Кафе «Патрисианна»

Триптих. Часть первая.

Кафе «Патрисианна»

теоретическая повесть

Тепло калорифера. Улыбчивое, прыщавое лицо швейцара.

− Здрасьте! Вы давно у нас не были.

− Позвольте Ваше пальто?

− Здравствуйте, Даша! Вас не было в прошлый раз…

− Вы заметили? – Даша смущенно улыбнулась. – У меня был отгул, болела мама. А теперь все в порядке. Вы знаете, вас уже ждут, несколько раз спрашивали.

Кормлев не успел ничего ответить, как Даша уже исчезла в дверях гардеробной.

Сергей вошел в зал и ту же заметил Панфилова, интенсивно подающего ему какие-то странные знаки. Лидочка сидела рядом, поставив локти на стол, и смотрела на него несколько странно и немного вызывающе. Слева он увидел знакомый силуэт, поблескивающую лысину Семенова. Вместе с ним за столиком сидела все та же компания, и Кормлеву казалось, что если он напряжется, то вспомнит всех этих людей по именам.

Из-за колонны, как-то вдруг, появилась ослепительная Вера, взяла его под руку и низким грудным голосом сказала:

− Наконец-то, вот вы и появились! Пойдемте, я хочу вас познакомить с моим мужем.

Кормлев, увлекаемой Верой, обернулся в сторону столика, за которым сидел Панфилов. Тот уже не подавал знаков, разочарование было написано широкими мазками на его кислой физиономии, за ней Сергей разглядел удивленно взметнувшиеся тонко выщипанные брови Лидочки.

Муж Веры говорил хриплым, будто надломленным, блеклым голосом, натянуто улыбался и все время смеялся смехом, похожим на кашель. Он оказался совсем непохож на те портреты, которые видел Кормлев в журналах, и только когда он отклонялся назад от света оранжевой лампы и поворачивался в полупрофиль, в нем начинал угадываться тот известный поэт с искусно ретушированных фотографий.

Всё завертелось: рюмки, вилки, фужеры, официант, бутылка коньяка, обернутая в пожелтевшую от времени полупрозрачную бумагу, низкий грудной голос Веры, кашляющий смех ее мужа... Будто сквозь плотную толщу, до Кормлева доходило, что он гений, что есть какие-то сроки, когда он должен представить свои стихи к публикации, что все уже договорено, и он "решительно не может отказаться". Что Верочка будет счастлива, что муж Веры будет счастлив, что будут счастливы благодарные читатели, давно уставшие ждать!

Вдруг, неожиданно, его сознание просветлело. Все тело наполнило какое-то странное, острое чувство, разлившееся по телу горячей колкой волной. Вслед за этим он ощутил тяжесть руки на своем колене, и до него пробился голос Веры:

− Нам пора, Серёжа! Но мы ведь с Вами обязательно еще увидимся, правда? Вы ведь не зазнаетесь теперь, Серёжа?

Ее рука мягко и уверенно скользила вверх по его бедру. И новая теплая, покалывающая волна пронизала его тело.

− Четвертый час ночи... Опять нараспашку, опять от тебя пахнет духами, – монотонно и словно уже заученно говорила мама. – Звонила Света, тебе завтра на работу, опять не выспишься. В зеркале – это ты, – опережающее, безразличным тоном констатировала мама.

− Мама, а я могу понравиться красивой женщине? – спросил Кормлев.

− Иди спать, Серёжа. Завтра поговорим… Ловелас!

− Серёжа, он рвет и мечет! Он сегодня просто озверел! – нервным полушепотом говорила Ниночка.

− Я что, опять опоздал? – недоверчиво спросил Кормлев, постукивая по часам и прикладывая их к уху.

− Нет, его, наверное, укусил сегодня кто-то! Наверное, какая-то собака.

− Жаль… собаку жаль. Не иначе, издохнет!

− Эх, эх, эх, ты все шутишь, Серёжа! – укоризненно качая головой, сказала Ниночка. – Он тебя выгонит, на что ты будешь жить?

− Разве это жизнь?

− Ладно, не умничай! Давай быстро, тихонько к себе и делай вид, что ты интенсивно работаешь.

«Сюрприз на рыбалке» – пьеса бездарной, наглой, пошлой скотины Д.Ф.Семенова! Сергей уже третий раз брался за ее корректуру. И третий раз откладывал, не в силах преодолеть тошноту, удушливым комом подступающую к горлу.

− Сергей Витальевич! – откуда-то свысока и сбоку, язвительно-елейно пролился голос начальника. − Если сегодня к вечеру у меня на столе не окажется оконченной корректуры, да, да вот этой! − он постучал мясистым пальцем с коротко остриженным ногтем по пьесе Семенова. − Мне просто некуда уже будет деться от давно преследующей меня мысли о Вашей профнепригодности! – начальник совершил изящный пируэт, раскачивающийся зад, хлопнула дверь.

− Сколько же он придумывал этот монолог?! − спросила Шурочка, все еще смотря на захлопнувшуюся дверь.

− Долго! Такой шедевр экспромтом быть не может! −ответил ей кто-то.

− Серёжа, голубчик, уж вы постарайтесь! Ведь уволит! Я понимаю, что вам опять подсунули гадость, − звучал по-матерински тепло и тревожно голос "замши" Валентины Михайловны.

Кормлев устало закрыл глаза, во мраке вдруг всплыло неизвестно откуда появившееся слово «медитация».

− Я корректор, я корректор, я отстраненный, равнодушный корректор, − тихо забормотал Кормлев. – Мне совершенно все равно, что «сюрпризом» у Семенова оказалась говорящая тихоокеанская макрель, чудесным образом пойманная в болоте Карелии пьяной компанией, и спровоцировавшая всех на немыслимую, сумасшедшую оргию… Я корректор, я корректор, я отстраненный, равнодушный корректор…

Кормлев глубоко вздохнул, открыл глаза и принялся за корректуру.

− До свидания, Серёжа! До завтра! – Ниночка чмокнула его в замерзшую щеку. – Ты большой молодец! Как тебе это удалось?

− Ты о чем?

− О пьесе Семенова. Ты ее закончил! Босс просто изнывал от злости!

− А! Это все медитация…

− Медитация?! Опять твои шуточки! – и Ниночка побежала к автобусу.

Гороховая. Ноги, ноги, ноги… Обувь, покрытая соляными разводами.

− Серега, дружище! – вдруг, сзади, услышал Кормлев голос Панфилова. Оглянувшись, он увидел, как его школьный приятель вываливался из дверей такси. На полпути Панфилов едва не споткнулся и не шлепнулся в лужу, а в следующий момент он уже тяжело и увесисто похлопывал Кормлева по плечу.

− Я тут еду, еду… Смотрю – ты! Ты куда, старик? Кафе в другой стороне…

− Я – домой.

− Ай, брось ты! Там уже все собрались. Давай, давай, я тебя подброшу!

− Я сегодня корректуру закончил. Очень устал. Хочу отдохнуть, − пытался сопротивляться Кормлев.

− Какая корректура? Какой отдых? Поехали, я тебе говорю! − не унимался Панфилов.

− Ну, корректуру, с медитацией, пьеса про рыбалку…

− Какая пьеса? Какая медитация? − недоуменно наморщился Панфилов.

− Семенова. Я медитировал, понимаешь, иначе никак не получалось.

− А-а-а, Семенов! − Панфилов хлопнул себя ладонью по лбу, видно, припомнив что-то. − Он для тебя тут передал кое-что, а я все забываю… – и, подхватив Кормлева под руку, Панфилов потащил его к такси.

− Сейчас, сейчас! – он достал большой кожаный блестящий портфель, расстегнул, поставив его на капот машины. Вынул из портфеля темно-зеленую старую потертую папку, сунул ее в руки Кормлеву…

− У-ф-ф! Я тебе ее передал! − сказал Панфилов, будто избавившись, наконец, от некой тяжести. − Не вздумай потом отказаться!

Странно, но папка показалась Кормлеву очень знакомой.

− Что это? – спросил он у Панфилова.

− Это Семёнов тебе передал! Сказал, чтобы ты исправил финал. Остальное все гениально! Ну, всё старик, я помчался! Скажу всем, что ты сегодня медитируешь. Если захочешь, приходи, позже.

Панфилов, пыхтя, влез в такси, хлопнула дверь, и Кормлева обдало липкой жижей, вылетевшей из-под колес.