HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Сергей Матюшин

Наброски в общем вагоне

Обсудить

Сборник рассказов

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 17.08.2012
Оглавление


1. Танец побеждающего орла
2. Погоня

Танец побеждающего орла


 

 

 

Моя работа и место жительства отделены полутора часами железнодорожного времени.

Еду домой, завтра суббота.

За неделю столько усталости накапливается... Не прилечь ли? Вот и лавка напротив освободилась. Газетку – под ноги, сумку – под голову. Полчасика, полчасика...

– Ма-айскими хорошими ноча-ами-и... отгремев, закончились бои-и-и... Где же вы тепе-ерь, друзья-однополча-ане-е...

«Боевые спутники мои», – с удовольствием продолжил я про себя чудесную древнюю песню, непроизвольно заполнив слишком длинную паузу после «однополчан».

Довольно приятный тенор, нежный и чистый, только голосок слабенький.

– Я хожу в хороший час зака-ата у сосновых новеньких ворот...

Голосок-то, пожалуй, юношеский, – думал я сквозь полудрёму. А какая интересная, чуточку излишняя пауза после «ворот»; в этой паузе загадка и обаяние. Сейчас будут слова про надежду, про ожидание случайного, но так нужного посещения. Легко представилось: ходит фронтовик, прихрамывая, у этих сосновых и новеньких, подслеповато вглядывается в солнечную закатную пыль деревенской улицы – вдруг там появится знакомый солдат, – покурим, побеседуем, сидючи на тёплых брёвнах.

– Может, к нам сюда-а, – приближается певец, и я с сожалением различаю придыхание, горловое сипение. Трудно ему.

– Знакомого солда-ата-а...

– Ветерок попутный занесёт, – чуть слышно подтягиваю я, как бы желая помочь напрягающемуся певцу. И жду следующего куплета. Но знакомого солдата так, кажется, и не «занесёт», и фронтовик будет только воображать, как бы он вспоминал с этим солдатом, как жили и как теряли трудным вёрстам счёт, и как бы они осушили по паре рюмочек за победу и за друзей. Но вот печаль: весь текст в сослагательном наклонении, и никакой солдат, кажется, так и не появится.

 

После К. изредка можно наблюдать, как по вечернему малолюдному вагону пройдёт фальшивый нищий, даже обликом мало похожий на настоящего, так ясно видимого моей памятью – сколько их после войны мыкалось по базарам, улицам и вокзалам... А этот – хитро зыркает внимательными маленькими глазками по сторонам, точно вычисляя, вблизи кого нужно остановиться подольше, рассказывая скороговоркой душещипательную историю про отнятую шпаной квартиру и смертельно больную маму, про то, как он был каскадёром, но разбился на машине, повредил ноги и руку, и теперь никому-никому не нужен.

Или соберутся вблизи дверей совсем натуральные цыгане; суетливые, шумные, болтливые, мишурно разодетые, редкие мужчины – в дорогое и грязноватое, женщины – в неопрятную пестрядь, песен не поют о новой счастливой доле, всё что-то делят, ругаются друг с другом и с контролёрами на своём тарабарском языке; перетаскивают с места на место грязно-серые и полосатые мешки с неведомым барахлом; на смуглых и по большей части всё же симпатичных, даже и породистых лицах – знаки болезней. Теперь у нас, обывателей, затаилась глухая ненависть к цыганам – травят они наших детей наркотиками и живут не в избёшках и шатрах, а в шикарных трёхэтажных домах. Под городком Н. есть их посёлок: краснокирпичные прекрасные особняки. Мужики грозят сравнять их с землёй бульдозерами. Привязчивые, как репей, развязные дети попрошайничают с адской энергией. Слегка жалко их: долго ли резвиться отпущено, что их ждёт завтра...

 

Я поднялся со своего жёсткого лежбища посмотреть на певца.

Маленький одутловатый человек татарской, что ли, внешности в сером мятом плаще. В протянутой его руке ушанка с лакированной от долгой носки внутренностью. Взгляд косящих глаз поверх наших голов – слеп или прикидывается? Крупные оспины, сивая щетина, пухлявые, влажные, синеватые губы.

Голосок, конечно, слабый, но всё же чистый. А главное, поёт он удивительно музыкально, с милой естественной сентиментальностью и не жалобно, не слезливо, без ожидаемого надрыва: поёт – зарабатывает, а не выпрашивает. Иной раз, при взгляде на некоторых наших попсовых певцов, неудержимо плодящихся, мне кажется, что они всё что-то напористо выпрашивают, – а чего им выпрашивать, нечего им выпрашивать.

– Мы тогда припомнили как жи-или, как теряли трудным вёрстам счёт...

Благодаря излишне большим паузам он заставляет меня, надо полагать, и других, внутренне подпевать, счастливо припоминать слова песни, соучаствовать, и вот мы уже в благодарность непроизвольно шарим в своих скудных карманах. А слова, что за слова, в самом деле, у этой песни; как хорошо бы собраться с какими-нибудь приятными людьми повспоминать что-нибудь, расслабиться, покурить, сидючи на тёплых брёвнышках; сбросить душную мешковину «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».

 

Внушил мне певец душевное расслабление, внушил. Нельзя не оценить профессионализм попрошайки. Впрочем, более вероятно, что паузы от короткого дыхания, болезни, одышки.

«За победу б мы-и... по полной осушили», – про себя требую я продолжения.

– Добавили ещё-о-о... – заканчивает татарин вслед за моей молчаливой подсказкой.

И останавливается, держась за ручку сиденья; отдыхает.

Чувствую удовлетворение и опять жду; не знаю слов дальше. Кажется, ему, как российскому герою, хотят построить дом?

Толстенький, с нездоровой полнотой отёчного тела, он шёл мелкими шашками, бочком как-то, начиная шажок всякий раз с одной и той же ноги, не забывая, однако, остро постреливать по сторонам взглядом, заметно быстрее проходя мимо молодых и отвернувшихся, задерживаясь около заворожённых и улыбающихся.

Что у меня тут? Пять, пять, десять, а, ладно, дам десять, за такую песню можно, заслужил. Пьянь, конечно. Попрошайка и бездельник. Знаем мы этих теперешних нищих. В вагоне человек... сорок. Половина даст по пять. Так... Десять вагонов. За один проход – может быть, больше тысячи? Сколько же это будет в день? Рубля тебе хватит, Карузо. Интересно он реагирует на подати, словно не видит, кто сколько даёт. И я хочу понимать это как гордое сознание честного труда. Он не просит, нет, он даёт нам, слушателям, возможность насладиться и оценить его дар. И вполне нищенский, утильный треух солдатского образца в его подрагивающей руке – для нашего удобства: сыпьте, граждане, не жмитесь. Старик напротив с медальными планками на пиджаке приготовил два или три червонца.

 

Когда певец подошёл к тамбурной двери, я встал, и, проворно пройдя вагон, тоже оказался в тамбуре, своей преследовательской поспешностью напугав человека.

– Что! – отпрянул татарин, прижав к груди ушанку.

– Пел ты хорошо, мне понравилось, – поскорее признался я. – Таких песен уже никто и не помнит.

Чего-то я засуетился, заулыбался.

– Вот сигареты, закуривай, пожалуйста.

– Сигарета нада, давай сигарета.

Он нетвёрдо стоял посередине тамбура в принуждённой позе, бывшей частью предполагаемого движения, может быть – бегства, и пристально смотрел на меня исподлобья рудиментарным ханским взглядом: волк в плену всё равно волк. Насторожён, умён, зол. Круглый подбородок в редкой сивой щетине подрагивал, предвещал злую истерику изгоя, ни во что не верящего и не нуждающегося ни в чём, ни в ком.

– Ты милцанер, что ли? Чего я тебе сделал? Милцанер? У меня уже другой милцанер деньги брал за эту электричку, много брал, больше не дам! – крикнул он, отступая. – Зачем ко мне приставать, иду себе мимо, отходи. А то я другому милцанеру скажу, он тебя убьёт, отойди!

– Да что ты, в самом деле! – я подёргал себя за лацкан гражданского. – Какой я тебе милиционер? Разве не видишь?

– Всё равно не дам!

– Да не надо мне от тебя ничего, успокойся.

– Тогда зачем пристал? Чего меня забирать? – заученно тараторил он, – я не попрошайка никакой, мне сами дают, чего меня забирать, если контролёр какой, билет нада? У меня есть билет, вот билет...

– Ладно, ладно тебе, перестань. И не милиционер я и не контролёр.

 

С огорчением чувствовал я невозможность контакта.

– Не ищи, на кой мне твой билет. Кто к тебе пристаёт? И никто не собирается тебя забирать. Я, например, просто поговорить хотел, вот и всё.

– Не нада со мной говорить ничего, билета нет, я так сойду вон сейчас.

– Довольно об этом, – как можно спокойнее сказал я и хотел было тронуть его за плечо – полоснув взглядом, татарин отстранился.

– Скажи-ка лучше, где ты научился так замечательно петь? Неужели сам?

– Хорошо пою, – без всякого выражения заговорил он. – Всё сам научился, чего же плохо петь, я и плясать могу, и на гармошке всё играть могу, и на балалайке, только чужой милцанер отобрал гармошку, я денег ему не дал, и oб землю бросал, разбил, не знаю, зачем, – равнодушно, с еле заметным недоумением проговорил татарин. – Хороший был гармошка! – улыбнулся он неожиданно щербатым ртом. – Такой хоро-оший, сама всё играла. Он её как об землю вот так, а потом каблуками пинал, сапогом топтал долго, а она всё играла сама, совсем всё, а он потом на ней прыгать стал, не знаю, зачем, всё совсем кончал, прямо щепки одни стали, он всё рычал в слюнях, как собака, а она всё играла, только плохо уже совсем, тихо, вот так: вяк, вяк, вяк. Жалко.

– Погоди, как это, она сама играла? Чудеса какие-то ты рассказываешь.

– Зачем чудеса, не чудеса. Я её любил, вот она и играла так. Всю жизнь прямо, много годов. Нарядная такая была, красивая. Маленькая.

 

Как насекомых, он выбирал монетки из шапки и, шевеля губами, по одной прятал куда-то в недра своей многослойной одежды.

– Зачем же ты её отдал? – спросил я и тут же понял бессмысленность вопроса.

– Та-а! – махнул рукой татарин. – Милцанер молодой, глупый, жадный. Не понимает. Начальник велел ему. Давно уж теперь, в том году. Он меня знает. Говорит, я тебя в дом престарелых отправлю или в психушку. Надоел, говорит, со своей гармошкой, хотел меня совсем забирать, начальник не дал. А я убежал в электричку.

– А вот интересно, – обрадовался я подвернувшейся теме, – кстати, почему бы тебе, в самом деле, не пойти в дом престарелых? Я слышал, там очень хорошо содержат. Уход, питание, лечение, если нужно. Постели есть, тепло и телевизор.

– He-e, там тётки злые, дерутся. Я там был. И еда нехорошая, чёрная каша и старый чай. Гармошка нельзя, балалайка нельзя. Вон, видал, – он разинул рот. – Врачиха зубы выбила, что я ругался, потому как кашу всё время дают из семечек, ну жмых такой. Говорит, тебе зубы не нужны, так глотай. Вот я и убегал. В поезде лучше, я привык в поезде. И денег дают, и еда хорошая. Всё есть. А в доме денег нискоко не дают, всю пенсию сразу отнимают. И плясать негде. И все больные. А я здоровый пока. А летом тепло, петь можно, где хочешь, на рынке, например, около вокзала. Милцанеров мало, не трогают, это редка если злой какой. А в доме престарелых старики дерутся, которые пьяные, они же из тюрьмы.

– А зимой? А как же зимой?

– Зимой, если совсем плохо, обратно в дом престарелых иду, в Нилову пустынь. Они всегда маленько берут. За деньги. Ругаются только всегда.

– А... кстати, где же плясать-то, собственно? – не представил я картину.

– Тё где? Где не дают дальше ехать, там и хожу, а потом опять поеду. На базаре можно, на базаре лучше всего. Можно и на вокзале, только там ой плохо совсем, никто не смотрит, хоть смотрят; все усталый, сидят и спят. Ленивый очень сильно. Остановок много же везде! Я люблю, если много разный народ.

– Это, стало быть, на каком-то полустанке, – поддержал я.

– На полустанке нет, это если выгонят из вагона. На полустанке людей нет никого.

– Для выступления зритель нужен...

– Выступаю, – вроде бы улыбнулся обрадованный татарин. – Как самодеятельность. Пока пою песни, люди маленько собираются. Потом пляшу танец, называется «Танец побеждающего орла», смишно всегда, все смеются, хлопают и капейка дают, иногда много, я танец пляшу и сам музыка, вот так...

Он изобразил незамысловатую, но энергичную, даже грозную мелодию.

– Когда гармошка была, я плясал вокруг гармошки. Я все песни знаю, всю музыку.

– Как это – все?

– В радиве передают, я сразу и знаю! Легко.

– У тебя, стало быть, память очень хорошая.

– Сразу запоминаю. Нравится всем, на гармошке всё можно сыграть.

– И денег дают, – сказал я машинально.

 

Что-то мне стало не по себе. Я уже и не рад был, что пристал к нему со своими расспросами.

Что он мне голову морочит, как всякий бродяга, или, в самом деле, самородок, навсегда затерявшийся в пригородных пространствах, на полустанках, вокзалах и поездах... Музыкальный феномен?

Много-много лет тому назад мы встретили в глухой карельской деревне лупоглазого карлика по имени Кали. Он обладал чудовищной сексуальной силой – его любовницами были лошади и коровы, которых для удобства он запрягал в телеги. Коз, понятно, запрягать нужды не было. Частушек Кали знал, наверное, тысячи, сочинял он их сходу и по любому поводу, но, конечно, все они были по большей части похабные: «Целовались, не боялись, сорок градусов мороз, п.... инеем покрылась, х.. торчит, как Дед Мороз» и – подобное, до бесконечности. Но самым дивным было то, что Кали отлично играл на гитаре. Сидим в избе, дуем самогон, по радио идёт концерт. Кали прислушается, побрякает что-то на своей маленькой гитарёнке, песня закончится, и он тут же слово в слово повторяет себе, аккомпанируя не аккордами, а именно мелодией песни. Такого вовек не забудешь.

Теперь вот этот татарин.

Скомороший реликт, он странным образом внезапно вызвал во мне приступ какой-то нелепой бродяжьей тоски, смутную мальчишескую зависть ко всем путешественникам на свете – от кумира детства капитана Блада до Хейердала и Конюхова. И жалость стала рассасываться, отпускать, ведь в сочувствии он, всему на свете до конца своих дней посторонний, и не нуждался. Впрочем, человек, не нуждающийся в сочувствии... да полно, бывает ли такое?

Мгновенным никудышным фильмом, невразумительными сюжетами без мысли, идеи и композиции промелькнула перед внутренним моим взором вся моя деятельная, заводная, моя автоматическая жизнь, когда малейший сбой одного зубца в шестерёнкеможет привести к поломке всего отлаженного механизма добычи – и тут же откроется провальная пустая перспектива. Эту машину твоя усталость не интересует. Хотя, кажется, что все события можно заменить местами, переставить и выстроить иначе, и ничего от этого не изменится, и любая другая судьба так же необязательно и без следа вобрала бы меня в себя, и меня легко можно заменить, и от этого ничего не изменится в прекрасном хаосе, именуемом жизнью... Какая ерунда, почему в выходные дни в голову лезет всякая чушь? Я же люблю свою сволочную работу, я очень и очень люблю свою работу, когда ежедневно изнуряют меня десятки и десятки бестолковых просителей, я просто-таки жить не могу без моей любимой работы, когда к концу дня от людей тошнит, и все их слова и суждения кажутся мыльными пузырями, когда и я не могу им предложить ничего, кроме таких же мыльных пузырей. Скорее бы понедельник, мне очень хочется побыстрее закончить интереснейшую статью о циклопентанпергидрофенантреновых радикалах, отнести на подпись к шефу, скоро же защита кандидатской, загнать побыстрее её в Интернет, чтобы все знали, какое я совершил открытие! О циклопентане сколько публикаций? Семьсот? Восемьсот? А о его радикалах – ни одной! Моя будет первая! И как только ты, Порфирий Петрович, сука облезлая, подпишешь мою статью, тут тебе и п…ц, и через годик кафедра станет моей, а не твоей! Так вот, чёрт лысый!.. А теперь меня дома ждут близкие, которых я тоже очень люблю, я везу помидоры, огурцы и укроп, вино и горсть цветных надувных шариков – сынку, Костянке. И там будет моя толстозадая жена Клавочка по прозвищу Клушечка, потому что она осточертела, одостоп…ла мне со своей покорностью и жалобами на безденежье, где же я тебе их, деньжат, возьму? Может быть, по вагонам блатные песни петь? «С одесского кичмана, с Тургенева романа, я вычитал хорёшенький стишок, как свежи были розы, осенние стервозы, теперь они протёрлись в порошок... гляжу я с тротуара, сидит в окёшке шмара, сидит себе, не хавает, не пьёт...» Погоди, Клушка, вот допишу про циклопентанпергидрофенантрен, заживём кучеряво...

 

– Дядька, а дядька, чего это с тобой? – спросил, присев, татарин.

– Да? – сказал я, очухиваясь. – Всё нормально.

У меня всё прекрасно, шут гороховый, мне жалко тебя, неприкаянного, и твою мутную скитальческую жизнь вонючую тоже жалко и страшно вообразить, отойди от меня, вшивый, неужели ты тоже научился вовсе обходиться без тепла родной ладони и, когда ползает по тебе, вереща что-то, твой золотушный Костик, и когда на кухне вечно воняет вечной куриной лапшой...

Я увидел себя около какой-то «Минутки», «Зари», привокзального кафе, поселкового сельмага, танцующего на тёплой земле, в клубах пыли, вокруг гармошки танцующего, вокруг гармошки, которая играет сама по себе, если её бить и топтать, в окружении усталых, но весело улыбающихся шофёров, грузчиков, мешочников, челноков, прохожих и проезжих праздных людей, издевателей каких-нибудь и подзуживателей в высококачественной одежде, молодых и животастых, гладких и ароматизированных б…дей, полулысых крутых, с лоснящимися после люля и коньяка рылами, один из них, самый ретивый, в длинном чёрной плаще, выскакивает вдруг и несколько секунд кривляется в кругу, передразнивая татарина и меня: «Гыр-был! Гыр-был-дыр! Мыра-дыра-гамадрыл!» – он слов не знает, частушек не сочиняет... Но вот он тут же прячется за спинами приятелей, боясь стать посмешищем, а певец и танцор – я и татарин – продолжаем своё представление, и вот уже усталые – веселы, и добреют злые и насмешливые, и давешний в чёрном длинном плаще даёт нам с татарином по сто долларов!

– А тебя не обижают твои... зрители-то, не бывает такого? – спрашиваю я, возвращаясь в его действительность.

– Зачем не бывает, бывает нехороший человек. Редка тока. Редка. Я хорошо пляшу, чего миня обижать. Я могу показать такой танец, если не веришь, зачем обижать, не нада обижать, хороший танец, всем нравится и смишно, вот смотри, смотри сам, если не веришь, это про побеждающего орла...

 

Я хотел сказать «не надо», но было поздно.

Он уже начал.

Под диковатую горловую мелодию.

Согнув левую ногу в колене, ступню правой завёл в подколенную ямку левой ноги, глубоко присел, поднял над головой изогнутые во всех суставах короткие ручонки-крылья, втянул в плечи голову и в такой вычурной, предельно принуждённой, неудобной позе, непостижимо сохраняя равновесие, принялся подпрыгивать, одновременно вращаясь то в одну, то в другую сторону, мягко и пластично изгибая неузнаваемое тело, вдруг потерявшее бесформенность и тюленью неуклюжесть, на кого-то наступал, устрашал, бился с врагом и побеждал его, взмывал ввысь и делал державные победные круги над поверженной жертвой, и в сияющей надоблачной выси был он лёгок, грозен и свободен, как и не снилось нам, тварям земным... Похожие на клёкот звуки прерывали музыку, вот он снова на земле, и всё повторилось в лихорадочном, нарастающем темпе, уже какое-то шаманское действо, вудуйское камлание, тёмный языческий ритуал... Он задыхался. Прыжок в одну, в другую сторону, вращение, прыжок; усталые крылья волочатся по земле, теряя перья, цепляясь за кусты и камни, предел утомления, но – взмах! ещё взмах! Как тесно в тамбуре... Замызганный, свернувшийся в трубочку воротник выбился около виска, мокрые толстые губы отвисли, на шее и щетинистой лысине пот не каплями, а размазанными мелкими ручейками, – пот перенапряжения, мутный тяжёлый пот больного и слабого человека.

– Довольно! – крикнул я.

– Тут тесно, – просипел он мне в лицо. – Никак... На площади... на площади лучче, просторно... Тут воздух плохой, сильно тесно.

– Ты брось это, – отступил я. – Брось. Старый уже для таких дел. В богадельне живи себе, как у Христа за пазухой. Допрыгаешься. Упадёшь однажды и не встанешь. Посмотри на себя, одно изнурение.

– Да не, я крепкий. Привык. А чего я там, в доме, буду делать? Тут я свободный. Только гармошку надо.

Где ночует? Сколько ему лет? Неужели ни единой двоюродной, троюродной родной души нет на всём белом свете?

– Чем же ты питаешься?

– В любой столовой остаётся сколько хочешь. А тётки и так дадут котлетку или что. Я и сам купить могу.

От замучившегося татарина несло нагретым нечистым телом. А у меня после его дикого танца появилась нарастающая бодрость, желание какой-то деятельности, исчезла тягостная вялость.

– Значит, ты не милцанер? – еле заметно потянул он меня, задумавшегося, за рукав. – А то давай я сам сойду? – глянул он из темноты, снизу, призрачный уже, необязательный и незабываемый.

– Иди куда хочешь, бог с тобой.

– Тогда я пошёл?

Он наклонил голову по направлению подразумеваемого движения, в ту же сторону протянул руку, словно приглашая вместе с ним пройти в следующий вагон.

– Зачем? – слегка оторопел я, не сразу поняв жест.

Но татарин тёмной тень уже скользнул мимо меня и неслышно притворил за собою тяжёлую дверь, словно запечатал вход.

«Странный ты человек!» – кажется, сказал я ему вслед, и, освобождённый, отправился на своё место в вагон.

 

За окном проплывали изученные до мелочей родные предместья. Бесчисленные сады, огороды, дома и домики на них – все маленькие, уютные издалека – или убогие?

...В каком-то магазинчике видел я комичную маленькую гармошку с бубенцами. Где это было? В «Детском мире»? Или в сельмаге? Неужели в «Уценённых товарах»? Вот тоже болезнь, болтаться по ненужным магазинам. Копейки гармошка стоила, рублей тридцать. Перламутровые кнопочки на две октавы; складчатый животик подпоясан фигурной застёжкой в виде двух королевских лилий, жестяная инкрустация по периметру – ромбики, кружочки, звёздочки. А бубенцы пристроены внутри, на металлической рамке, – так сказала продавщица. Надо приобрести для домашнего развлечения. Точно, рублей двадцать. Или тридцать. Что ему? Два-три часа помыкается по вагонам, вот тебе и гармошка, Орёл Побеждающий.

 

 

 


Оглавление


1. Танец побеждающего орла
2. Погоня
518 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 18:28 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!