Кафе «Патрисианна»

Триптих. Часть первая.

Кафе «Патрисианна»

теоретическая повесть

− Серёжа, уже почти утро, – безэмоционально, монотонно говорила мама. − От тебя снова пахнет духами. Снова не выспишься, мне надоели твои выходки, в зеркале это ты, звонил Нерчаев, течет кран… Тебя выгонят с работы, сынок!

− Не выгонят, мама!

− Это почему же ты так уверен?

− Потому что я корректор, а работу делаю и за редакторов, и за авторов, и за того парня, за те же самые деньги!

− Господи, Серёжа! Да сейчас таких, согласных на любую работу − пруд пруди!

− Согласных много,− согласился Сергей, − способных сделать − мало…

− Иди спать, Серёжа, − вздохнула мама. − Тебе осталось совсем немного времени!

Гранки, корректуры, спертый воздух, запах прелой обуви, типографского шрифта и дешевого кофе.

− Вы все тут совсем распоясались! − звучал истошный голос начальника. − Где Кормлев?!

− Ах, вот вы где! – обратился он к Сергею, сидящему с отсутствующим видом за столом, заваленным кипами бумаг. – И что это вы в последнее время такой неприметный стали? Думаем, мечтаем, да? Осуществляем творческий процесс! А меня тем временем авторы за горло берут, того и гляди вырвут!

− А вы его не выгораживайте, не выгораживайте, Валентина Михална! – отвечал он вступившийся было за Кормлева «Замше». – Что значит «очень много корректуры»?! Я виноват, что ли, в том, что все хотят, чтобы их «непременно Кормлев» корректировал?!

− Так, пожалуйста, дорогие мои, не расслабляйтесь! − переключился начальник на остальной коллектив. − Горят сроки! Если мне вырвут горло – вам легче не будет, предупреждаю всех! Кормлев, а к вам личная просьба! Соберитесь, дорогой мой, требуется рывок без потери качества и клиентов!

Раскачивающийся зад, хлопнула дверь…

− Серёжа, милый! Уж вы постарайтесь! – причитала Валентина Михайловна. – Не переписывайте вы за ними всю их бурду! Просто слегка «причешите», подправьте, и всё! Если хотите, можете розовым пастиком! Я разберу! А потом вам отгулы выпрошу! Ладно? Ладно?

Неоновые блики на раскисшем снегу, рифленые стеклянные вставки;

− Здрасьте!

− Позвольте Ваше пальто?

− Здравствуйте, Даша! Как насчет концерта, вы подумали?

Даша вскинула на Кормлева испуганные глаза, поднесла пальчик ко рту, выразительно показала глазами на вход в зал, покачала головой, улыбнулась и скрылась в дверях гардеробной.

У входа в зал стоял, наклонив голову, ожидающе вскинув брови и улыбаясь ему, высокий загорелый мужчина. Сергей оглянулся на швейцара – тот неловко, кисло, робко улыбнулся, слегка разведя руки, вот так, вот, мол!

Сергей повернулся – загорелый мужчина уже трепал его по загривку, улыбался, разглядывая то так, то этак, и приговаривая:

− Вот так вот! Вот так вот, видишь, какой я приехал! Я говорил тебе, поехали со мной, а ты отказывался... Там такие пальмы, такие женщины, друг мой, а ты отказался!

− Ну, ладно, – спохватился загорелый человек, – у меня дела, работа! Позже обо всем поговорим! − он еще раз потрепал Кормлева по затылку и скрылся в боковых дверях.

− К-к-кто это? – спросил Кормлев у швейцара.

− Вениамин Степаныч! Х-хозяин, блин! – округлив глаза, значительно, полушепотом, ответил швейцар.

Кормлеву вдруг пришло понимание, что загорелого человека действительно зовут Вениамин, что они вместе учились в институте, потом работали вместе некоторое время, и потом Вениамин «ушел в бизнес». Что Вениамин приглашал ехать с ним на Сейшелы, что у них давняя, глубокая дружба…

− Добрый вечер, Серёжа! Я так давно вас не видела! Мы с мужем уезжали в Липецк, он таскает меня везде, по всяким закоулкам! – Вера взяла Сергея за руку и повела в зал.

Панфилов помахал ему рукой, выпучил глаза, показывая взглядом на Веру, и состроил кислую мину.

Играла тихая музыка.

− Давайте потанцуем, – предложила Вера. – Пока они там заняты своими скучными делами, – она показала на сидящих за столиком и о чем-то напряженно говоривших Семёнова и своего мужа.

Старый добрый блюз тек и струился, заполняя собой всё пространство. В такт ему струилось в руках Сергея грациозное тело Веры. Она улыбалась ему, осторожно касалась пальцами его затылка, прерывисто и глубоко дышала, слегка приоткрыв изящно очерченный, чувственный рот. Иногда бедра ее касались Сергея мягким, осторожным толчком, и тогда тонкий запах, исходивший от Веры, становился резче, объёмнее и сокрушительнее.

Кормлеву грезились море, песок, теплый пряный воздух и уходящая куда-то наискось и в бесконечность лунная дорожка…

− Серёжа, Серёженька, милый! – горячо шептала ему на ухо Вера. – Вы понимаете, он − посредственность, бездарность, я так устала! Куда же вы тогда исчезли? Я вспоминала, ждала… Я надеялась, Серёжа! Я очень долго надеялась. Очень, очень долго! Серёженька! Потом вдруг он – лысый, известный, наглый, уверенный и стремительный! Ваша противоположность, Серёжа. Полная противоположность! Очень странно, правда? Эта противоположность, изнанка, тень, понимаете? Это напомнило мне вас. И я сдалась, Серёжа... Не казните меня. Я давно уже все это сделала сама!

− Как вы могли! Зачем, зачем? Почему тогда вы мне ничего не сказали? − спрашивал её, словно в угаре, Кормлев, его словно несло куда-то, и он был не в силах, и не желал сопротивляться…

− Я говорила, Серёжа... Это всё гроза, шторм… Вы, наверное, не услышали! Я его брошу, пусть катится к черту! Все эта гроза, Серёжа. Во всем виноват этот проклятый шторм!

Сергей плыл в волнах ее голоса, тихого старого блюза, тонком аромате её духов. Ему грезились песок, пальмы, тихие безмятежные теплые волны, неторопливо накатывающиеся на пустынный берег… Улепетывающий со всех ног известный поэт, счастливое лицо мамы, плачущей украдкой, и удивленные, радостные лица знакомых, малознакомых и вовсе незнакомых ему людей…

Кто-то одернул его за рукав пиджака. Сергей оглянулся. Панфилов с глупым, заговорщическим выражением на лице и бегающими глазами шептал, подергивая его за рукав:

− Серёга! Серёга! Музыка уже кончилась! Давно! А вы тут... На вас все смотрят! Неудобно, Серега!

− Да-да, – сказал ему Кормлев, засуетился, оглядываясь, и повел, казалось, мало чего соображающую, раскисшую Веру к столу, за которым горячо спорили о чем-то её муж и Семенов, они одни, казалось, ничего не заметили.

Муж Веры мельком взглянул на подсевших Сергея и Веру, кивнул, и, обращаясь вновь к Семенову, произнес:

− Нет, дорогой мой, нет! Решительно нет, при всем уважении к вам! Нет, я никогда с этим не соглашусь!

− О чем это вы? – заинтересовалась Вера.

Она уже пришла в себя, взгляд ее сфокусировался. Сергей встал:

− Извините меня, я на минутку к Панфилову…

− Да-да, конечно, – согласился муж Веры.

Семенов качнул утвердительно головой. А Вера широко улыбнулась ему и чувственно выдохнула:

− Я буду вас ждать, Серёжа!

Кипы бумаг, корректуры, гранки… Бездарная, пошлая, похабная, тошнотворная литературная конъюнктура.

− Серёжа, что с Вами происходит в последнее время? – говорила удивленно и озабочено «Зам» Валентина Михайловна. – Что вы тут пишите такое? Какие пальмы? В тексте «пальба», а вы правите это на «пальмы»! Какие могут быть пальмы, Серёжа, в Норильске на никелевом комбинате?! Серёжа, будьте, пожалуйста, внимательней! То у вас пастик розовый, то у вас пальмы морозостойкие, это совсем никуда не годится!

− До завтра, Серёжа! Не опаздывай! – Нина чмокнула его в щеку.

− Ты не могла бы со мной прогуляться? – Кормлев удержал Нину за рукав. – Мне нужно с тобой поговорить!

Нина посмотрела на Сергея удивленно и заинтересованно.

− Недолго! Это очень для меня важно! – заверил её Кормлев.

− О чем, Серёжа?

− О моей жизни… в ней все изменилось вдруг, в последнее время, об одном человеке… Мы с ней давно знакомы. Оказывается, она меня давно любит, а я не знал… Нужно, наверное, что-то делать…

Нина взяла его за руку, заглянула в глаза:

− Не нужно, не нужно ничего делать, Серёжа! − сказала она тихо, чувственно-тревожным полушепотом. − Не надо ничего менять! Я не готова! – добавила Нина, еще раз заглянув Сергею в глаза. – Не нужно! – и побежала к автобусу.

− Ты, ты меня не так поняла! – вдруг спохватившись, крикнул вслед Нине Сергей.

Нина остановилась, помахала ему рукой, и побежала дальше…