Возрастное

 

 

 

Старик встаёт около десяти. Тяжело опираясь в журнальный стол одной рукой и отталкиваясь от кровати другой, с четвёртой или пятой попытки встаёт. Берёт две прислонённые к кровати трости и медленно, словно боясь оступиться, идёт в новый день. Он живёт по расписанию : от одного принятия пищи к другому, с походами в туалет и редкими вылазками на крыльцо. Остальное время занимает полусон, полудремота, полубеспамятство. И блуждания по своему славному, героическому, достойному прошлому. Которое, впрочем, на то и прошлое – что никому, кроме него, и не нужно. И обдумывание своего однообразного настоящего, имя которому – старость. Не зрелость, а именно, бесполезная, муторная, беспросветная старость. И думы о неумолимом, безудержно бегущем и влекущем в никуда времени.

Да, Время беспощадно, и старость ужасна. Старость отвратительна, и неряшлива, и слаба, и болезненна, и тошнотворна, и смрадна, и стыдна, и неловка и…

Старик сам стесняется своих немочей. Своего разрушенного временем тела. Неудобств, которые оно доставляет ему и родственникам. Ещё горше оттого, что многие изъяны возраста так отвратительно зримы, так впечатляюще-зрелищны. Нельзя скрыть недержание мочи и метеоризм. Западающую в рот верхнюю губу, в пустоту, где раньше были крепкие острые зубы. Дрожание конечностей, шаркающую походку. Седину и коричневые пятна пигментации.

Иногда старик раздражается. Раздражает всё – сузившийся горизонт восприятия, ухудшающаяся память, слабость. Горькие таблетки выводят из себя, ограничения в еде и неспособность переваривать некоторые продукты. И ещё сотни мелочей, связанных с собой. А ещё домашние…

Их чванство, апломб, категоричность, строгость. Отношение к нему, как к малому ребёнку. Не так ли давно он был для этих людей высшим авторитетом, не к нему ли они бегали со своими надуманными маленькими бедами, прося его мудрости, помощи, совета и участия?

Их то утомлённое безразличие, а то – напускная, наигранная опека. Да ещё и гордость тем, с каким великодушием и терпением и самоотречением они возятся с докучливым дедом. А не им ли он отдавал последнее от себя, не их ли оберегал когда-то от жизненных бурь? Не им ли подарил счастливые детство и юность? Два поколения лелеемых, пестуемых, защищённых и позабывших в одночасье обо всём этом. Так, будто всё их воспитание, характер, образ мыслей были даны в одночасье кем-то свыше; а он обвалился внезапно в их быт, из ниоткуда, неприятным довеском к их благоустроенной жизни. Неужели это какое-то святотатство, попросить их о помощи и заботе сейчас, когда последний выдох так ужасающе близок?..

Впрочем, вспышки раздражения быстро проходят, сменяясь апатией, унынием и привычной сонливостью.

А иногда старик плачет. Годы сделали его сентиментальным. Плач этот тихий, стыдливый, маскируемый кашлем – домашние старательно игнорируют. Слезу выжимают случайные вещи. Дешёвые, жалостливые, глупые и жестокие истории, рассказанные телевизором. Поток разнообразных размышлений. Внезапно нахлынувшие многочисленные воспоминания, которые так охота выплеснуть наружу, поделиться со всеми. Но только никто не захочет выслушать, ни у кого не хватит терпения, внимания и чуткости выслушать хныкающего деда, а у того не хватает слов для нормальной коммуникации. Вот и текут невысказанные чувства мутными слезами по морщинистым щекам…

 

 

*   *   *

 

Внук приходит с работы серый и тусклый. Смотрит на обеденный стол, где остался недоеденный стариком ужин. Демонстративно, так, чтобы тот видел, выбрасывает остатки еды в мусорное ведро. Молчание, повисшее между этими двумя людьми, можно резать ножом. Молодой боится того, что без выброшенных в мусор килокалорий дед ослабеет и сляжет окончательно; будет ходить под себя и питаться только с посторонней помощью. Старый пристыжено отводит глаза: да, жалко выбрасывать еду, жалко усилий, приложенных к тому, чтобы она оказалась на этом столе. Но не стоит и пытаться объяснить, что иногда просто воротит от пищи, да и запоры, и газы мучают всё сильней и чаще…

А внука, на фоне эксклюзивных проблем, терзают видения беззаботного, радостного детства. Где всё так таинственно и удивительно, загадочно и интересно. Где, кстати, этому, тогда ещё нестарому человеку, отведена такая важная, яркая и значительная роль. Парня часто мучает стыд за свою чёрствость, холодность и эгоизм. Понимает напрасную свою вспыльчивость, но не может заставить себя относиться к старику терпимей, мягче. Злится на разбросанные везде тряпки, которыми подтираются текущие безудержно выделения. Досадует на работающий (под него так приятно дремать) вхолостую ТВ, единственное оставшееся развлечение деда. Как угнетают его умение мешаться под ногами, когда торопишься, занимать надолго туалет, его путаные речи, напоминания о важных (на самом деле – совсем незначительных) делах…

Как быстро этот человек одряхлел… Как стал немощен… Как трудно заставлять себя ухаживать за ним, купать его, подбирать за ним разбросанные по столу крошки и объедки, кутать в одеяло, слушать многочисленные жалобы. И сознавать, что когда-то, ещё недавно, он для тебя делал то же, но гораздо более легко: добрее, спокойнее, терпимее. А ещё тяжелее, постоянно видя его рядом, осознавать, что подобная участь ожидает в ближайшее время уже – родителей. Неужели, о боже, неужели и они будут такими?!!

Старик помнит внука любопытным, доверчивым, ласковым, мечтательным ребёнком. Наивным и пылким юношей. Видит все этапы взросления и упадка. Видит его сейчас – замкнутого в себе, безразличного, колючего, переживающего личные неприятности и глухого ко всему вокруг. Видит старик и себя, бывшего таким же. Для деда просты и понятны метания и поиски внука; и он прощает парню его невнимательность к нему, старому. Прощает все недостатки, и промахи, и пороки молодости, «недоопытности», незрелости. Просто охота иногда быть к нему ближе…

 

 

*   *   *

 

Когда-то случается неизбежное – почему не теперь? При очередном, казалось бы, незначительном усилии – яркий резкий свет, острая боль, непослушность членов. Возглас – какой-то птичий – короткое, просительное, жалобное чириканье…

Старик обессилено откидывает назад тяжёлую голову и уже не чувствует, как внук поднимает его на руки и несёт к ожидающей на улице машине. Звуки стихают, пропадают ощущения. Он видит сон-воспоминание: ему всего пятьдесят семь, он силён, крепок, ловок и доволен жизнью. Они с внуком возвращаются с неудачной рыбалки. Неугомонный рассеянный мальчишка подвернул ногу на мокрых камнях и вот теперь приходится нести его на закорках домой. А путь ещё не близкий, солнце печёт, и тело прижавшегося малыша, такое же горячее, как солнечные лучи. Дома ещё будет нагоняй от бабки за то, что не уследил за ребёнком. А как за ним уследишь?.. Мужчина с ребёнком на плечах и рюкзаком на спине идёт, не чувствуя тяжести. Он полон любви и заботы. Посмеивается про себя: «А ну как вырастет, постреленок – меня, старого, так на себе будет с гулянок носить…»