Сотворение духа (книга 1)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Задумка Человека не абсурдна!
Он не мусор на лице нашей планеты,
не уродливая её гримаса или сатирическая маска.
Человек за волосы вытягивает себя
из трясины животности не для того, чтобы однажды,
высокомерно растоптав Мать – свою – Природу,
ужаснуться и зарыдать кровью на её могиле,
а для того, чтобы, осознавая во всём
скромность своего места,
взойти из миазмов гибельных инстинктов
чем-то новым, небывалым – таким,
что не только смягчит наказание за его
эволюционные преступления,
но в недалёком будущем – надеемся! –
послужит доказательством необходимости
Природы «вообще» и Жизни Всего
«в частности», ибо только в осуществлении
этой великой мечты
мы обретаем диалектическое
внесмертие.

 

 

 

 

 

Как-то мартовским вечером, после красивого обстоятельного ужина, когда животы у нас с Люсей, казалось, светились блаженством, под кофеёк, в пику расслабленности, у меня возникла неожиданная идея: найти всё-таки Алтарь человеческого духа. А поскольку, место его нахождения точно неизвестно – как не подтверждён и сам факт существования! – то я предложил своей насмешливой музе совершить путешествие по миру «человека вообще» в его интеллектуальной части. Вдруг где-то рядом Алтарь и отыщется… Подозреваю, что это были аллюзии с моим первым романом «Азбука сотворения». Там герои по заданию «гуру» во сне совершают облёт Земли для обобщения эстетических впечатлений от этических реалий, а в следующем проекте – через автора – и вовсе грозятся стать с ног на голову. Художественно порезвиться… Затея нам сразу понравилась непокоем: брось диван, отправься в путь!.. Смотри, егози, хохми, выпивай в дороге, перевоплощайся во что и в кого угодно, путешествуй по эпохам, временам, выведывай, записывай, иронизируй, веселись, набирайся тем, впечатлений, фактов, делай выводы, устраивай провокации. Проще говоря, стимулируй те самые обменные процессы, чтобы утром не было мучительно и всесторонне больно…

Два главных героя данной «пьесы» – Люся и я – Папколь, как бы наследники Л и Н из предыдущей, но иные, более незаметные. Ремарка: Люся – моя супруга, муза, соавтор, рыжий клоун – оптимист, верный оруженосец, женщина неопределённых лет с детским мироощущением… Иносказательно: небольшой подвижный зверёк семейства человекообразных. Папколь – это, соединённые вместе моя домашняя кличка Папа с именем Коля, уменьшительной формой от Николай. Когда Люся веселится – почти всегда! – то зовёт меня Папой, если не в духах, что тоже иногда случается, обращается ко мне как к бывшему немецкому канцлеру: Коль… Вот откуда «Папколь». Роста среднего, способностей тоже. Тем не менее – головаст, крепок, упрям, смешлив, трудолюбив, изобретателен. Словом, типичный белый клоун из отряда творческих невротиков. Вожак без роду – племени… Себя здесь я представил вынужденно, поскольку роман написан от первого лица, как школьное сочинение. Это необходимо для того, чтобы не переносить ответственность за слова, мысли и поступки на некого бумажного героя, а также дополнительно усложнить себе жизнь, потому что вся классика, чаще, написана «за кого-то» или «про кого-то». Значит, надо рискнуть «говорить от себя».

Ремарка к обстоятельствам или месту действия… В дальнейшем у вас может возникнуть вопрос: а почему мы путешествуем не по преображённому Н миру, а по нынешним муторным, либо условным, весям? Да потому, что это не прямое продолжение «Азбуки сотворения», а кривое. Это другая творческая заявка… Верно: художник изменил свой мир, но в нём, к сожалению, практически нет жителей, ведь «мухомор» его не видит – а это подавляющая часть населения Земли! – продолжая копошиться в жестоких реалиях, созданных животным разумом почти без участия творческой воли. Поэтому задача «Сотворения духа» сводится к попытке перевода худосочных обывательских душ из отряда идейных противников в разряд стойких патриотов мечты о гармонии. В разряд «своих». Надо начинать освобождать нашу с вами крохотную планету от затянувшейся оккупации её серым, бездарным, никчёмным, надо упрямо биться за распространение идеального взгляда на человека и природу его окружающую вне пределов творческих резерваций. Эта битва, по сути, и является, в моём понимании, – прямым наполнением рефрена «долго и счастливо жить», о чём говорилось в конце предыдущего проекта. То есть, чтобы «так жить» – нужно бороться, дерзать, нужно двигаться в себе, всё выше и выше… К красивому концу, к наследию. Тихо – мирно, пожёвывая тёщины блины, долго и счастливо не проживёшь.

Чуть позже, зайдясь в переливчатых мечтах, мы вдохновились на третью сигаретку и дополнительные слёзки коньяка, чтобы совершить пристрелочный мозговой штурм… Сначала, мы решили идти пешком, и даже не решили, а были вынуждены «решить», поскольку овладеть каким-либо средством передвижения – фантазией, поездом, самолётом – не так-то просто. Его нужно заслужить, выходить, присвоить, отрастить… Стоп! Вот тут, в самом начале этого романа – для того он и заявлен «неправильным»! – необходимо сделать короткую остановку. Дело в том, что несколько предложений выше – это стилистический ключ к сюжетно – смысловой части романа. То есть, манера грезится мне шаловливой, вольной, сочетающей интеллект и хулиганство, традиции и новаторство, проницательность и невежество, язык улиц и библиотек, а там – куда кривая выведет… Но, оговорюсь, по строго намеченному свободой плану, обусловленному творческим авантюризмом, рефлексией разведчика, провокационным нутром. И ещё замечание: это роман не плутовской, если взять за образчик, скажем, «Золотого телёнка», да и в столь сочном, нарочитом языке у вашего автора нет нужды… Задача передо мной более амбициозная: в противовес унизительным реалиям сегодняшнего дня, создать из творческих идей свой мир, привлекательный и открытый для всех, что можно, обобщая, назвать «Сотворением духа».

Таким образом, первая дверь на нашем пути со скрипом отворилась, но сколько их ещё впереди – неясно, потому что, отворив дверь и обнаружив за ней другую, ты можешь предположить их бессчётное количество. Раскидываем резоны дальше: у меня на руках связка ключей, доставшихся от златоустов – предтеч, а понадобятся ли они все вместе или по отдельности, пока неизвестно… Видите, сразу на стадии замысла возникло методологическое распутье: количество дверей – «икс», поэтому, наличие ключей – ничего не значащий пустяк. К тому же возникает законный вопрос: а стоит ли вообще мылиться по хоженому, держаться определённой школы? Но даже и без него, можно наскрести с полсотни аргументов «за и против», а можно лишь упомянуть такие инструменты проникновения, как отмычка или брутальная фомка… Поэтому, будем открывать не те двери, за которыми предположительно лежат сокровища – это бред величия! – а те, что попадаются на пути творческого произвола и поддаются. А вдруг за ними, воистину, сокровенное?.. Надо искать, не бояться непривычных тем и конфликтов с собой. Необходимо бороться с порядком слов, установленным благозвучием или холодным программным обеспечением, бежать мыслей, продиктованных гибельной сытостью. Возможность же отсидеться, для себя, я напрочь отметаю, так как врождённый конфликт разведчика и провокатора рядом с мозжечком – всё одно вытолкнет из тёплой берлоги, как это не раз бывало.

Итак, возник замысел найти Алтарь… Вы спросите: конкретно, что за цель? Да никакой иной, кроме острого желания разобраться с застарелой личной болячкой неопределённости… Соответственно, и всё путешествие было задумано нами как эгоистический выброс себя на просторы души, осмысления разных сторон бытия, творческих импульсов, как праздник жизнеутверждения, ироничной мудрости и прочего, что перечислять, – значит, зря тратить время на перечисление. А поскольку я, к примеру, очень даже ценю это самое время, своё и чужое, то сразу попытаюсь отговорить случайных попутчиков от затеи повеселиться, наблюдая, как автор тащит из себя жилы честолюбия. Не будет этого! Более того, мне мыслится обратное: «поподглядывать» во время путешествия за этим самым читателем, как потребителем духовной и прочей «писчи», втянуть его в домысливание, сопереживание, пощекотать нервишки, самолюбие и, вообще, субъективно оценить – как он болезный живёт… А вдруг и не болезный!.. А вдруг хрусткий, брызжущий соком, будто молодой огурчик, вдруг ироничный, дельный, умный, самодостаточный, – иначе говоря, условный человек будущего, «который звучит гордо!..» Ладно, выяснится в пути, а пока вернёмся к преамбуле…

Мне кажется, один пишет, а другой читает, не потому, что первый рождён писать, а второй – читать, нет. Читателя интересует в писателе не талант изложения, не нарочитое шутовство или глубокая занимательность, а отличный от «привычного – обычного» способ мышления, желательно, практический. Соответственно, именно типом мышления, иначе говоря «взглядом», художник отличается от всех остальных, и именно степенью оригинальности оптики измеряется, так называемый, талант… Это значит, что какие бы вольности я не позволял себе по отношению к сознанию того, кто читает эти строки, он мне их непременно простит, если в нём нет того, что есть предположительно во мне: творческой свободы. А вот чего он мне обязательно не простит – так это похожести на «уже со школы известное», набившее кровавый мозоль, классическое подобие неволи. Так что, пока я буду «бесподобен» – ясно, в переносном смысле этого скользкого слова! – то мне будет позволено всё. С оговоркой: позволено то, что я, исходя из собственной морали, этики, и взглядов, смогу себе позволить… Простите за вынужденную тавтологию. Соответственно, это самое «дозволенное тире недозволенное» и является моим эксклюзивным товаром, который не купишь, как нагло думается, на дешёвой барахолке, в народном супермаркете, или – борзеть, так борзеть! – в сверхдорогом стильном бутике «от Лукавого».

Так что, если нам по пути, то привыкайте к своему проводнику – ироничному хулигану, помешанному на мысли, гармонии, совершенстве, вооружённому разнообразным жизненным опытом, как перочинный ножик набором лезвий… В недостижимых мечтах «дворнику – чудаку» с творческим подходом к работе, чистоте, порядку… но, ввиду временно’й невозможности заняться любимым делом, меняющему устаревшие операционные системы в сознании человека на более современные. С таким, наверное, можно идти в поход, в разведку, как со справным старшиной, только вопрос: куда он на самом деле собрался? Метафизикой пугает, тарабарщиной кроет, над «рукой кормящей» глумится, импровизациями угрожает, непохожестью гордится… Странно это. Тем же, кто ещё сомневается, хочу предупредить, что впереди «всё-таки решившихся» ждёт довольно незавидная судьба: получить нечто обратное тому, на что с опытом культурного человека можно надеяться. Обратное неким прямым знаниям, хитрым поучениям, либо откровениям свыше.

Однако не бойтесь заплутать или потеряться… При моём знании топографии мысли, особенностей разведывательного дела, да ещё с десятками ключей и ломиком наперевес – это не опасно. Наоборот, бойтесь развернуться в линию, вытянуться вверх, и выйти из этого опуса «другим человеком». Скажем, через пятнадцать с хвостиком часов… Не страшно? Верю!.. Хорошо, тогда план такой: идти, лететь, ползти, расти, грести, кипеть, испаряться, плавиться, менять имена, форму, свойства, обличья, становиться мёдом, кристаллом, сверхновой звездой, памятью, ветром… и всё-таки идти, лететь, бежать вперёд!.. А поскольку идёшь ли пешком – пилишь, либо едешь на попутке – журчишь, всё едино, без привалов в долгой дороге не обойтись. Значит, будем двигаться, ломая и открывая двери, день за днём, от привала к привалу, от сна ко сну, понимая их как верстовые столбы – популярное в прошлом выражение, отмечающие единицы безусловного «невозврата» в себя прежнего.

Кстати, уже вначале есть возможность передохнуть несколько минут. Если спросите: зачем? – то выдадите себя как неопытного туриста, «чайника». Объясняю: когда выходишь в поход группой, то через километр – другой пути, выясняется, что у этого носок съехал, этому край – нужно пластырем мозоль заклеить, тому рюкзак поперёк уложили, ну а тот вообще идёт во фраке на голое тело… Тогда как тёртые калачи сначала наденут хлопок, шерсть, а потом уже нечто легкомысленное, то есть – ветрозащитное. На случай дождя лучше иметь полиэтиленовую плёнку. Вот я и предлагаю сделать первый привал, чтобы проверить мобильность группы, сориентироваться на местности, оправиться, призвать к самодисциплине. И вообще, вы на меня не обижайтесь за командирский тон, вкупе с материнской навязчивостью – это не грех бы напомнить, аналогия стиля. Он же диктует мне, время от времени и без спроса, объявлять привалы, чтобы конкретизировать обстоятельства, приподнять настроение, обобщить наблюдения, либо уточнить мысль…

 

ПРИВАЛ. РОССИЯ

Дело в том, что поскольку мы с Люсей, условно говоря, русские, то соответственно и путешествие своё начинаем из России – некой условной территории, занимающей, плюс – минус, семнадцать миллионов квадратных километров в северной части восточного полушария, на условно так названной планете «Земля». Почему здесь три раза в одном предложении употреблено скользкое слово «условно»? Ну, что понятия Россия и Земля – неустойчивы, подвижны и достаточно условны – это и так ясно, а условно русский я, к примеру, – только потому, что не переношу манеру общаться между собой янки, или их пристрастие к поп – корну, как лошадей к овсу… Но оговорюсь, неприязнь эта носит достаточно безличный характер, навязанный мне теми же америкосами через масс – медиа и кино. То есть они себя так, как это модно сейчас говорить в среде ловчил, определённым образом «позиционируют», и в соответствии с этим клише их воспринимают иностранцы, да и они сами. Похожее туманное клише есть и у России – оно всем хорошо известно: медведи, Сибирр, морозы, водка – молодка, бесшабашность, пельмени, баня, рожь, сапоги, красная рубаха, Толстой или Достоевский – на выбор, призрак загадочной русской души… Хотя, на кого я из друзей, знакомых или соотечественников ни взгляну – что в них загадочного?!..

Иное дело, вот электромонтажники канаву напротив дома выкопали, причём работали бойко и по хорошей погоде, потом ещё несколько дней было ясно, тепло – работай, не хочу! – меняй кабель, паяй, луди. Хрен там!.. Пропали, будто в космос сдрыснули, и вдруг среди слякоти, дождя со снегом являются богатыри «семерых числом» и давай помпой воду из метровой и длинной траншеи качать… А туда уже и дети с бабками сыпались, и машины с десятиэтажными матами влетали! А небо мстит: льёт, рвёт, колышет, создаёт озёра, так как в месте этом вода со всей округи собирается! Техника, словом, гудит. И тут, через обед, анекдоты, перекуры в «летучке» – стоп, машина! – конец маеты, пять. На следующий раз опять та же абсурдная петрушка, а потом ещё несколько дней кряду… Это один пример, но подобное происходит повсеместно, и уже не смешит, не бодрит, не огорчает, не пугает, а так – развлекает. Если вот это и есть «загадочная русская душа» – в натуре, так сказать, – то ладно, согласен… В том смысле, что просто бездушно – загадочная натура, ибо, где теперь, размышляю, душа-то у подобного рода дури?! Ведь это понятие всё-таки соотносится с высшим сознанием, которое диктует поступать осмотрительно и умно’.

Для внутреннего употребления в России существует набор других клише – например: две беды – дороги и дураки. Власть тьмы – тьма власти. Воруют! Пока так… Скоро наладится! Хороший хозяин – нам бы такого! Моя хата с краю. Ну, и тому подобное… Все эти стереопары не выдерживают даже элементарной критики: дороги и дураки – беда девяноста процентов государств. Воруют! – все и везде воруют. А как иначе назовёшь, покупаемый вроде цивилизованной Британией в «зачуханной» Индии чай, то есть, фактически воруемый!.. по таким ценам, что продавец едва может свести концы с концами, пока лоснящийся буржуй с медком и комфортом янтарный напиток хлещет?! А «хорошее правительство», «пока так», «моя хата», «власть тьмы» и другие затёртые до дыр фразеологизмы – это вообще просто переведённый на русский язык и адаптированный к конкретике фольклор народов мира. Нет, люди у нас не хуже и не лучше других, они – обычно сво-е-об-раз-ны, воспитаны климатом, просторами и объективно не чуднее тех же морозостойких эскимосов, к примеру. Вывод: набор экспортных и импортных клише не отражает полной картины бытия той или иной территории, в том числе и России. Мне кажется, что метафора здесь может быть намного точнее, ёмче, рельефнее, а главное – иллюстративнее…

Если взглянуть на глобус, то нетрудно заметить, что Россия занимает на нём приличный кусок пространства. А теперь положите на эту территорию соответствующую контурам пластину льда, то есть – времени, что будет соответствовать его пониманию как равнодушной к нашим телодвижениям плоскости, под которой происходит смена событий непосредственно в пространстве, с поправкой на суровый климат… Так вот этот бутерброд, где между безотносительностью времени и покатостью определённой территории овеществляется собой жизнестойкое, своеобразное население, и есть для меня матушка – Россия. А поскольку плоскость неустойчива на поверхности сферы, то это самое население, состоящее из разнообразных народов, рас, фетишей, верований и предрассудков, постоянно пытается несколько смягчить трение касательной и шара для достижения большей определённости.

В разные эпохи главным стабилизирующим фактором на территории России была и есть, даже не ментальность, а непосредственно гнёт Природы, и похожая на него, принимаемая как данность Власть, то есть фактор подавления внешним внутреннего, с некоторым оттенком добровольного порабощения. Власть эта веками руками народа и разнообразно воздвигала многочисленные подпорки в пространственно – временном континууме, добиваясь зыбкой устойчивости. Но, рано или поздно, число подпорок становилось критическим: княжеские, царские, военные, чиновничьи, дворянские услуги по грабежу населения во имя «уверенности в завтрашнем дне» становились невыносимыми, и народ смутно начинал подумывать – мечтать о хаосе… Тут обычно поспевала некая былинная заварушка: война, бунт, нашествие – подпорки не выдерживали, власть менялась, законоуложения упрощались, чистились от отжившего, слои перемешивались. Кого-то давило тяжеленым временным прессом, трением соприкасающихся поверхностей сущего и бестелесного, но большая часть населения мужественно кризис переживала, а затем наступал непродолжительный период относительной стабилизации. Миррр…

Короткое резюме: огромность территории, накрытая колеблющимся холодом времени, даёт основание говорить о России как о территории изначально нестабильных условий существования, причём вполне природных, не соотносимых с человеческим фактором. Это данность, которую немногие из наших соседей видят, и поэтому, время от времени, их безумными правителями овладевает охота нашу территорию – захватить приватизировать, заставить работать на себя. Почему это бред вы теперь знаете – метафора подсказывает: на этой территории в состоянии выжить население со строго обозначенными характеристиками, достаточно близкими к самоистязанию. Кстати, огромность территории России – это не блажь, не имперский зуд, а неизбежный геополитический крест, обусловленный гуманной миссией: не сдавать прочим социумам плацдарм для мазохистских мучений… Мы же, понимая тщету усилий, всё одно, упрямо и бесконечно, будем подпирать ледяное небо палками стойкости, непритязательности, резкого поворота от взаимной ненависти к безусловному братству в общей беде. Это «хорошо» – обратная сторона которого – «плохо», как мало зависящая от населения установка на бессмысленный, тяжёлый труд во имя «просто жизни» с её количественно маленькими радостями, вне качественных характеристик.

В условиях данной метафоры, если говорить о власти, то хорошая власть для «нас» та, что обходится наименьшим, но структурно более прочным количеством подпорок, обеспечивающим бо’льшие временные отрезки стабильности. Однако, семь бед – один ответ: возрастающее количество подпорок – это, если разобраться, – мигрирующее во власть население, превращающееся из доноров в реципиентов, то есть в кровопийц. На самом деле, аналогия эта совершенно необидна, потому что люди эти – всё равно наши, родненькие, не засланные, тем более в таких количествах! И второе: валовым показателям это до лампочки, так как власть в России всегда держится, и держалась, не на «горе народном», буквально, а на экстенсивных технологиях, грабеже природы, потомков и недр. Попытки же указать на власть как на символ наших бед, больше напоминают кривляния обезьяны перед зеркалом, ибо пустое внутри невежество, парадоксально и всегда, кивает на внешнее.

Приведённая здесь в качестве ключевой метафора многое объясняет, например, то же понятие «национальной идеи». В Кремле из-за хронического отсутствия фантазии, скажем, её никак родить не могут… Наша национальная идея – это вам не америкосовская «свобода в бабках», не германская «свобода в сытости» с элементами самопринуждения, или папуасская «свобода лежать». Нет, наша национальная идея заключается в слове «держать!» – держать удар, врага, подпорки, свободу, новое, тёщу, любовницу, детей, бизнес и всё остальное, как определённый груз. А поскольку вот так мы не свободны, но вольны постоянно, то и пить можно в процессе работы, которую, генетически любя, идейно ненавидим, так как работа и жизнь для нас неразделимы. Вот и бродим за сохой, как пьяные… Веками. Спросите: но если вы такие «работоманы», то почему не живёте хорошо или даже лучше? Какая детская наивность! Подпорки то и дело ломаются: иди, рыщи новые! Здесь подлатал – беги к другому краю, бляха, а потом обратно… Тут трещит, там… и так до бесконечности… В славном граде Новочеркасске на юге России стоит кафедральный собор такой величины и размаха, что ленточка строительных лесов вокруг этого глиняного колосса попросту вращается, будто Гринвичский меридиан. Потому что, как только рабочие вернутся в исходную точку, чтобы снять, наконец, леса, то пора по новой начинать постылую реставрацию. То есть полоть ботву своими костями…

Кроме национальной идеи, как цели, – вот вам и неизбывное занятие, как средство борьбы со скукой: постоянно бежать на месте, не утрачивая, впрочем, наступательного, несколько отличного от поступательного, духа. Хотя, и поступательно мы волей – неволей движемся: смена поколений, некоторая эволюционность, пассионарные всплески, да и Запад нас дразнит на атаки, поскольку ему в ломку иметь на Востоке источник, неконтролируемой, как будто, дикости… Но других рычагов давления на Россию кроме «а-ца-ца, конфетка!» или угроз пальчиком у Запада и прочего, весьма условно цивилизованного мира попросту нет! Ибо каким-то образом нас развратить или отравить им всем не под силу, ведь разврат и противоядие, то есть растворённый до лекарства яд, – у нас в крови. Запомните это, господа прогрессисты! И ещё: мы не дети, хотя иногда выглядим или прикидываемся таковыми.

Далее, из целей и средств, проистекает и национальный характер россиян – без разницы, татарин, русский или коряк… Опять плоскость, лежащая на сфере, многое объясняет: бегаем! Это происходит из-за того, что в точке соприкосновения времени и пространства – а она постоянно перемещается! – бывает парадоксальным образом жарковато… Поэтому настроение у нас всегда кочевое, или чемоданное, даже если мы прикипаем к чему-нибудь. От этого по кругу – тут и там – неустроенность, временщичество, лачужность… Удивительно, но в своей замороженной бесприютности Россия очень стабильна, так как никуда не торопится, и подолгу не буксует. Видимость рывка при Петре I, скажем, обусловлена просто сменой лаптей на сапоги, да и то в ограниченном ареале. Царь своими реформами как бы сымитировал очередное монгольское нашествие, перетряхнувшее протухшие феодальные устои. Словом, на протяжении тьмы веков проглядывает полная стабильность и предсказуемость колебаний умеренно нестабильного… Это вам не резвая Япония, без царя в голове, что в столетие, не подумав, прыгает от бамбуковых мечей и средневековых кодексов чести в эпоху юристов, хай-тека, космических туристов, «больших восьмёрок», микрочипов и супертанкеров…

Историю России также можно рассматривать с точки зрения холода времени и огромности пространства, необъяснимо или закономерно диктующими крохотность достижений. Ментальное язычество, Киев, тяготение к Византии – православие, сброс ига, объединение княжеств, преодоление смуты, реформы Петра, подзатыльник Наполеону, западничество и славянофильство мутировавшие в революцию, позже социализм, индустриализация, пинок Гитлеру, военные и научные достижения предшествующих десятилетий – это лишь подпорки бесконечной вереницей бредущих поколений. Отсюда же кое-какие успехи в области искусства и культуры: в стране работящих лентяев никто не смотрит на людей свободных профессий и сказочников, как на идиотов. Наоборот, в обстановке постоянного бдения, ожидания опасности, некие передышки и развлечения активно приветствуются.

На закате СССР его творческие союзы – архитекторов, журналистов, кинематографистов, композиторов, писателей и художников насчитывали суммарно шестьдесят тысяч человек! Отбросив даже приличный процент «нетворцов» – функционеров, но, умножив эту цифру на три – поправочный коэффициент «непрошедших» и разного рода «народных и заслуженных артистов», не имевших своего союза, – вы получите огромную армию «крепких профессионалов», можно сказать, бес-пре-це-дент-ную, которая обслуживала и орнаментировала при поддержке сотен тысяч «просто профессионалов» духовные потребности социума. К тому же настоящих занятий, как у итальянских дизайнеров, французских модельеров, голливудских киношников, немецких инженеров или японских электронщиков, у нас в стране нет. Поэтому наиболее головастая и активная часть населения сбывалось и сбывается в творческие резервации, откуда дразнит, либо ублажает миллионоголовую гидру толпы.

Однако в соответствии с метафорой творческие метания этой армии и её авторитетов непродуктивно вертятся вокруг подпорок. То они вздыхают: вот-вот сломаются, то ищут: как укрепить, то стонут, что народ в той или иной точке соприкосновения – страдает, придавленный судьбой, то вопят: сломалось! И следом: кто виноват! – что делать?! Но всё это не более чем плевок в ситуацию – не причину. А Запад эта «достоевщина» вкупе с «толстовщиной» веселит, возбуждая на овации: зер гут!.. дас ис фантастиш!.. где ви берёть такой сюжет, диалёг, ситуаций, нервь?! Да хер это спецом искать!.. Приезжайте, господа, к нам в глубинку, глотните чистого воздуха, нырните в прорубь, сдружитесь с людьми, попейте с ними водки, пощупайте баб, попарьтесь в бане, свежего снежку поешьте с похмелюги, сала с луком, сходите «в поля», на охоту, на рыбалку и пишите, пишите… Будет вам тут и страданий воз и косынки девственниц – берёз и частушечное мироощущение населения, похожего местами на лёгкого олигофрена, которому на всё насра… ну вы знаете. Вот и все наши искания, включая некую позиционируемую святость, состоящую вот в чём: видеть, куда упадёт дерево, но «ни в жисть» не сойти с того места, да ещё и приплести сюда некое схоластическое обоснование страдальческой «участи» в словоточивом образе опосредованного православием – явно не нашего! – чужеземного «чарнявого» бога…

Случай: вворачиваю саморез, он проходит насквозь две деревянные детали и торчит на первый взгляд с тылу, но с такого тылу, что в него нет – нет, да по нужде и залезешь. Говорю другу, а мы варганим ему баню: видишь – шило, можно порезаться, возьми «болгарку» – срежь! Правда, туда лезть несколько не с руки, и поэтому друг заключает: а вот когда порежусь, тогда и срежу! В этой антиномии «весь» русский человек со всеми вытекающими, часто трагическими, последствиями. И мужики, сосущие грязь из канавы «хондовской» помпой – то есть, вполне мировой! – из той же оперы. Возьми «фрица», да он по условию лишнее уберёт – резаться, не резаться! – а наш до случая погодит: доставать меч из широких штанин, нет?! Вся наша жизнь устроена так, что постоянно думаешь: упадёт или не упадёт?.. Потом заключаешь: поди, авось, знамо, продержится ещё… А утром обнаруживаешь: тить твою мать, обвалилось! – ай, беда-а-а… и опять геморрой по замкнутому кругу…

Качество жизни для россиянина вопрос второй! Главное чтоб было, чем «для сугреву» заняться, дать «раззудеться» рукам – ломать или строить, закапывать или откапывать, драть сложенных или укладывать отодранных – нам по барабану! Лишь бы не скучать, лишь бы был повод помусолить да поговорить «об том, как могло бы быть лучше…» Это нам в полной мере удаётся, и даже кормит целую ораву профессиональных политиков без внятных корней и юмористов – сатириков, чаще всего, еврейской принадлежности. Им, сохранившим местечковую, можно сказать, архаическую мудрость, берущую начало от скупердяйства Давида и Соломона, наши особенности и их последствия, естественным образом, кажутся карикатурными. Поэтому они умело паразитируют на них – дразнятся, за что иногда от невоздержанных граждан получают пенделя и обижаются, а зря – мы их вполне терпим.

Как терпим и всех остальных, чьи территории, как уже отмечалось, из оч. гуманных соображений, – освоили, присвоили, на ваш вкус. Не последнюю роль в заметной «всякотерпимости» – реплики дурачков не в счёт! – здесь играет православная поправка в языческое, иначе – толерантное мироощущение. Замечу, что привить ислам на Руси – вряд ли было бы возможно, и не из-за водки… Уж больно мы расслаблены, как спортсмен перед рекордным прыжком, чтобы «грузить» себя религией с ярко выраженной гражданской позицией, что ли. Ведь даже христианство, в качестве универсальной подпорки, мы приняли какое-то лубочное, святочное, красочное – не в пример дисциплинированному католицизму или его более строгим производным, вроде лютеранства и кальвинизма. Что ж поделаешь, если наша главная неофициальная икона и кумир – Иванушка – дурачок, на нас похожий, а не Христос с его зевотным семитским занудством… Жаль, что Владимир Красное Солнышко не был знаком с буддизмом – эта позиция нам ещё ближе, впрочем, чрезмерно по нашим холодам обнажена-с… Представляю себе йога на Соловках! Значит, сказочное православие: кадила, образа, аналой, маковки церквей, упитанный поп – настоящий добродетельный, чуть поддающий батюшка и его плачущая от беспричинной радости паства. Русь, ядрёна!

Итак, кто – о чём, а вшивый всё про баню: я о своей метафоре… Мне кажется, что она многое, или почти всё объясняет. Вдумайтесь, её можно вставить в любую деталь нашего бытия – в президентскую дачу, в собор Василия Блаженного, в утонувшую подлодку, взорвавшуюся АЭС, в метаморфозу академика Сахарова, в космическое шарлатанство, в «болдинскую осень», в неохоту идти на работу – во всё! Поэтому я здесь умываю руки, оставляя читателю некий простор для домысливания… Единственно, приведу пример, как действовать: вот водка – что это! – горючее, лекарство, наркотик, яд, отдушина, беда в семью, деньги на ветер, радость, последний кабак у заставы?.. Нет! Три восклицательных знака… Водка – это необходимейшее в «условиях бесцельности крайне необходимого» средство, чтобы иметь достаточные основания потолковать по душам с товарищем о подпорках, а там, пусть они сыпятся к чёртовой бабушке!.. Водка помогает подпорки не замечать, ставить, обходить, производить, облизывать, поднимать, оплёвывать, «послать к хренам», проспать с бабой самый момент их появления, или закусить ими, как солёным огурчиком, под сладкое: горько!.. И так далее, в подобном ключе… Главное, принцип вполне ясен, прост и диалектичен. Смело в путь, вооружённые этой блестящей, без ложной скромности, метафорой! С ней вам не страшен ни магнетизм, ни милитаризм, ни даже пресловутый Черчилль с его сигарой. Попробуйте, не разочаруетесь…

В качестве же десерта отвечу на вопрос, веками мучающий мировую и нашу общественность: какое будущее ждёт Россию? Объявляю, с точки зрения подпорок: не затхлое, это точно! Сто процентов… Трение плоскости о сферу не остановить, хотя… можно придумать мощные и гибкие опоры. Не подпорки!.. Современные общественные технологии это позволяют. Попутный вопрос: а надо ли? Короткий ответ: надо! Надо увеличить некий просвет между обстоятельствами места, чтобы иметь больший простор обстоятельств действия для сохранения подлинной российской «непритязательности». Ибо, только по этому показателю мы занимаем одно из первых мест в мире, может быть, даже вполне первое… ну да из скромности уступим его каким-нибудь тугоплавким берберам. Замечу также, что те же америкосы здесь далеко позади нас, продолжая именно анало’гию – в жо… Ну, ясно где.

Сохранение и укрепление этой позиции позволяет надеяться на самый оптимистический для наших обозримых потомков прогноз: им надлежит жить в кайфовейшем из мест Земного шара с климатическим диапазоном от арктического до субтропического, и временным – в одиннадцать часовых поясов. Им посчастливится жить в сказочно богатом государстве и умеренно обеспеченном обществе, не зацикленных на бабках или иных крайностях людей, которые не будь дураки выпить, оттянуться, в охотку поработать, потрогать своими руками высокое и иметь смелость не презирать низкое. Живущему на этой огромной территории Народу, состоящему из более дробных сообществ малых народов, будет легче – в мелком «порознь», в крупном «вместе» – укреплять у себя над головой холодное, с горячей кнопкой Солнца где-то посередине, бескрайнее, иссиня – зовущее, омываемое водами трёх океанов, небо…

 

Здесь я хотел, было, тронуться с места, перейти к основной части романа, но вдруг понял, что необходимо предварить текст ещё одним компактным пояснением. Сейчас поставим точки над «Ё», а завтра, то есть – с понедельника, двинемся вперёд. Согласитесь, что в воскресенье логично завершить «домашние дела», обговорить детали, позиции, ещё раз собраться с духом, чтобы идти на определённые лишения. Забыл сказать: сегодня воскресенье… И ещё: я мухомор. Бывший. Родившись обычным ребёнком с набором банальных видовых признаков, я, схлопотав невроз, поставил перед собой задачу выйти за пределы вида, чтобы самому получить удовольствие от перемены свойств, и помочь любому желающему сделать тоже самое. Но вначале, повторюсь, моя оболочка была практически полностью заполнена эволюционным обывательским хламом… Серостью, мстительностью, стадностью, чёрствостью, диктатом физиологии над рассудком, склонностью к саморазрушению, невежеством, хамством, недомыслием, страхом ближнего, тупым нежеланием найти для себя красивое, здоровое жизненное предназначение. Всё это ломало зачатки души о тело, позволяя осколкам конфликта изнутри уничтожать организм в целом, при активной поддержке со стороны общества.

И потом, уже в детстве меня мучил вопрос: почему симпатичные поначалу люди буквально на глазах опрощались, старились и делались неприятными бесполыми существами, с ног до головы изъеденными собственным ядом? Неужели это конституционная стезя? Незыблемая данность, которую невозможно сломать буквально физически, либо идейно опровергнуть?.. Шло время, рос я, рос вопрос… и вопрос этот, поначалу занимая во мне скромное место, создал плацдарм борьбы с самоуничтожительными тенденциями. Позже я сделал ещё один решительный шаг: перекочевал в искусство, его культурное пространство, и у меня внутри образовалась бо’льшая территория здорового, так как бескорыстие, а это основа творчества, если кому неведомо, – автоматически помогает наращивать здоровую ткань, заменяющую, соответственно, больную.

Окончательным шагом по выдворению из себя остатков мухомора стала десятилетняя работа над «Азбукой сотворения»… Теперь я чист перед братьями – теми, кто сделал то же самое в обозримом прошлом. Вроде бы, чист… Параллельно разрыву с видовыми признаками внутри, я внимательно всматривался в мир – мир людей, оговорюсь, поскольку к миру вообще – к природе, животным и растениям я претензий не имел, а вот к людям и длинному списку нажитых ими нелепиц… Так или иначе, но постепенно я понял, что наша планета, со стороны человека, оккупирована самыми постыдными его проявлениями: эгоизмом, злобой, низкими инстинктами, насилием над слабым, жадностью и прочим, что правомерно назвать моралью животного пошиба. Из этого радикального вывода проистекала следующая моя задача как бойца Армии патриотов разума: освободить свои земли от ненавистного тысячелетнего ига. Но, естественно, не прямой борьбой с оккупантами, а методической работой над постепенным или мгновенным – одномоментным переходом противника на твою сторону. Его перековкой, перелицовкой, перемешиванием с гуманным, чистым, поднимающим, животворным, с высокой культурой, здоровой всепогодной подвижностью и творческим отношением к любому проявлению жизни в духовной или материальной сфере. Как мне кажется, сегодня для этого созрели исторические условия…

В теории это я представлял себе так: к нашей освободительной армии сначала присоединяются отдельные перебежчики, а потом они же, окончательно уяснив, что жить в мире творца гораздо комфортнее и здоровее, чем в гибнущем мире «буржуазных ценностей», соблазнят или убедят своих близких, те – других, другие – третьих, и так далее… До обвала хорошего, до полного очищения антропологического сознания от яда животных инстинктов и освобождения нашей планеты от видовых заблуждений homo sapiens. Более сурового приговора за свои эволюционные преступления, на мой взгляд, человек не заслуживает, ибо вся его предыдущая жизнь являлась, фактически, суровым наказанием. Причём, что возмущает, пострадали все, без разбора, а это не дело.

Но, поскольку мы армия, состоящая из одиночек, то у нас, кроме идеи, должно быть ещё что-то общее… Например, флаг. По моему разумению он должен реять над величественным Алтарём человеческого духа – зданием чести, совести, ума, бескорыстия, радости, – быть видимым в будущем, при определённых условиях, из любой точки Земного шара. Красный флаг. Потому что цвет искусства – красный. Пролетариат в своё время незаконно присвоил этот цвет, интуитивно понимая, что он олицетворяет и символизирует жизнь, тогда как этот класс всегда и везде почему-то стремился к смерти. На самом деле его цвет серый, то есть обобщающий, к тому же на сером меньше видна грязь, а разве не это нужно рабочему? Мытари и копы, ясно, не случайно за ним прячутся… Остальные варианты тоже давно разобраны. Увы…

Зелёный цвет достался исламу и защитникам природы, оранжевый – буддистам, революционерам и ремонтникам, белый – цвет вечного нуля – иудеям, полярникам, сумасшедшим. За христианством исторически закреплено золото, на него же имеют законные претензии ассенизаторы. Серебро приватизировано могильщиками и творческими ремесленниками, бронза – памятью, либо забвением, одномоментно. Голубой – это цвет мечты, лётчиков и сексуальных меньшинств, розовый – гламура, лесбиянок и мыловаров. Синий – моряков, спортсменов, романтиков, жёлтый – монархистов, журналистов, спасателей. Фиолетовый – родовая принадлежность аристократов и дегенератов. Чёрный – это цвет космонавтов, шахтёров, преступников – от пиратов до форточников. Хаки – собственность милитаристов и охотников, салатный – поваров, домохозяек. Коричневый – цвет фашизма, власти, торговли и денег, бирюзовый – наркоманов, больных, сирот – иначе говоря, сурового сострадания. Видите, практически все цвета чьи-то, и значит наш цвет – красный.

Этот цвет в природе встречается довольно редко, так сказать, в глаза не лезет, но вспышками он преследует человека с утра до вечера. На рассвете он является нам с помощью облаков и солнца – своими оттенками, а вечером материализуется из тех же ингредиентов и плотного воздуха безупречным багрянцем заката… Красный приходит ко многим растениям в периоды угасания и цветения – он здесь как индикатор нового, вызревшего, пьянящего. Яркий пример, в этом случае, маки – фантастически красивые и тем – опасные… Кровь большинства тварей животного мира, включая и нас с вами, тоже красная отнюдь не случайно – так распорядилась природа… Она вложила в этот цвет свой главный принцип – принцип бесконечной регенерации, возрождения и творчества. Металл, нагреваясь, также становится красным, и значит, как в случае с ботаникой, – это цвет перемены свойств, структуры, характеристик. Но разве святая обязанность искусства не состоит в том, чтобы менять худшее – на лучшее, как солнце? Насыщать атмосферу жизни кислородом, как кровь? Делать из ничего волшебные артефакты, как природа? В конце концов, это цвет солнца, пронзившего вечернюю печаль в глазах поэта, и значит наши претензии на него – абсолютны!

Но флаг, даже нашедший свой цвет, должен включать в себя рисунок или символ. Знак борьбы. В центре нашего пламенеющего флага мы изобразим белым – цветом самовозврата – гриб. Мухомор… В шляпку этого гриба сверху вниз вонзается золотая молния искусства, сила разума, она сбивает со шляпки, похожие на коросту крапинки, – его главный видовой признак. То есть, в нашей системе координат, опасный мухомор превращается в съедобный гриб – цезарев, например. Если кто не знает – это гриб из того же семейства, что и мухоморы, но!.. совершенно неядовитый, крепкий, вкусный, красивый, практически неподверженный гниению, атакам разного рода паразитов, вроде червячков или плесени. Деликатес. Название говорит само за себя.

Вы скажите, что подобного рода трансформация не укладывается в материалистическое понимание основ бытия?.. Отнюдь! Материализм, как учение о свободных условиях существования, предполагает постоянное усилие, отказ от крайностей поспешности и опеки, умеренно сытое, аскетичное творческое существование, умение превратить каждый день в праздник. Так неужели переход от хронического прозябания под прессом бога в это элементарное доступностью умосостояние является чудом?! Не думаю. Не верю. Буду биться за свою «неверу» до конца и вам предлагаю не тратить время на поиск иного пути, тем более что его в природе не существует, и вряд ли он будет когда-нибудь искусственно создан. Жизнь или смерть, середины нет… Поймите это сами и внушите вашим детям, и детям ваших детей! К цели нужно выбирать наиболее прямой путь, кроме пути на кладбище, хотя я допускаю, что путь этот не является самым простым, но он единственный! Категорически. Поэтому, завтра – в дорогу. Прошу подготовить всё необходимое: чуткость, гибкость, фантазию, упрямство, широко открытые глаза и плотно закрытый на ветреных вершинах рот. Не помешало бы также умение солидарно думать, читать между строк, дополнять личным краткое, интерпретировать спорное, всегда иметь наготове силу воли для преодоления «самого себя» как главного препятствия любого путешественника.

Если в дороге вы почувствуете, что с вашей шляпки слетает горошек буквального восприятия действительности, завшивевших ценностей, рудиментных привычек, то вам, скорее всего, потребуется тестер, чтобы определять степень своего удаления от «мухомора обычного»… У меня, скажем, довольно своеобразное представление о том, каким он может быть… Вот что самое страшное для обывателя?.. Когда «на старости лет» некому будет подать стакан воды. Когда сын непутёвый, а дочь гулящая, когда жрать хочется, но уже некуда. Когда останешься без работы, или когда кончатся соль и спички. Когда ночью проснёшься, а света нет, когда холодильник пустой и телевизор не работает. Когда живёшь от зарплаты до зарплаты, поэтому: когда занял, а «они» не отдают. Когда мать сына переживёт, либо – когда старость в лубяной избушке. Когда сглазят, мужа уведут, на семью порчу напустят. Когда пенсию маленькую дадут, а работать – сил нет, когда власть «об народе» не думает, и все – суки… Продолжать перечисление нет смысла, так как эти народные рефрены у всех на слуху, и тут «любому» есть чем их дополнить. Не в этом дело. Мне здесь видится тестер – чем дальше от вас подобного рода страхи, тем дальше вы от гибельных реалий основной массы, от мухомора. Если у вас этого вообще нет, то это значит, что вы уже «свой» и особо не нуждаетесь в модификации, если таковой не считать знакомство с взглядом, ментально отличным от вашего…

Так что, вперёд! Без страхов и упрёков в зря потерянном времени. Я как командир своей армии вдохновения, по крайней мере, постарался сделать всё, чтобы этого не случилось. Передо мной ведь тоже была задача: из огромной кучи слов выбрать нужные, потом рассортировать их по кучкам предложений, мыслей, фрагментов, обобщений… Потом перетасовать их дважды, трижды, стожды! Потом вытянуть свои сиюминутные устремления в длинную цепочку, которая искрит, бьёт током, испепеляет, шепчет и кричит сотнями разных способов! – или оставляет равнодушной глухих, к чему надо быть готовым… и потом, когда всё будет сделано – а это годы труда! – назвать полученный результат скромно «произведение», чтобы иметь наглость предложить его вам. Не на суд – на самосуд… Поскольку, в переносном смысле, я предлагаю вам погулять по сияющей в воде лунной дорожке, опираясь лишь на невесомость мысли, вооружённой белыми крыльями метафор… Собственно, я свой путь уже не единожды прошёл, как сталкер, и остался в этом тексте только между строк… Стоящим, лежащим, ползущим, бегущим… Живым указателем – куда поворачивать дальше. Впрочем, я не один. За мной многие тысячи творческого люда, столетия борьбы за эстетический идеал, ночные бдения, дневные дозоры, опасный труд подкладывания по маршруту зарядов эмоциональной взрывчатки. Теперь нужен ваш запал, ваша спичка и бесстрашие – там вон и там. И без всякого бога… Ты – сам! Через усилие, фанатизм, мозоли на лбу, через невозможность жить нигде, кроме витального, благословенного и одновременно скользкого, как плодотворная бессонница, творческого пути…

 

СОН О РОДАХ

То, что сейчас называют «клиповое мышление», синтезировалось из снов… Полагаю, оно было присуще человеку ещё на заре цивилизации, но оформилось в качестве самостоятельного явления после того, как появился «настоящий» телевизионный заказчик. Сны, в основном, представляют набор гэгов – коротких нелепиц, почти кошмаров, склеенных между собой совершенно немыслимым образом. Это как раз те случаи, про которые утром, закатывая глаза, восклицают: сегодня мне такое приснилось!.. Реже случаются сны протяжённые, объединённые памятью в единый сюжет преследования – погони, либо путешествия. И ещё реже снится некая временная перспектива, где ты ощутимо двигаешься по возрасту, например, из детства – в зрелость. Это легко объяснимо: сознание, способное плодить такие сюжеты, эволюционно ещё не вызрело, и ты – умник со своим частным – лишь крохотный осколок этой перспективы.

Случаются, правда, и совсем обратные парадоксы уплотнения времени, но относящиеся скорее не к работе воображения, а к феноменам памяти. Например, я как-то проснулся, посмотрел на часы – семь десять – и внезапно уснул. Имел на то резерв… Следующее моё пробуждение пришлось на семь двадцать, и всё бы ничего… но я в эти десять минут успел поучаствовать в многослойном карнавале с переодеваниями, неприятностями, погоней, адским туалетом, поездками и прочими довесками, которых хватило бы на неделю чьей-то жизни. Увы, не моей, поскольку у меня голове «десять минут», иногда, – целая эпоха, стоящая веничка седых волос в бороде. Эта преамбула должна объяснить вам, почему в течение одной ночи нельзя заложить сад, прожить во сне сколько-то лет и получить под утро обильный урожай своей завидной воли. Со мной, к примеру, подобное бывает крайне редко – эти случаи можно сосчитать по пальцам. Вот один из них…

Вначале я шатаюсь по городу в поисках зрительных развлечений и эмоциональных откликов. Пересекаю в прострации рынок, опустившиеся дворы многоэтажек, где органичны лишь домашние животные, выпиваю по ходу – дело происходит летом – кружку пива. Вскользь, как пуля, задеваю вокзал. Вокруг же, в соответствии с обстоятельствами, колышется человеческое половодье… Орут разномастные торгаши на рынке, лицами похожие на свой товар: овощники – на овощи, мясники – на мясо, продавцы мёдом – отекают патокой. Сходные проблемы и у бомжей на моём пути: они уже видом своим являют точную копию «личной жизни» – опрощённой, грязной, остановившейся. Немного выше, на ветках болотных ив сидят пенсионеры со скисшими лужами глаз, ну совершенно потерявшие-эх… за пределами жратвы вкус к нормальной жизни. Так, клюём что-то, по привычке… А рядом густо кружит или пуржит едва оперившийся хохочущий молодняк без мысли в глазах, сосредоточенный на создании ближайшего будущего, укутанного туманом «виннотабачных» паров. Солидный средневозрастной контингент, сплошь и рядом обутый в невероятных каких-то размеров сапоги житейских проблем или первых тревожных звонков от здоровья, тем не менее, бодро бредёт по зелёной воде относительного материального благополучия и краткого, как молния, идейного успеха. Вдоль да около, описанных «народных потоков», носятся из пункта вырождения У в пункт скуки Х, со скоростью смены буржуазных ценностей, обладатели крысиных хвостов на дорогущих иномарках… Юной поросли, представляющей участников всех этих невольно пересекающихcя жизненных потоков, дружно сползающих под лёгкий уклон к бесчисленным воронкам трагического – скоропостижного – безвременного конца, на улицах не видно. Подозреваю, что они ушли корнями в норы хронофагии, сытыми крысами проеденные, и шарят курсором по своим синим отражениям на экранах мониторов, доказывая право элементарной материи на смерть «до смерти»… Вернее, до жизни.

Хожу это я, хожу, откладываю в памяти единицы хранения: блаженствую, негодую… и вдруг откуда-то сверху, не скажу – с небес, в меня входит нечто острое. Оно вонзается в шею рядом с сонной артерией, пронзает лёгкие, чуть меняет направление – как будто ищет, где остановиться… – проходит трепетно вздрогнувшее сердце, и после этого болью стихает в районе желудка. Чёрт, думаю я, чтобы ты ни было, но у «тебя» теперь только два пути для выхода: в смердящий, сомнительный низ, либо наоборот – аборт вверх с помощью двух пальцев из содрогающегося отвращением рта. Не дело это! Что со мной… что, что?! – навязчиво стал повторять я, как метроном, и от этих повторений, либо сама по себе, боль вроде бы подпрыгнула, побежала ввысь по ступеням позвоночника, чтобы вновь упокоиться в лёгких. Как я теперь понимаю, это шёл поиск Места. Одним словом, во мне завелось нечто аномальное, необъяснимое, обычному «уличному» человеку совершенно ненужное, принадлежащее «дополнительности» творческого сознания. Плод.

В дальнейшем развитии моего сна ночей вовсе не было, а был только один сплошной день длинною в девять месяцев. Плод во мне зрел, не обозначая себя размерами, он лишь уплотнялся, стучал крохотными ножками о стенки моей формы. Он искал, как я думаю, содержания… Для этого ему требовалось хорошее, разнообразное питание: микроэлементы впечатлений, белки анализа, жиры фантазии, углеводы интерпретаций, витамины чувств, гормоны радости. Поэтому я, словно добродетельная мамаша, много гулял, смотрел во все глаза на этих чудных людей, которые живут плохо, поскольку не знают, что сами они – хорошие. То есть, изнутренне не знают, как я, хотя везде и всюду талдычат: мы хорошие!.. Так себе лгут, ибо без внутреннего убеждения – это только маска, прикрывающая пустоту… Но я наблюдаю. Я веду разведку на местности мировоззрения, укрываюсь в складках более элитарной философии, выскакиваю на холмы народной мудрости, с которой мне не по пути. Ибо я сам – из народа, но далеко не народ. Для народа я слишком много думаю, думаю – и от этого плод растёт по часам – по дням – по месяцам, когда как… Когда вообще никак! Он то – неожиданно резко выстреливает вверх, то останавливается в развитии, чахнет, начинает зацветать, покрываться паршой, безволием, неверием, апатией, как и его создатель. Я иногда буквально усеян сомнениями, но в целом – делаю почти всё, чтобы ребёнок родился нормальным. Стараюсь, стараюсь…

Происходит смена времён года. Перекормленный осенью, плод зимой довольно голодает, меньше двигается, больше спит. Вместе с носителем – ведь мы с ним одной крови… Весной я резво готовлю для будущего младенца пелёнки черновичков, подгузники заметок, распашонки прозрений. Я ставлю рядом с окном кроватку вдохновения, вешаю на неё погремушки сладостных размышлений о неподатливости материала и полог тягостных желаний сделать шаг в направлении чего-то серого, примиряющего яркое во мне с однотонным обществом. И тут я начинаю остро вглядываться в мир человека, хожу тряпочный, так как этот мир меня пугает. Вернее не меня – однажды без вины напуганного уже не испугать! – а моего ребёнка. Что его ждёт, когда он вырастет? Зевотная лень подавляющей массы или рафинированный снобизм учёных умников, не обладающих, кроме памяти, сколько-нибудь дельным творческим инструментом… И то, и другое – я не приемлю. Поэтому неожиданно начинаю верить, что мой ребёнок встретит в жизни много людей хороших, добрых, нацеленных на творческий поиск, что он им пригодится. Они его усыновят, или он – их, потому что в искусстве всё поперепутано, и отец мгновенно может стать внуком, мать – сыном, ребёнок – столетним старцем. Здесь допустимы даже родственные браки, инцест, в переносном смысле, зоофилия – всё нравственно во имя достижения гармонии… А-а-а! Я до сих пор не решил, как его назвать…

Время есть. Во времени есть окно, я в него смотрю – там идёт снег. Сначала неуверенный, а потом крупный, плотный – такой, что через тридцать метров ничего не видно. Снег идёт, в голове кружится светлая музыка, шевелящийся плод перестаёт двигаться. Слушает… Внезапно снег стихает, будто его выключили, и местность напротив взгляда заливает, словно из огнемёта, яркое апельсиновое солнце. Выпавший снег на глазах садится, он тает, оставаясь только на ветвях деревьев. На них снег удивительно превращается в пышные распустившиеся цветы… Причём, мне кажется, цветут даже ивы, тополя, клёны, платаны. Весна гудит носом свадебные марши, весна бьёт в виски, словно шторм, весна заставляет тысячи мурашек перебегать от пяток до макушки и обратно… Весна бьётся в пространстве мысли колоколом сердца… Высокое артериальное давление заставляет лезть из-под земли тела – траву, микрофонные стойки подорожника, чайные озёра роз, нестерпимо красивую окалину маков. После весеннего потрясения ребёнок во мне заметно подрастает, занимая в лёгких почти половину объёма, и мне становится тяжело дышать от, скользнувшей по щеке, слёзки нечаянной радости…

В этот момент я вспоминаю, что давно не ходил в специальную консультацию для будущих пап. Я собираюсь и осторожно, стараясь не потревожить временно утихомирившееся дитя, выхожу из дома. Там по-прежнему бродят волны страстишек «насчёт продуктов», «сына в сад», «купить диван», «починить авто», «сказать ему», «набить брюхо, чтобы не пропало», «позвонить маме», «сделать демократический выбор» и проч. Но меня, довольно предсказуемо, эта подавляющая числом банальщина не трогает, ведь я давно уже железно верю – победа будет за нами. Наша По-бе-да! – никогда не ваша! – слышите вы, долбанные материальные, буржуазные ценности и их носители! Победа творческой установки на гармонизацию мира над деструктивными тенденциями свести «жизнь вообще» к жестоким реалиям естественного отбора.

В книжном магазине я консультируюсь с профессорами – классиками, ныряю «на кофеёк» к коллегам по кафедре материалистического идеализма, беседую с молодой сменой в очереди на крик. Потом, зажав нос, отношу свои анализы в дурно пахнущую лабораторию облегчённого беллетризма, формотворчества, постмодернизма и, замаскированной сати-рой, мизантропии. Надо признать, что если в обществе критически мало здоровых людей, то не больше их и в искусстве. Иное дело, что даже пессимизм творческие пассионарии обагряют пламенем своего вдохновения и бегают – не бродят, что мертвецы! – тем самым, всегда сохраняя известную фору в тридцать сантиметров, в полшага… Израненный, битый, но несломленный – ты, художник, всё одно впереди!.. Я знаю как «его» назвать, ура! Роман… Хорошее имя, правда? Пусть не оригинальное, согласен, но должен ли ярлык – быть сильнее товара? Вопрос.

Ближе к лету пол моей волшебной мастерской по колено завален почеркушками, заметками, восклицательными знаками, многоточиями, кровавыми осенними листьями израненной поиском бумаги… Не волшебной мастерской, я оговорился. Мастерской волшебника, которого хватает на всё, кроме себя… Который старается улучшить мир, в основном, для других, не замечая близких, творит добро виртуальное, не находя применения для своих толковых в насущном рук. Все волшебники, я полагаю, таковы. А листья продолжают падать… юля, выскакивают из рук, как живые существа ложатся друг на друга, шевелятся, взаимопроникают, «начинают движением любить» и, по закону слияния, отбрасывают частности, становясь одним целым… Ждать осталось немного, я это ясно чувствую, ведь иногда совсем нечем дышать. Живой комок внутри занимает теперь почти все лёгкие, ему уже не хватает моего дыхания, он страдает из-за отсутствия кислорода свободы. Поэтому, скоро выйдет… Был на то знак: напряжённое молчание.

Я снова стою у окна, внизу колышется море художников, братьев. Им тоже, может быть, как простым людям, не хватает в жизни радости, счастья, окрылённости. И они ждут, с надеждой смотрят чуть поверх… моего окна. Волнуются, но не подают вида. Над ними роями носятся шершни критики, осы самодостаточности, мухи богемного умничанья и прочие хищные насекомые, питающиеся вторичным. Воздух пронизан жужжанием: ж-ж-ж-ж! Ж-ж-жарко… Лето, и не хватает дож-ж-дя… ж-ж-ж! С небес на меня смотрят классики, смотрят по-отечески, а быть может по-детски? Я и сам не знаю, как к ним относиться – поэтому и они не знают: назидательно ругают, предупредительно боятся – ведь места-то наверху мало. Но мне хватит. Я макси – минималист. Теперь я готов и жду лишь главного сигнала – не с небес – обойдутся! Не от собратьев – сами, мол, с усами! Я жду даже не вдохновения – слишком оно туманно для бойца гармонии. Жду боли. Жду, жду… Вот! Практически нокаут: писать необходимо так, словно пишешь последнюю книгу человечества – окончательный новый завет… И сразу – боль! – какое право имеешь ты выходить с дубиной подобной заносчивой мысли на большу-у-ую дорогу творчества?! Имею! Ведь над стартовой отметкой творца кровью написано слово «Нельзя!» И значит там, где нельзя, всегда должен быть я, ибо мне можно. Всё. Правда, в рамках управляемого безрассудства…

Я начинаю вертеться глистом, биться о стены головой, метать всем известный бисер, я начинаю рожать, но это не страшно. Ибо писательские роды – дело достаточно легкомысленное. Текст, это не человеческий детёныш, он может быть пластичным, вытянутым в линию, а роды – длинными и лёгкими. Все листья, ранее сброшенные мной, уже пуржат, наметают сугробы вокруг предметов и моих ног, пытаются ползти выше. У меня отходят воды – без них, в работе со словом, никак! – и вот сквозь хрипы, стоны, даже взвизги хулиганящего творца, из меня горлом выскакивает целый Китай предложений, торопясь заполнить рисовые квадратики зеленеющего текста. А надо заметить, что китайцы очень прожорливые ребята, особенно когда голодны, и они поедают опавшие листья в объёме иллюзии… Потом внезапно исчезает всё лишнее. В мастерской остаюсь я, стол и аккуратная стопка бумаги на нём. Как-то родил… Пока непонятно что – нет дистанции – но ребёнок выглядит здоровым, жизнеспособным, боевитым. Он вздрагивает от ветра, будто испуганный зверёк на поводке неизвестности, он ждёт родительской ласки, наверное… Но я не такой, я не умею, не подточен. Дал жизнь и прощай! А что, скажите, должен делать в этой ситуации отец? Искусство – дело кукушечье: снёс, подкинул и практически забыл, потому что в очереди на выход уже стоит новое. Надо давать жизнь следующему ребёнку, чтобы его тоже забыть «потом» и думать о будущем, и так далее. Жестоко? Согласен… но справедливо.

Неожиданно я вспоминаю про «народ» под окном – он ждёт чего-то определённого, но ведь наверняка получит совершенно обратное надеждам – шок или, быть может, большее… Поскольку здесь такие правила игры: делать больше, чем можешь. Я прощаюсь со своим младенцем, кормлю его обещаниями триумфа, делаю из его ткани сотни самолётиков и все разом запускаю в окно! Траектория их полёта своенравна, согласно непредсказуемости автора, ибо осенние листья летят совсем не туда, куда им указывает дворник. Мои самолётики расходятся по рукам, но многие творцы, увлечённые своим, их совершенно не замечают – я вижу как самолётики бьются в их окровавленные мыслью головы и отлетают… Это мне не в новинку, не ранит, не обижает, ведь я и сам таков. Классики на небесах начинают нервно – а вдруг радостно! – топтаться по промокшим тучам, вниз срывается беспорядочный дождь, оставляющий в обглоданной душе драгоценную влагу для полива семени следующего радостного оплодотворения…

 

Самое трудное – первая глава, в которой важно было сделать шаг вперёд, уже позади. Пришло время просыпаться, потому что брезжит неопределённый рассвет, «наступило завтра» и пора в дорогу… «Вставай, Люся!» – «Что… где… Папа, это ты?.. Напугал. А-а-а, в чём дело?» – «Надо вставать, иначе не успеем к первому снегу…» – «Какому снегу, ведь за окном первое апреля! К поезду можем не успеть?.. Рано ещё, семь, не опоздаем». – «К поезду да, а вот к снегу можем не успеть. Не успеть к началу жизни, началу пути… К белому листу, на котором необходимо срочно написать несколько гениальных строчек и тут же их сжечь, а пепел пустить по свету, по ветру, чтобы те самые строчки как можно быстрее нашли свою почву и удобрили её, ибо лучшее удобрение – это пепел. Лучшее удобрение – лёгкий замысел, что смоет дождями, и тогда он, испаряясь, уйдёт в небо, падёт снегом на землю, в сознание, в души. А потом вновь испарится, чтобы стать снегом или дождём, или пеплом. И так бесконечно, по кругу! Лучшее – то, что впереди, то есть дорога…» – «Опять ты, Папа, со своей философией, ведь не завтракали ещё!..» – «Завтрак не уйдёт. Первый шаг важнее…» – «Я не против, давай…»