Из Сибири с любовью

В городе L убили вора. Сложное это дело в государстве российском – вора убить: это гораздо сложнее, чем из населения раба выдавливать: последним-то все занимаются без особых проблем. Только великий русский писатель в качестве объекта себя в виду имел, а соотечественники обычно ближних своих предпочитают; а уж из дальних, так просто хлебом не корми, дай раба повыдавливать. Ведь воры и рабы живут рука об руку – и мечтается лучшим людям российским, что связь эта порочная рабами будет разорвана по мере роста гражданского правосознания… и ломаются копья критические, и рвутся в кровь сердца, всё для того, чтобы людей поднять с колен на благородное дело. И многое в этой теме усилиями великих людей и пророков давно уже стало понятно; за что и поставили им благодарные потомки памятники и книжки их до сих пор читают.

С ворами же в России дело традиционно смутное. И дело не только в убийстве вора Тушинского или назвавшегося Петром III яицкого казака, что имело под собой хотя и громкие, но уже давние смутные последствия, а и во всех российских основаниях. Ведь только осмотрятся, обзаведутся собственностью служилые бояре, ан нет, найдётся на их имущество какой-нибудь вороватый охотник; и создаст целый класс воров, призовёт в идеологи очередного Ермолая-Еразма – и глядишь, дворяне уже основа нового государства и начинают из дальних своих рабов выдавливать. А что новое демократическое государство, ликвидировавшее старую коммунистическую боярскую номенклатуру? да всё точно так же… герои «Бригады», многочисленных «Бумеров» с «Антикиллерами» прямо с экрана и объясняют дезориентированному населению, кто здесь главный.

Оно, конечно, «вор должен сидеть в тюрьме»… так ведь кто же его посадит, если это прямо-таки идеальный тип и пример для окружающих? Это праздник: и впрямь, куда же без него, без его песен, без этого сочного, яркого, образного и всем понятного языка. А праздная жизнь – жизнь трудная, а главное что недешёвая; совсем недешёвая. Так что для её обеспечения ворам потребны рабы, которые, в свою очередь, должны лелеять в себе гражданское правосознание, пока другие лучшие люди, разделившиеся на адвокатов и прокуроров, заняты клиентским обслуживанием экспоненциально размножающейся в условиях благоприятных российских кормящих просторов воровской массы. Есть, конечно же, та проблема, что рабов на всех воров при таких темпах будет не хватать… собственно, сия проблема и погубила античную цивилизацию, однако это дело пусть уже недалёкого, но всё-таки будущего.

Чёрт знает что. Может, всё-таки попробовать сначала как-то воров искоренить до какой-то приемлемой численности, а потом уже думать о гражданском правосознании производительной части населения? И попросить лучших граждан страны обратить на это внимание… типа, граждане, дорогие, вы, пожалуйста, воруйте поменьше и детей этому не учите. Да, просто маниловские мечтания и глупость какая-то получаются… порочный круг: ведь лучшие граждане они на то и лучшие, чтобы воровать умно и безнаказанно, за этим и пробивались в элиту из рабского состояния.

И вот одного вора таки убили. И не просто вора, а вора в законе, редкого в нынешних условиях смотрящего славянской национальности, и убили вроде бы выходцы из южных краёв – то ли Кавказа, а то ли Средней Азии. За что убили, кто в действительности убил – ничего было не понятно в их тёмных воровских делах, однако город L был потрясён до самого основания. Ибо в течение пары дней с рынков исчезло большинство продавцов, а на вокзале и в аэропорту было столпотворение. Поскольку сказано было мигрирующему южно-кавказскому населению: ежели кто ноги не унесёт в три дня, то в городе будет произведена этническая чистка и на рынках, и в ресторанах, казино и прочих местах, куда авторитетные люди заходят. Противно авторитетным людям видеть тех, кто мог быть каким-либо образом причастен к гибели важного и уважаемого человека. И настолько убедительно всё это было сказано, что очереди за билетами выстроились, и с рук их перекупали втридорога, и автомобильные перевозки среди ноября вдруг резко оживились. Паника – страшно быстро распространяющаяся нервная болезнь, а подобные вещи – это отнюдь не операции «Сирена-Вихрь-Перехват», тут каждая потенциальная жертва понимает, что дело серьёзное.

В общей сложности почти на неделю в городе L исчезли виноград и дешёвые яблоки: горожанам предложено было питаться фруктами большей частью европейского происхождения. Но многие жители L и так на рынки особо не заходили, поэтому данный факт остался ими незамеченным. Не заметить похороны убитого вора было сложнее – одна из самых длинных улиц города была перекрыта для движения транспорта: по ней несли гроб и через каждые десять шагов бросали еловые ветки и цветы. Процессия была многолюдной, народу собралось в несколько раз больше, чем на прощании с погибшим весной мэром Олегом Моториным. И всё-таки она не была зафиксирована местными СМИ и даже не транслировалась по телевидению, несмотря на большие заслуги покойного в деле выдавливания из жителей города L рабов. А шествие было по численности прямо как в мифологические советские времена на ноябрьской верноподданической демонстрации, и шли в нём серьёзные молодые и зрелого возраста люди, которых явно сплачивала принадлежность к общей профессии, наложившая свою жестокую печать на эти здоровые и милые сердцам адвокатов и прокуроров физиономии.

Конечно же, в день похорон негласно был объявлен однодневный траур. В L не работали увеселительные заведения, к которым заодно отнесли и театры. Авторитетные люди собрались в одном заведении на берегу сибирской реки, где и справляли поминки по безвременно усопшему. И вот этого уже не заметить было нельзя, поскольку предупреждение получили не перекати-поле из далёких кавказских республик, но хозяева ресторанов и кафе, которые в основном были местного происхождения. Да и очаги культуры – разве имели они отношение к прискорбному инциденту? а ведь и их тоже накрыло общей волной. Жаловались эти известные городские люди либералу и демократу Алексею Марковичу Выгребному, а он в ответ пытался убедить их открыться и работать как ни в чём не бывало. «Так ведь сожгут, Алексей Маркович», – говорили они ему. «Всех не сожгут», – мужественно отвечал он. В ответ на другом конце телефонического соединения качали головами, поскольку не важно им было про всех, а хотели они услышать только про себя, но гарантии таковой им местная власть не предоставляла. И много раз Выгребной сам уже звонил в различные региональные государственные структуры по тому же самому вопросу, но там ему отвечали, что ничего такого за окнами региональных государственных структур не наблюдается, все увеселительные заведения работают, граждане отдыхают, ну а если и похоронили сегодня кого под присмотром милиции, так ведь на то она и жизнь, чтобы иногда кончаться. То есть нет ну никакого повода для принятия мер. А один коллега Выгребного и его старый знакомый ещё и добавил, что если бы и был повод, то какие, собственно, меры тут примешь? ничего тут сделать невозможно, кроме как отрицать сам факт происходящего.

Алексей Маркович человеком был умным и далеко не наивным. Он прожил в L, если не считать отпускных и командировочных краткосрочных отлучек, всю свою жизнь и про местных бандитов был вполне наслышан. Правда, по молодости лет Выгребной больше считался с тем обстоятельством, что в отдельные кварталы не рекомендовалось заходить посторонним девушкам и молодым людям, – и он старался не заходить. Эта специфика городской географии была жизненно важна, поэтому она обсуждалась, записывалась на уровне условных рефлексов и передавалась менее опытному подрастающему поколению. Однако по мере взросления всё это уходило в область бессознательного, Алексей Маркович всерьёз считал, что люди – существа разумные, воспринимающие звуковые, цветовые и прочие сигналы, поэтому со всеми индивидуумами можно договориться, вопрос стоит только в учёте личностных характеристик. Когда Тараканов предложил ему стать городским управляющим, Выгребной понимал, что на этом месте будет работать трудно, что в мэрии на основных постах сохраняются люди Моторина, а стало быть, и к Александру Поликарповичу имеющие непосредственное отношение. Однако как раз это оказалось не страшно: моторинские сподвижники к областной администрации всегда относились настороженно, поскольку интересы городского бизнеса и областного партхозактива часто были конкурентными. Так что ожидаемого саботажа внутри мэрии Выгребной не обнаружил, скорее наоборот – видя его желание понять, как что устроено, многие шли ему навстречу. Естественно, не бескорыстно: объясняя, городские начальники заодно пытались передать ему и свою точку зрения на мир, но уже дело Выгребного было её принимать или не принимать.

Смерть же главного вора L застала Алексея Марковича врасплох. Как будто с города сорвали маску, и из-под радужных неоновых вывесок, игры огней витрин и ярко освещённых билбордов вылезла оскаленная, роняющая слюну и дурно пахнущая звериная морда. И многочисленные вооружённые люди, как государственные, так и из частных охранных агентств, тут же подчинились тем требованиям, которые им прорычали. А чтобы не вызывать различных пересудов, тут же сделали вид, что не было ничего особенного, заслуживающего внимания, тем более, что люди-то кругом все свои, всё понимают. И с тоской вдруг внезапно понял Алексей Маркович, что ушедшее вглубь бессознательного знание о наличии в L большого количества воров и различных обычных физических опасностей, угрожающих любому прохожему даже среди бела дня, – вещь весьма актуальная, поэтому страх в атмосфере города L имеет свою, помимо связанной с Таракановым и высокой политикой, стихийную природу, так что рабское состояние – не жалкая трусость и русское вековечное терпение, а нормальная осторожность людей, которые соседствуют рядом с волками, не имея в своём распоряжении никакого оружия.

Одиноко и плохо вдруг стало Алексею Марковичу. Поэтому, когда позвонил Любимов и спросил, будет ли Выгребной третьим при вечернем распитии спиртных напитков ими с Казаковым, он согласился с радостью. По крайней мере, в этой компании никто не будет отрицать имевших место явлений, из-за которых Алексей Маркович почувствовал себя обитателем не одного из главных зданий в городе L, а пациентом сумасшедшего дома.