерял сознание и не мог чувствовать воспитательного действия розог. Якова увезли в лазарет. Милосердный чиновник поделил наказание на два, записав за Яковом, что ему причитается ещё десять ударов, когда поправится.
– Я вернулся домой. Если бы в этот вечер Анна дала мне свинину, не знаю, что бы я сделал. Ночью мне приснился наш раввин. Он стоял передо мной, понурив голову. Слёзы капали на лапсердак. Потом он поднял на меня глаза, в них были строгость и жалость.
– Маруся с самого начала отнеслась ко мне хорошо, я бы сказал, сердечно и с интересом. Глаза её излучали то веселье, то грусть. Они словно говорили: «Добро пожаловать. Хорошо, что пришёл к нам. Мне нужен друг!». Она мало зналась с другими девочками в деревне, потому и радовалась моему появлению. Обычно весёлая, иногда она погружалась в печальные думы. Мне казалось, что тогда она становилась похожей на свою мать. Мы подружились, вели долгие детские разговоры, и они скрашивали мне часы тоски и одиночества.
– На следующий день после истязания Якова я места себе найти не мог. Сердце разрывалось. Я спрашивал себя: «Кто эти люди вокруг? Зачем я здесь? Что дальше будет?». Маруся посмотрела на меня, поняла моё настроение. Я вышел из дома в сад. Она последовала за мной. Я рассказал ей о вчерашнем ужасе, она содрогнулась.
«Почему его били?» – спросила Маруся. «Он не хотел есть свинину и молился по-еврейски», – ответил я. «А почему он не хотел есть свинину?» «Нельзя нам!» «Нельзя? Почему?» Я ничего не сказал. Она грустно молчала, потом повеселела. «Тебя не будут бить!» «Откуда ты знаешь?» «Командир сотни – знакомый отца». «А если твоя мать нажалуется на меня?» «Я вместо тебя пойду получать розги!» Она улыбнулась, и я вслед за ней. Мы оба стали смеяться, сами не зная чему. Я вернулся в дом. «Она не такая, как все!» – решил я. С того дня я почувствовал, что некая сила сближает нас.
– Шло время. Я немного научился понимать и говорить по-русски. Мне удавалось хорошо выполнять работу в поле и дома. Иной раз хотелось угодить Анне, хоть и не дождаться от неё похвалы. Я скучал по одобрительным словам матери.
– Как-то сидел я на завалинке, а рядом лежала моя собака, смотрела преданно мне в глаза. Расскажу вам, кстати, её историю. Первый раз, как появилась она во владениях Петра, дворовые псы набросились на неё с яростью. Она приняла бой, понадеявшись на крепкие зубы. Дрались до крови. Хозяева оценили её силу, оставили у себя и стали кормить. Так вот и отвоевала она место под солнцем, прижилась. Когда я грустил в одиночестве, собака вытягивалась передо мной, и в её глазах я читал немой вопрос: «Почему ты не постоишь за себя, как я это сделала?». Тут подошла Анна, хлестнула меня злым взглядом: «Жидёнок ленивый! Сидит без дела, а я еду ему готовь да подавай!». Я встал с завалинки, начал озираться, ища себе занятие. «А ну, жидёнок, поймай-ка поросёнка и принеси мне!» – приказала Анна.
– Не по нраву пришлось мне такое поручение. Ещё вчера я слыхал, как Анна собиралась забить поросёнка. Животное, конечно, некошерное, но всё равно жалко – он здесь рос, да и маленький совсем! Но с Анной не поспоришь. Это не трусость – подчиняться превосходящей силе. Она велела взять верёвку и связать его. В тонком визге обречённого я слышал: «Жидёнок, я ведь верил тебе, неужели ты убьёшь меня?». Анна дала мне нож, ткнула пальцем, где резать. Поросёнок истекал кровью, стонал. Потом хозяйка приказала собрать хворост, развести огонь, положить на него умирающую бессловесную тварь. Я всё выполнил. Собака смотрела на меня изумлённо, осуждала, потом залаяла.
– Ночью я видел сон, будто мы с братом Симхой, резником, стоим перед небесным судом. Животные судят нас. К Симхе обращаются гуси, куры, другие чистые птицы. Говорят они на святом языке: «Много ли было тебе радости резать нас?». А мне поросёнок кричит что-то непонятное, и визжит, и жалобно стонет.
– На другой день Анна привела меня к иконе и заставила читать христианскую молитву. Когда вернулся домой Халапов, она накрыла на стол, усадила меня рядом с Петром и положила мне в тарелку свиное мясо. Переводила взгляд с меня на мужа и обратно. Видно, заранее задумала восстановить Петра против меня. Все жевали, а я не мог. В ушах звенел визг казнённого мною поросёнка. Предательская тошнота подступила к горлу. Я не совладал с собой – осквернил стол... Я стыдился поднять глаза на Марусю. В гневе и торжествуя вскочила из-за стола Анна, схватила меня за ухо и выволокла на улицу. «Убирайся, грязный жидёнок! Не появляйся больше в моём доме!» – прокричала она. Пётр и Маруся молчали.
– Несчастный, я сидел на завалинке. Моя собака лежала рядом, уставившись на меня. «Мы здесь не по доброй воле, – обратился я к ней, – в ссылке мы. А теперь нас и отсюда гонят. Что это? Изгнание из изгнания?» Собака ничего не пролаяла в ответ, только смотрела сочувственно.
– «Не пришло ли время сбежать? – зародилась мысль в голове моей. – Поймают – скажу, выгнали меня, значит, свободен!» Домой хотелось к отцу с матерью. Стирается злое чувство из памяти. Леса я больше не боялся – ни чертей, ни ведьм. Да разве какое чудовище причинит человеку больше зла, чем сам человек? Однако велик страх перед розгами. Отрядят погоню. Поймают. Станут хлестать по голому телу. Кровь, крики бесполезные! Жутко!
Старый солдат поглядел на меня, махнул безнадёжно рукой. «Вы, молодые, вы люди нового времени, не понять вам этого ужаса...» – сказал Шмуэль. Помолчав, продолжил рассказ.
– Так мы и сидели с собакой, каждый печалился о своём. Стемнело, ни зги не видать. Вдруг я почувствовал прикосновение к волосам. Думал, паук или ночная бабочка. Захотел прогнать, но ощущение переместилось на затылок. Тёплые пальцы Маруси дотронулись до меня. Она уселась рядом и сжала мою руку в своих ладонях.
«Почему ты тут сидишь?» – спросила Маруся. «Так ведь твоя мать выгнала меня!» – ответил я. «Пустяки! Характер у неё вспыльчивый, не знаешь разве?» «Она всегда оскорбляет меня, называет жидёнком». «Ну и что? Разве ты не еврей? Я бы не сердилась, если бы она называла меня христианкой!» «Жид – это больно! Рана от обиды заживает дольше, чем от кнута». «Зато её можно не замечать... Что собираешься делать?» «Убегу!» «Не сказав мне?» Мои глаза понемногу привыкли к темноте. Я видел её фигуру, движения. Различил добрую улыбку на лице. В этом доме у меня был друг. Вернее, подруга. Хорошая и красивая. Я почему-то расплакался. Маруся стала гладить меня по голове, по затылку, по лицу. Я плакал, а она не останавливала меня. Она правильно делала – мне полегчало на сердце. Я прижал её руку к своей щеке – чтоб подольше чувствовать тепло.
«Так ты убежишь, не сказавши мне?» «Скажу...» «А если я назову тебя жидёнком, обидишься на меня?» «Не знаю... Нет, наверное...» «А если дам тебе свиного мяса, рассердишься?» «Так я и так уж осквернился!» «Я ем свинину, выходит, я осквернённая?» «Нет!» – горячо ответил я, чувствуя, что побеждён. «Ты хороший парень, нравишься мне!» – заключила Маруся. И тут я почувствовал на щеке прикосновение её горячих губ. Это был поцелуй. Я закрыл глаза – чтоб не видеть, как звёзды смотрят и стыдят меня. А девочка убежала в дом.
– Я всё сидел на завалинке. Вернулась Маруся, протянула мне заплечный мешок. «Здесь хлеб и мясо, – сказала она, – отец велел тебе идти в ночное с лошадьми». Она тараторила как ни в чём не бывало, словно забыла о случившемся несколько минут назад.
Шмуэль значительно посмотрел мне в лицо. «Если вы не знаете, что это за штука такая – «ходить в ночное», то позвольте объяснить вам!» – с важностью произнёс синогогальный служка и принялся просвещать меня.
– Ночное – это вещь особая! Лошадь работает весь день, и владелец заботится о ней. А ночью она отдыхает, и где ж ей кормиться? Поэтому хозяева отправляют хатуфим в ночное пасти скот, причём обязательно на чужом поле – у соседа. А у того тоже есть животина, и трава дожидается её по ночам непременно на чужом лугу. Пасут лошадей украдкой в не своих владениях. Так повелось, и все довольны. Схватят вора, то есть кого-то из хатуфим, и побьют. Но крестьяне наперёд договариваются меж собой: ты поймаешь моего, поколотишь, а я к тебе за это не в претензии, а если я твоему всыплю, то и ты на меня не в обиде. Резона такого обыкновения я не постиг.
– Я любил ходить в ночное, несмотря на опасность заработать зуботычины да тумаки. Хороши тихие ночи в поле, когда луна льёт на землю бледный свет, а звёзды помогают ей. Можно забыть о жалком своем бытии. Кажется, не навек изгнан я, и вернусь ещё в родной дом. Отец в эту пору произносит благословение луны. А мы с матерью смотрим на одну и ту же звезду. И светило соединяет наши взгляды, и мы словно видим друг друга. И я плачу долго-долго, пока не засну и не увижу сладкие сны.
– Раз я отправился в ночное с лошадьми Петра на его собственный луг, а не на соседский. Не помню, зачем нарушил укоренившийся обычай воровства. Наверное, надеялся честным поведением вызвать в воображении родной дом и родителей. Однако привиделся мне раввин. Он смотрел на меня строго и всё рассказывал, как Иосиф жил у Потифара, и помянул случай с женой царедворца. Я, конечно, понял намёк. Сразу вспомнил стыдные вещи, что со мной приключились. Девочка поцеловала меня. И вдобавок она гоя. Мало того, она пришлась мне по сердцу. И я думал о её красоте. И я обещал ей есть трефное мясо. Я был бесконечно грешен в собственных глазах.
– Меня разбудил незнакомый голос. Мягкий такой, брал за душу, словно обращался ко мне. Я пошёл навстречу почти забытым звукам. Луна спряталась за облаком, в темноте даже лошадь трудно было разглядеть. Я навострил уши и услыхал псалом: «Ибо знает Господь путь праведников, а путь нечестивых сгинет...». Откуда здесь, в изгнании, такие слова? Может, я всё ещё сплю? Но вот снова: «Почему волнуются народы, и племена замышляют тщетное?..» Тут не выдержал я и громко продолжил: «Встают цари земли...» Чужой напев замер, и я услышал приближающиеся шаги.
«Кто это?» – спросили по-еврейски. «Я! А это кто?» «Мы!» – прозвучал нестройный хор. «Хатуфим?» «Хатуф?»
– Мы встретились. Я и трое хатуфим из другой деревни. Их тоже отправили в ночное. Старшего звали Яков. Вы уже знаете его – тот самый, которого били розгами. Двое других – Шимон и Реувен. Они просили называть их домашними именами: Янкель, Шимеле и Рувик. Этот луг служил им постоянным местом встречи в ночном. Что-то вроде «синагоги раби Янкеля».
– Янкелю было лет пятнадцать. Его взяли из дома, где высоко ставили учение Торы, и он, конечно, проникся стремлением к знаниям и к праведности. Янкель справедливо гордился перед всеми хатуфим, что единственный не потерял счёт времени и знал субботы и праздники. Выходя в ночное, он по возможности собирал вокруг себя «прихожан синагоги раби Янкеля». Он сообщил мне, какое важное событие сегодня – девятый день месяца Ав.
– Я спросил Янкеля, почему девятого Ава они поют псалмы, а не траурные песни? Он ответил мне: «Книг здесь нет, и произносим лишь в памяти сохранившееся. Покойный отец, мир праху его, учил меня, что главное не слова, а устремление сердца. Ведь на святом языке говорим!» Янкель превосходил нас всех своими познаниями. Я смотрел на него как на раввина нашей маленькой общины.
– Как здорово, что мы встретились – евреи собрались вместе! Я слышал еврейскую речь, я говорил по-еврейски! Казалось, где-то рядом родной дом, отец и мать...
Старый солдат взглянул на меня взволнованно, словно требуя ответной радости. Я дружески улыбнулся, поддерживая его торжество. Удовлетворённый Шмуэль продолжал.
– Праздник сердца не был полным. Заноза греха колола душу – я ел свинину, и это не единственное преступление.
– Рувик и Шимеле бесцеремонно рылись в моём мешке. «Еда!» – с ликованием воскликнул один из них. При слове «еда» все оживились. Хатуфим не голодали, но хозяева кормили нас в самые неурочные часы – приходилось есть впрок. От стыда я закрыл лицо руками: сейчас найдут свинину! Я не стал дожидаться разоблачения, признался сам и заплакал. Янкель выслушал меня внимательно, а потом произнес речь.
– «Вот что я скажу тебе, Шмуэль, – начал Янкель. – Не знаю, испытал ли ты все те муки ада, что достались нам. Болячки твои лечили мазью из дёгтя с солью? Тебя, обмазанного этим средством, загоняли в баню на полок, где горячий пар жжёт и душит? Били розгами за еврейскую молитву? Ставили коленями на острые камни, когда отказывался целовать крест? Сосчитай шрамы на телах наших! И всё же мы каждый день тайно произносим еврейскую молитву! Розги только слабых подчиняют. Когда мы отказывались есть свиное мясо, нам перестали давать иную пищу – только свинину. Голодали. Шимеле пытался есть траву. Два дня и две ночи держали мы пост. На третью ночь мне приснился мой отец, мир праху его. Он произнёс: «Не по своей воле ты ешь! Скажи твоим товарищам-хатуфим, что заслуги ваши весьма велики. Каждый стон ваш – молитва, всякая благая мысль – деяние. А заморите себя голодом – и уделом вашим станет ад!» Тут я проснулся. С тех пор мы едим некошерную пищу. Бог не зачтёт нам это за грех. Главное – оставаться евреями, чтобы с поднятой головой вернуться домой!»
– Шимеле вытащил из мешка хлеб и кусок жареной свинины. «Обжора! – крикнул ему Янкель, – забыл, какой сегодня день? Девятое Ава!» Пристыженный Шимеле вернул еду в мешок.
– С души моей камень свалился. Значит, в нашем положении свинину есть можно! Я подумал, что Янкель отпустит мне грех с Марусей, и честно поведал ему эту историю. Я отрекомендовал её с лучшей стороны, хвалил всячески.
«Она в самом деле поцеловала тебя?» – спросил Янкель, и другие мальчики испуганно повторили вопрос. «Да», – ответил я, понурившись. «Она красивая?» «Красивая...» «Плохо, Шмуэль! – сказал Янкель и нахмурился. – Не знаю, поймёшь ли ты меня? Опасно в изгнании, среди врагов, искать тех, кто любит нас». «Почему?» – изумился я. «Обиженными мы ушли и таковыми же должны вернуться. Обида и правота – достояние наше, и нельзя нам ни терять, ни разменивать его». «Почему? Объясни!» «Так я чувствую... Я остерегаю тебя, Шмуэль. Похоть не боится стыда. Отдались от неё!» – изрёк Янкель свой приговор.
– Слова эти запали мне в сердце. Я пребывал в их власти. Когда Янкель пристально смотрел – он порабощал, и не найти было возражений. Привычка есть такая – суд грамотного принимать на веру.
– В этот час я стал другим человеком. От двух грехов я очистился. Первый оказался простительным, а во втором я покаялся и решил, что сойду с кривого пути и встану на прямую дорогу. Я присоединился к общине, и мы, помятуя о торжественности дня, стали произносить первые строки псалмов – то, что успели дома запомнить наизусть.
– Мы, четверо еврейских мальчиков, примостились на лугу Петра Халапова и читали: «При берегах бавэльских – там сидели мы и плакали, когда вспоминали Цийон». И мы не удерживали слёз, говорили о том, где находимся, что утратили, как выстоять, и когда мукам конец.
Шмуэль изрядно разволновался от этих воспоминаний. Солнце зашло. Увлёкшись рассказом, он забыл помолиться. Он велел остановить повозку. Старый солдат и новобранец спустились на землю и погрузились в вечернюю молитву.
Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за август 2018 года в полном объёме за 197 руб.:
Оглавление 6. Глава 4 7. Глава 5 8. Глава 6 |
 Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсы Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:
Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов 
 |
|||||||||||
| Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|
|||||||||||
