Азбука Сотворения. Глава 3.

Н, хрустнув телом, отбросил мешающее одеяло. События ночи требовали анализа, но клапаны уже гудели, и требовалось подняться, чтобы выровнять внутреннее давление с внешним – причём, бегом… На какой-то момент он решил даже подняться окончательно, но, взглянув на часы, вновь растёкся в прохладе постели. Удивительно приятно пахло лёгкой опрелостью полуподвального помещения и каким-то налётом, гостивших здесь до него, отдыхающих душ.

«Успею ещё… – он закрыл глаза, – да и что за время «около восьми», чтобы прямо сейчас куда-то бежать, к чему-то стремиться? Кисти на изготовку – товсь! Да ну их к чертям… Погуляю сегодня маленько по городу, окончательно освоюсь, как знать – определюсь, а там видно будет. В моём сознании так же сыро, как в этом карцере: ещё минута, и туман накроет перспективу. Сон опять сумасшедший приснился… Второй день как из дома, впечатлений не густо, но что вытворяет фантазия! Это от избытка предчувствий, оттого, что я вообразил себя немного свободным – вот и замечательно… С огурцами и соседом понятно, как я стал малявой тоже – подглядывал, будто тогда… А остальное откуда? День, кладбище, рана пожара, и дальше всё компилируется по накатанному: деревенский чердак, разросшийся до размеров мироздания, предметы и сущности, вместе с которыми я взрослел, благосклонности которых я когда-то алкал, а потом бездумно предавал… Допустим, но откуда трамвай «прошлое – будущее»? Это, скорее всего, наш пьяный разговор с другом накануне… Мы тогда долго мусолили судьбы мира, писали сценарии возможных катастроф и пили за воплощение мечты «жить красиво». Тренировка лобных долей… Это «по доктору» наполнение их девственной чистоты веществом для преобразования действительности. Как, вообще, работает сознание – почему, порой, независимо от человека? Логичны ли ночные перевёртыши света? Почему ночь так меняет привычное – неужели, потому что черна? И для чего мы заражены подобной игрой ума?! Чтобы знать, как жить сейчас, или получать предупреждения: куда идти завтра?.. Не разгадав этих загадок, человек не сможет ответить на главный щемящий вопрос: кто он, а следом на другие: откуда всё взялось и зачем? Говорят, чтоб не мучаться, – бог! Но это слишком просто, как тюрьма. Ведь бог, на поверку, беспардонно навязан мне обществом… я этим предметом не пользуюсь, не ощущаю в нём нужды, он дополнителен к пожиранию времени и поэтому тянет вниз. Конечно, бог – ёмкий ответ на все вопросы, но он предполагает ответ ещё до вопроса, и какой смысл тогда в усилии, исследовании себя, сущего, в хождении по мукам? Нет, надо отталкиваться от собственных реалий, личной геометрии, подразумевая как цель – лепку из себя человека, то есть борьбу с материалом, а фактически с собой. Этот синтезатор ощущений как раз и нейтрализует волю поиска нового – самодостаточностью привычного. По сути, божественная чертовщина. Ядерные бомбочки – ерунда перед опасностью взрыва разлагающегося сознания… сознания безнаказанного, бесцельного, ушедшего в себя. Такие новинки надо душить в зародыше, хотя до реального, управляемого воздействия на эмоции, как до ближайшей галактики. А вдруг она рядом? Но город мастеров… Блеф, миф, эхо, мечта мечтателей, мёд в шоколаде – какая соблазнительная комбинация! Но до неё дальше, чем до отдалённой галактики… А вдруг она ближе, чем рядом?! Реальное уродство нынешней жизни предопределено направленностью нашего ещё животного сознания на неизбежную деградацию, и сломить этот стереотип можно только разворотом мира на внутреннее развитие, которое бесконечнее, чем вселенная… Теоретически. А твоего ли это ума дело! Малюй своё, делай возможное, не лезь в химеры – посмотри, сколько умников до тебя обломали зубы, грызя проклятую упрощающую физиологию. Ну и что! А то – независимо от результата, они дерзали, летали, несли свой кирпич разума в массив мысли, составляющей алтарь человеческого духа. Они, смеясь, подставляли сабельному ветру лицо и… проживали оригинальную, полноводную жизнь, а не хитрили на пару с талантом в мерзких изданиях. Ты посмотри, он ещё выступает! Простите, братцы – предтечи, я исправлюсь! Пусть пока не знаю, как, но я вас догоню, потому что только движение отвечает на вопрос: что за горизонтом? Надо, надо доказать, что ты не следствие случайного столкновения сперматозоида с яйцеклеткой, а причина необходимых качеств для решения конструктивных задач. По сути, ты – совершенный инструмент, конечное назначение которого, – создавать идеальное в себе, и, соответственно, вокруг себя, наилучшим образом. Демагогическое зазнайство… Где ты, расшитый золотом камзол творца и осыпанные бриллиантами весы гармонии? И почему ты решил про себя, что ты вообще – творец, созидающее начало? А вдруг ты гнус, пока ещё взбрыкивающий от скуки, потливый себялюбец, но уже пытающийся протянуть руки вниз, чтобы обратиться в сытую падаль от искусства?! А вот хрен вам всем, и тебе, рефлектирующий недоросль, влезший в мою башку! Лобные доли – верно! – именно между ними проведена последняя черта, через которую мне теперь не дано перейти никогда – совесть. Она спасительно сгонит меня с обильных кормов на случайные, не даст спиться, поможет найти слабость, чтобы отдать ей избыток силы, и станет бесконечно носить меня по свету во имя подвижного умиротворения. Надо действительно побродить по окрестностям – остыть или воодушевиться. Мне почему-то всегда казалось, что человеку вредно жить на равнинах, что полигон его жизнедеятельности должен быть холмистым, провоцирующим усилие. Не потому ли я так прицепился к этому хворому курорту? Здесь всегда есть возможность подняться вверх, увидеть горбатую, возбуждающую границу стихий… и тоже море, без учебников доказывающее, что земля – круглая. Вот сейчас страшно захотелось действия, движения, но ведь я заранее знаю, что разочарования будет поровну с удовольствием, словно навоза смешанного с жемчугом в равной пропорции… А раз это так, то начертай у себя на лбу: для творца несовершенство модели является условием. Я в л я е т с я – и вперёд!»

Н вскочил, заправил постель, несколько минут помахал талантливыми руками, вредными ногами, светлой головой, принял душ, до боли растёрся кусачим полотенцем, сочинил бутербродный завтрак с чайком, особо не перебирая, оделся и нестроевым, но твёрдым шагом, отправился интерпретировать себя средой…

Невинный утренний город безмятежно улыбался в сизой долине, он бестолковый не знал о своём врождённом уродстве, и до времени щетинился бетонной коростой человеческих потуг на овладение вечностью. Н ежеминутно останавливался полюбоваться, то воздушной слоистой перспективой, то острыми силуэтами гор, то южными пёстрыми растениями – сочетанием масс, предметов, деревьев, облаков, игрой цвета и света. На сей раз маршрут ему выпал непростой – то есть, совершенно неизвестный – так, наобум в направлении вокзала, что при местной топографии было задачей… Ехать на транспорте, вливаться в чужую целеустремлённость, Н не хотелось, как и общаться с проводниками. Поэтому он простофильно плутал, выбирался из слепых тупиков, снова сбивался в лабиринты, не раз был свирепо обрёхан собаками, но всё-таки упрямо двигался вниз. Вскоре лоскутные постройки кончились, укрепился тифозный дырявый асфальт, выстроились, словно коробки спичек, брошенные на мятую подушку, барачные пятиэтажки. Население в округе долбило увертюру: тряслись летающие коврики, вспыхивали бельём фасады, ковыляли на прогулку домашние животные и пенсионеры. Ровный гул из долины усиливался, но не перебивал дисканта ребятишек, сопрано озабоченных размножением котов, теноровые партии пичуг, баритоны соседок на балконах и басы механических отщепенцев из окон, затеявших ремонт, перфорацию или циклёвку. Найдя, наконец, точно, что торную дорогу, Н выкатился к железнодорожному вокзалу.

Актуальная картина разительно отличалась от вчерашней: орды народу со сдвинутыми бровями хаотично сновали туда-сюда, туда-сюда… Площадь напротив вокзала пузырилась ларёчным торжищем – купюры изливались ручьями, сыпались лукавые предложения в ответ на вежливые отказы. Спекулянты разных рас, национальностей и конфессий поклонялись здесь единому круглолицему божку – наживе. Правда, их действия сквозили скорее безысходностью, чем закоренелым разбоем. Поэтому, сочувствуя всем этим несчастным, Н видел в окружающем его бедламе лишь наивную, первобытную веру в чудо – чудо наполнения замаскированной животности здравым смыслом. Бесцельно слоняясь среди ларьков, он увлёкся рассматриванием продавщиц, лежащих на витринах. Контингент открывался разный: молодо – старый, толсто – тонкий, загадочно – задумчивый, галдящий, жующий ушами, вздыхающий, дымящий носом – словом, разный. Объединённый, впрочем, спрятанной за дешёвым ширпотребом и вуалью накладных ресниц, криворотой оскоминой невостребованности – ну, где же, мля, эти кобелюки – идеалы?!

«Да, верно, – ушёл в себя Н, – все эти ленивые, инертные с виду барышни, могут быть ужасно бесноватыми, подвижными, гибкими, на всё согласными, потерявшими на три дня рассудок… Ты только встряхни их кудрявые головки наглой мужественностью, роскошью многозначительных фраз, беспросветным хмельным мотовством, сдержанным интеллектом, красивым торсом, взглядом, усами, респектабельностью умеренного буржуа. Смотри, как зыркают! Здесь явно нечто большее, чем покупатель – продавец… Ведь они за день ощупывают туманным взором тысячи судеб, в надежде обрести, наконец, свою. Нет, дорогуши, я не ваш, потому что даже ещё – и не свой. А почему бы, нет! Что за бобровая спесь?! Быть может, вон за той, прикрытой напыщенными тряпичками, оболочкой – ангельская душа вдохновения… или, проеденная молью сущность базарной воровки?.. Слишком вас тут много и слишком вы заманчивы на вид, как лимон, но разве не то же ты видишь в зеркале? Художник и женщина похожи безадресной претензией на первое место, и одинаково беспомощны повлиять на развитие событий. Женщина ждёт, когда её выберет «настоящий» мужчина, а художник ждёт предназначенности «настоящему» творчеству – да только где, то и то! Женщины – все несостоявшиеся королевы, а художники – все, чисто теоретически, творцы с большой буквы, господа’ без го’спода. Обычный мужик не столь амбициозен. Его с детства окружают реалии, он ими возделан, припёрт и закончен, ему дерзать – значит, получать тумаки. Мужик выбирает сеть чаще постепенно, равно благодаря и мелкую рыбёшку, и чуть покрупнее: хорошо хоть так… царём мне всё едино не быть, если уж я без него в голове родился. А художник и женщина всегда полны иллюзий о будущем – собственно, это всё, что в них есть настоящего…»

От обилия сигналов, мыслей, лиц у Н начала кружиться голова, и ему потребовался небольшой перерыв на сигарету. Он нашёл на периферии тихую сонную забегаловку с полудюжиной пасмурных посетителей, взял кофе и сел наблюдать воробьиную жизнь в кроне старого платана. Под сигаретку счастливо думалось. Впрочем, его ли это были мысли, или они прилетели сюда с погожим весенним ветерком, он не знал…

«Художник, женщина, мужчина… но вот ты, например, разве страдаешь от избытка везения? Первородный т а л а н т не в счёт – его ещё раскрутить надо, попытаться через него ухватить за хвост удачу, чтобы, как та рыба – прилипала, налетаться вдоволь. Ну да, каюсь: и мне хотелось халявы, но ведь это испытывал каждый – давным-давно, глупо, по-детски веря в чудо, покупал лотерейный билет, ждал тиража. Вот… вот… вот… О, проклятье! опять мимо! опять! опять! То-то и оно… Чудо необходимо сотворить самому, у судьбы просить милости нелепо. Это всё для простаков, которым статистикой предначертано либо сорвать «джек-пот», либо мертвецки пьяным замёрзнуть под зимним ларьком. У художника путь иной – он и есть чудотворец, превращающий здравый смысл в красоту. Однако бесполезно ждать от всеобщей доступности самоуважения – ты же не платный туалет! Если «вдруг» и случается популярность у серьёзного творца, то почти всегда «потом», а сейчас ему наградой упорство духа и тела, температура яркого сопротивления. «Чего изволите-с?» – вот секрет успеха у публики, но за ним кастрация поиска, развращение и подёнщина монотонной продажности. Объяснимо удачливы ремесленники и эпигоны, ибо особо не артачатся, как любые слуги внешних обстоятельств и заказа. Но им нельзя это ставить в вину, потому что каждый в мире вещей самоопределяется решаемой задачей и обслуживает узкую материальную нишу вынужденно. Метафорически, человек – это уродливо – прекрасный симбиоз змеи и орла, он сам однажды выбирает способ передвижения. Правило самоидентификации здесь простое: поймай себя на том, «что» обшаривают твои глаза, – если карманы, то ползи вниз, если испепеляющую синь неба – лети вверх. И заранее знай, что успех лишит тебя свободы, воздуха, нагрузит необходимостью подтверждения, обяжет стать «народным», как забитый автобус, не принадлежащим себе. Это тебе нужно! Ах, не-е-ет?.. Ну тогда не жди, не ной и не канючь! Не стой в очереди на удачу – здесь тебе не место, потому что ты сам чудо – творец, а они нет… И выбрось ты из кармана этот потный лотерейный билет, так как пришла играть по-крупному, то есть один – против всех…»

Рассчитавшись, Н пошёл наобум по корявому, призывающему к бдительности тротуару. Всё малозависящее от человека ему казалось прекрасным: небо, деревья, птичья возня, кошак на газетном развале, ажурная вязь мелких цветов, энергичная поросль на козырьках зданий. Остальное тянуло на твёрдую, «нетрудовую» двоечку. Неожиданно его вынесло на «базар», то есть на настоящий южный, насквозь пропитанный кровосмешением мелких интересов, шумный, словно инкубатор, суетный рынок. Да, это было царство! Холопское царство его величества живота. Посреди кишащей сутолоки не хватало только многотонного бронзового брюха на гранитном постаменте с прочувствованным золотым воплем: «Нашему мозгу, богу и дьяволу от благодарных дробей». Или такой вариант: «Тебе, отец наш! Мухоморы». С трудом подавляя отвращение, Н взялся в упоительном восторге обозревать избыточно красивые холмы ярких томатов, огурцов, абрикосов, гранатов, винограда, цитрусовых и каких-то сушёных диковин. Отдельно пылали мордастые – свежие, несмотря на весну, арбузы и дыни – откуда?! Химия!.. А неподалёку расползлись по прилавкам стада лука, петрушки, укропа, салата, киндзы – для умников – кориандра, отовсюду торчали пули редиски, полные груди капусты, дули свеклы и ещё чёрте – ты – боже, чего! Отборная кулацкая картошка грозила обрезом из под прилавка, заросли веников, корений манили в свои знахарские болота, терриконы «семачек» – чёрного золота кариеса – отливали равнодушием яда… И ещё две тысячи разных мелочищ, мелочей, мелочишек, мелочушечек, мелочуль, как ушлый факир, выуживали из карманов хитрых покупателей банковские билеты, загодя выуженные ими же из рваных карманов, похожих на переросших детей, продавцов. Что ж, таково неизбывное «колобовращение сфер-с» – на патриархальном диалекте…

Легко можно догадаться, что от перелива масок, лиц, гримас, выкриков, вибрации воздуха, рук, почвы, от этого жуткого в своей потрясающей красоте вращения эмоционального калейдоскопа, от шатких, крепких, наркотических, волшебных запахов солений, приправ, сыров, щенков, рассады, канализации, подмышек, глупости, мышеловочной рефлексии, святочного прохиндейсва, у Н вновь закружилась голова. И он, пятясь, опрометчиво заскочил в бездонный, пахнущий моргом, крытый мясной павильон. Сотни убиенных зверюг нашли здесь предпоследний, перед окончательным, через «каструлю», краткий утренний заупокой. Н всегда мутил вид мертвечины, хотя он даже и не подумывал пока о вегетарианстве. Но, одно дело этот склад с его абсолютно лобовым, прямодушным цинизмом, и другое – шкворчащий – только с огня! – продирающий негой с головы до пят, красно – медный, орнаментированный соусом, лучком, зеленью – рот закрой! – шашлычок… Что тут сказать? Все мы лицемеры и, говоря обо всём, вечно о чём-то недоговариваем, потому что так удобнее жить. Н, задержав дыхание, метнулся на белый, с позволения сказать, свет и только тут глубоко вздохнул – как-то пронесло!.. И вдруг напротив он увидел нечто возбуждающее покоем – это торговали разливным вином. Н как стоял прямо, так прямо и пошёл, и на пути его, невзирая на душное многолюдье, никого не оказалось. Перебрав для вида, он побыстрее взял стакан какого-то креплёного зелья, убрал его в два глотка и бежал из ада без особого позора – благо выход оказался рядом. Потом он перешёл висячий мост, перекурил у болезненной речушки, подумывая о её судьбине, начинающейся где-то в гордых хрустальных ледниках и… неизменно кончающейся, как у мухомора, зловоньем.

Затем Н постоял без мыслей – так он примеривался к интуиции – и пошёл, теперь уже точно зная куда… В прошлое. По пути ему попался книжный магазин. Хочешь – не хочешь, а зайти надо, чтобы чуть отдышаться после миражей навязчивой действительности. Воздух в зале светился лёгкой свинцовой грустью, покупать что-то было не с руки, и Н взялся просто ощупывать книги, иногда схватывая взглядом осколки бумажной жизни. Продавщица его лет, как всегда в подобных омутах, с умными всепонимающими глазами, но не муза, украдкой поглядывала на редкого гостя. Логика поведения покупателя была для неё загадкой, он же знал о ней по аналогии многое и сочувственно улыбался в себя…

Как хорошо, что есть книжные магазины! Но только не – спаси и сохрани! – библиотеки. В магазине книги, даже по преимуществу пустые, нарядны и трогательно чисты невинностью, как невесты. Хочешь, выбери любую и уноси с собой восторг нечаянного прозрения или зубные муки ада, только не забудь оплатить… Здесь можно за деньги приобретать друзей, а потом часами, днями уже даром общаться с ними по телеграфу букв, через провода столетий. Библиотека – дрянь! – публичный дом знаний, где книги, как состарившиеся проститутки, излишне грязны, разболтаны, доступны. Вот уж, что – что, а у книги ты должен быть первым, извините! Ведь в чём только мы не бываем вторыми?! Поэтому ты – наглый насильник, дрожа нетерпением, раздвигаешь ноги обложки, ты лихорадочно рвёшь ненароком склеенные в типографии страницы и… запускаешь-таки похотливую духовную пятерню в неповторимый аромат никем не тронутых целлюлозных волос… Ты и только ты!