Сотворение духа (книга 1)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Наконец-то! – воскликнет читатель – автор решил поговорить о своих врагах. Созрел… Сейчас-то мы о нём, голубчике, всё узнаем!.. И в этом двойном восклицании, он сильно ошибётся, поскольку лично у меня врагов не было и нет. А вот у искусства, и представляющего его творца, они обозначены издревле, всерьёз, надолго… Владимир Гиляровский противную сторону обрисовал гениально точной фразой: «Внизу – власть тьмы, а наверху – тьма власти…» Иначе говоря, для художника врагами являются носители иной идеологии: обыватели и «обыватели во власти». Первые уничтожают «человеческое» изнутри, вторые – пытаются убить его снаружи. Творец, в этой ситуации, не выбирает положение «над схваткой», он находится в самой её гуще и, как доблестный рыцарь, пытается защитить «человека» от ударов сверху и снизу. Во имя чего он это делает? – спросите вы. Ответ, словно крик, краток: во имя себя. Художник острее других чувствует скоротечность времени и поэтому страстно хочет прожить свои краткие до боли годы в Сияющем мире, где нет бездари, нет губительных пороков, нет насилия одной части общества над другой, нет зон безответственности гниющей без усилия мысли.

Признаюсь, методов борьбы за свой идеал у творца немного: дарить человеку мечту, активно пропагандировать, делами и жизнью, гуманизм, талант, умное моральное общежитие. Его конечная цель: методом вербовки союзников в рядах противников, перетянуть человечество на свою сторону, лишить привлекательности – как жажду власти, так и рабскую подчинённость стадным, элементарным инстинктам. Соответственно этой установке, художник буквальным образом не сражается со своими врагами, он делает из них братьев. Примером внутреннего преображения из того же материала, что и все, он показывает достижимость счастья «каждым» в подвижном творческом развитии. Часто его не понимают: общество видит в уколах творца издевательство, попытку заневолить ещё и гармонией, слышит в них надменность, несправедливые оскорбления… Мир живёт «как получается», художник призывает жить «как можно и следует». В переносном смысле этим же занимаются «представители власти» – так, по крайней мере, они заявляют на каждом тупом углу. Разница между ними и творцом заключается в том, что конечную цель усилий и средства её достижения, они видят разными до противостояния.

Своё право на Сияющий мир художник выцарапывает у вечности неустанной учёбой, соотнесением себя с культурным опытом предшествующих поколений. Он этот опыт аккумулирует, модернизирует, пополняет новаторскими идеями, «навязывает» обществу… Власть же – везде, всюду, во всём и всегда – берёт нахрапом, хамским самодурством, собирает вокруг себя невежественных выскочек, глубоко презирающих род человеческий. Художник человека любит, он «им» по-хорошему болеет, но это вовсе не значит, что любовь его иррациональна и слепа. Нельзя любить только за факт рождения, как учит бог, нельзя любить во имя ощущения собственной благостности, как учат его слуги. Любовь подразумевает деятельное участие, разумное вмешательство, помощь, если предмет твоей любви вдруг падает или самозабвенно ошибается… Поэтому художник любит человека за перспективу, за «генетическое стремление стать чище, жить лучше». Но как эти шесть невесомых, бесформенных слов наполнить содержанием, как сделать их шероховатыми, осязаемыми?.. Вот что истинный художник в течение веков упорно выясняет для себя и ещё не подконтрольного творческому разуму, мира.

Итак, в этот день дуплетом нанесём удар по «врагу номер один» – разнообразной власти, а потом погрузимся в сон, чтобы там, скинув рукавицы, взяться за жаждущего исправления «врага номер два» – всемогущего и одновременно болезненно шатающегося на ветру мухомора… Ответ на вопрос «почему?» это нужно делать, можно найти в четвёртой главе романа, там же отчасти говорится и о том «как»…

 

ПОХОРОНЫ РИГЕЛЯ

В течение восьми лет мощнейшей супердержавой Химерикой – а значит, в некотором смысле, всем миром!.. – правил натуральный болван. Правда, этот факт всплыл на поверхность уже после окончания его карликовой эры, но подозрения у людей проницательных водились давно… То он «выводил» бедность посредством травли бедных и садистских экономических экспериментов… То пытался нашпиговать космос смертоносны-ми лазерами, чтобы одним махом утроить количество ночных кошмаров у населения всей Земли… То чертил на глобусе «ось зла», которая одним концом упиралась в его деревянный лоб, а вторым – в краснокирпичный лоб другого харизматика, издевавшегося тогда над Просией. Затем двое этих «твердолобых» неожиданно замирились и стали вместе вынашивать планы по захвату обширных пространств паранойяльного бреда. Кроме того, Ригель – так звали нашего «героя» – постоянно с кем-то боролся, свергал режимы, лаял на всех без разбору, скандалил, мошенничал, врал, химичил с оружием, ссорил соседей – то есть, бодрил скучающий народ. Поговаривают, химериканцы за эти кишечные колики его пылко любили, что лишний раз доказывает: любовь зла, а иная влюблённость со стороны весьма-а-а похожа на дурную болезнь.

Бывший актёр, профсоюзник со стажем, ближе к перезрелым годам, он полез в большую политику, «грамотно развёл» целую страну и два срока отбухал президентом самого богатого государства в мире. Надо полагать, что Химерика за первые четыре года его «правления» совершенно не поумнела и решила потратить на обучение ещё один срок. Лично я ничего удивительного в этом не вижу, так как считаю, что сытость здорово бьёт по мозгам. Практически, уже примерив маску Гиппократа, но совершенно не собираясь умирать, Ригель отошёл от дел, поселился в своём шикарном поместье, густо засеянном коноплёй. Это обстоятельство, видимо, а также неудачное расположение Марса и Венеры вынудило его несколько последних лет, помимо болячек, рьяно заниматься организацией своих похорон… Дрожащей рукой он строчил сценарий за сценарием, внося в каждый последующий вариант бездну больной и куцей фантазии. Как бывший киношник, действие он буквально видел…

Вот шикарные римские колесницы везут укутанных в горящие красные плащи горделивых патрициев и сенаторов, вознёсшихся над прочей бытийной мелюзгой… По краям процессии несут штандарты соединённых штатов империи, они невыносимо сияют позолотой на фоне довольно банальной действительности… Впереди сводный оркестр барабанщиков, за ними плывёт малахитовый гроб, расшитый звёздно – полосатыми розами… Внезапно к Ригелю в кабинет, пронизанный голубыми искрами грёз, проклиная подагру, вползает жена. Она не на шутку расчихалась от пышных роз рядом с дворцом, поэтому после её ухода розы на гробе оперативно сменяются гвоздиками… Далее трёхчасовой перерыв на обед, новости и клистир. После сиесты, хорошенько сполоснув вставную челюсть, Ригель, кряхтя, садится за письменный стол. Его глаза, ещё минуту назад подёрнутые мутной змеиной плёночкой, снова блестят… Вот военный оркестр, весь такой надраенный, молодцеватый, как самовар, выдавливает пронзительным минором слёзы ядовитой зависти у многочисленных иностранных гостей… Вот караул из похожих на клоунов морских пехотинцев, сверкая жестью глаз, начинает жонглировать винтовками… Причём, на какой-то момент, высоко взлетев, знаменитые М-16 сами по себе палят в воздух… трассирующие пули изящно свивают в деликатесном мраморном небе прощальный венок. Так-с… очень хорошо-с… Вот гроб на воздушной подушке, управляемый из жизни покойником, сам съезжает с орудийного лафета и, ловко совершив над землёй «мёртвую петлю»… – нет, это уж слишком! – «бочку», подлетает к разверзнутой могиле, зависая над ней…

Нате! Получите!.. Лидеры двухсот государств кусают себе от зависти фиолетовые раздвоенные на концах языки. Минуты непосредственно прощания… Деревья вокруг скорбного места качают поникшими ветками, скрипят, давят на психику присутствующих – те безутешно и обильно рыдают. На этот случай вокруг могилы стоят крупные китайские вазы – в них свидетели вечности беспрестанно выкручивают носовые платки. Речи, обмороки, скетчи, валерьянка, салют, хоры, флаги, гимн, вопли близких… Наконец гроб самостоятельно опускается в могилу, не задев стенок, через минуту он уже скрыт многометровым слоем цветов… Не роз! – чтоб жена не чихала. Далее громадный ресторан под открытым небом, убранный на манер Колизея… Меню скромное: женьшеневая похлёбка, яванские лобстеры, салаты из растений, занесённых в Красную книгу, пироги с мясом синих птиц, на десерт – взбитые со сливками мозги тасманских медведей… Десяток громадных экранов по окружности форума высвечивают этапы большого пути: кинороли, профсоюз, нервные гонки, долгие перелёты, потные рукопожатия, слизняковые порывы, охота на ведьм, осколочные ранения глупыми идеями, виртуозная демагогия, козлиные мысли о капусте, подписания судьбоносных документов, аплодисменты, клизма… Планета в ступоре понимает – какого масштаба че-ло-ве-чи-ще заканчивает свой земной путь, чтобы жить теперь «как бы вечно» на странице, примерно, шестьсот шестьдесят шестой… «новейшей истории».

Похожие на винный уксус слёзы скользят по морщинистой коже рядом с кадыком Ригеля. Кадык дёргается. Ригель недвижен. Жена, жутко чихая от взбесившихся роз, зовёт на широкий чай… И таким безобразием старый дурак занимался несколько лет кряду, переводя на черновики кубометры деловой древесины. Но вот долгожданная смерть – весь просвещённый мир узнаёт через средства массовой дезинформации, что глупость оккупировала не только узкие лбы военных, но и широкие скалистые жилы на лбах политической элиты. Почёсываясь, химериканцы, склонные к язычеству, бросают в пылающий камин одного деревянного болвана, на которого молились несколько лет, и ставят в алтарь другого, который ничуть – и ни чем! – не лучше. Жизнь-то продолжается… И в этой самой жизни, совершенно случайно – клянусь старым маминым фартуком! – мы с Люсей оказываемся в непосредственной близости от места похорон. Ну да, гуляли по Пруси «босиком» и через далёкую Чухотку выбрели в Химерику – что с нас, с клоунов взять! – заболтались, заржались, запутались… Но здесь уж пришлось обуться: цивилизация всё-таки – битое стекло под ногами хрустит… Да и появилась, требующая благообразия, идея внести момент импровизации в семьдесят седьмой, скажем, окончательный вариант прощания со звездой нудных рекламных телепауз между захватывающими передачами о стиральном порошке и женских прокладках…

«На место» мы прибыли за день до прощания, чтобы как следует осмотреться. Понятно – ни о каком святотатстве мыслей в нашем коллективном разуме не водилось. Человек умер… и это не смешно, пусть даже человек жалкий, занявший в жизни пост не по чину – то есть, не по мозгам. Ведь и он, если разобраться, не хуже всех остальных – да вон их сколько! – и каждый двоечник думает, что он гений, что ему должен принадлежать весь мир. Хотя, согласитесь, не всякий обыватель в состоянии наплодить своей дурью столько горя для всех, как эти выскочки с охраной, армиями и ядерным чемоданчиком под подушкой… Мы их не любим! А как они к нам относятся – знаем ещё со времён Рамзесов и Бурбонов. Поэтому, сбить спесь надо, и заодно напомнить, что времена деспотов давно прошли… Эпицентр событий – небольшой городок на западном побережье Химерики – оказался запружен зеваками. Не думал я, что столько людей не доверяют таблоидам и захотят лично посмотреть, как старого пердуна с его платиновой челюстью раз и навсегда закопают… И в этот-то момент – ощутить в предвестниках души нечто похожее на счастье, поверить в необратимость высшей справедливости, и продолжить жить в своей наивности дальше… Словом, обстановка нервная: сутолока, биотуалеты трещат, забегаловки гудят, местный школьный музей берут штурмом, толпы с подзорными трубами, биноклями день и ночь стоят у забора поместья, пытаясь приобщиться к иллюзии светской жизни… На место упокоения, во дворе школы, табунами водят экскурсии, поскольку ясно – не каждый желающий сможет лично участвовать в шоу, чтобы забрасывать бесчувственного харизматика живыми цветами. Но не розами! Это табу, последний наказ покойного… Извините, надо покурить.

 

ПРИВАЛ. КЛИНИКА ВЛАСТИ

Есть на свете маленькая страна, где каждый живёт в своей метафоре. Скажем, у железнодорожника вся судьба окантована железом… Оно лежит песком на дне его карманов, из него он мостит люльку для внука, ругает железо, на нём спит, постоянно ощущает металлический привкус во рту. За эти тяжёлые муки он имеет нормальный гемоглобин, определённую глухоту, как к хорошему, так и к плохому, непробиваемую защиту от разного рода колющих обстоятельств – железо… Врачи в этой стране не расстаются с клизмами, назначают их всем встречным – поперечным и тут же на улице, в подворотне, за углом «ставят». А тем, кто слишком сопротивляется, зачастую, повалив наземь, осуществляют процедуру насильно. Особенно, ветхим старушкам от этого радикализма достаётся. Врачам же кажется, что если человеку организовать нормальный «выход», то «вход» организуется автоматически, по образцу сообщающихся сосудов, однако в случае с человеком эта физика не действует. Поэтому во врачебной метафоре больных и толстых ничуть не меньше – если не больше! – чем в обычной гражданской жизни, ибо насильно здоров не будешь.

По аналогии, военные здесь играются в детских песочницах с оружием массового поражения, стараясь наиболее эффективно уничтожить своё отражение в зеркале, допустим, Тихого океана… Разбирающие завалы от «деятельности» военных, строители зациклены на высотном строительстве, которое своей хрупкой ненадёжностью, по кругу, обеспечивает военных мишенями, а самих строителей – постоянной работой. Металлурги соткали свой мир из огня, они буквально купаются в нём, им лечатся, торгуют, наслаждаются, отвечают, в нём рождаются, старятся и умирают. Лица у них закалены, словно булат, а красивые сильные руки взлетают в полумраке пивной, скажем, как беснующиеся костры… Музыканты представляют собой симбиоз вибрирующего «эго» и своего инструмента, будь то виолончель, труба, скрипка или глотка. Так и ходят – пронзённые флейтами, сросшиеся телом с духовыми, таскающие за спиной черепашьи панцири смычковых, или торчащие между лопаток огромные, вибрирующие связки, ассоциирующиеся с сумасшедшими картинами Дали.

Страна метафор для того и существует, чтобы любая нужная хорошая вещь, сущность, символ, несправедливо возведённые в принцип, наглядно показывали нелепость крайностей и вред однобокости. Согласитесь, если даже очень хороший человек станет бесконечно бродить, как Дед Мороз, по юдоли, раздавая подарки из бездонного мешка, то кончится занятие это непременно чем-нибудь гнусным… Дракой, побоями, склокой, либо злопыхательством. Впрочем, в стране метафор таких… чуть не сорвалось с языка, дураков… добряков! совсем нет, зато всех остальных, как говорится, каждой паре – по твари… И все где-то пристроились, чем-то живут, воспринимая эту дидактическую мороку как длительную командировку или загранплавание. То есть, думают, что-де закончится зловредная метафора, вот и вернёмся домой – разговеемся, раздышимся. Словом, живут – хлеб жуют, ситуацией умеренно довольны, как актёр, напяливающий каждый вечер на свою бессмертную, по допущению, душу – то личину злодея, то поэта, то принца датского… Червя или бога. Всё разнообразие в однообразии, как и у здешних обитателей, с их невольным выбором жизненного кредо, обусловленным не мировоззрением, а профессией.

Но есть в стране метафор категория лиц, которые поперёк всех думают, что живут в раю, а на самом деле – объективно находятся здесь для сладостных мук адовых. Повторяю, сами они того не ведают, не чуют, и недружелюбное отношение к себе всего остального населения солидарно понимают как проявления зависти к двойственности положения любого опьянения. Этим они отдалённо напоминают золотарей, то есть ассенизаторов, которые хотя и нюхают «чёрте чё», хотя и ловят на спине тяжёлые взгляды населения, но «которые» если перестанут «нюхать и ловить», то само население буквально захлебнётся своим «чёртечем». А это уже пахнет диалектикой… Короче, чтобы дальше не мучить вас загадками, я колюсь: наши, похожие на изгоев, герои – это партия власти, нация власти или даже каста. Иначе говоря, обозначенный конкретными носителями, номенклатурный синдром, по типу синдрома Дауна с его хромосомными аномалиями. Из этого положения следует, что кастовая принадлежность к власти сродни пожизненному заключению. Входишь туда трудно, но практически добровольно, а вот выйти представляется почти невозможным, поскольку меняется сама биология человека, как комплекс условно – безусловных рефлексов. Кроме всего, власть это не дощатый сортир на дачном участке: приспичило – вошёл, отпустило – вышел…

Власть – это клиника. То есть, закрытое режимное учреждение со своей охраной, правилами поведения, регламентом, порядком приёма на работу, условиями выписки из самой клиники. Чаще – вперёд ногами… Клиника власти самодостаточна как институт, бесполезна как инструмент и совершенно изолирована от общества как детище самого общества. Однако странным, в этой ситуации, выглядит то, что закрытая клиника, – учреждение аномальное, где-то похожее на «вещь в себе», предъявляет, тем не менее, миру права на владение им, претензии на знание неких сакральных истин и требования к обществу по обеспечению клиники разнообразными благами. Исключительно, материальными. Скажем, если те же врачи, строители, металлурги, либо музыканты, обязаны упорным трудом, по’том зарабатывать средства к существованию, то клиника получает эти средства – причём, весьма изобильно! – на одной только наглости и страхе распространения своей заразы за пределы клиники… Но здешнее население мирится с этим, считая власть неизбежным злом.

Структурно клиника власти организована так: главный врач, окружающий его «ближний круг» – консилиум выделенных за услуги первому лицу, более обширный список заведующих отделений и, наконец, многочисленный «контингент», составляющий ядро клиники. Это непосредственно низовое звено партии власти, сочетающее в себе больных и лабораторных мышей для опытов «высших эшелонов», но мгновенно принимающих гордый вид командиров тире диагностов за пределами клиники. Остальные обитатели учреждения – это бессчётная обслуга, состоящая из теней с рабской психологией вместо характера, и грозная охрана разрушительного типа, формируемая из «оборотней в погонах». Сами оборотни, чаще всего, непосредственно к «рычагам власти» не допускаются, так как даже «дураки во власти» понимают, что прямолинейность, грубость – бесхитростность военных может привести к потере самих рычагов. Поскольку настоящая крепкая власть, прежде всего, это гибкая дипломатия, тонкие подковёрные игры и хитрый расчёт: затеять драку, но в ней не участвовать… Хотя оборотни довольны и тем, что есть, ибо, за пределами угроз, разрушения, насилия, нестабильности, они бессильны, а власть перво – наперво «есть стабильность комфорта окрест собственного зада».

Пусть вас не удивляет широкий круг больных в клинике власти, ведь они сочетают статус больного «внутри» и лекаря общественных недугов «во вне» по образцу шамана, коновала, ветеринара, одновременно. Низкий уровень и неопределённый статус этих вопиющих невежд объясняется отсутствием регулярного образования, высоких знаний, порочностью самой «системы власти». Потому что власти не добиваются как возлюбленной, её «берут» как потаскушку, власть игнорирует регулярность, дипломы, мечты. Для власти требуется только наглость самоучки и похоть. Эти качества позволяют «представителям власти» лечить – простите, калечить! – всех подряд: общественное согласие, среду обитания, население, которое их кормит, друг друга, творцов, звёзды на небе, рябь на поверхности своего болотца. Такая карма… Высший круг и начальники отделений тоже – те ещё невежды, чаще всенародно избранные, – оттого, вроде законные. Они «лечат» более ловко – как филиппинские хилеры, но к полной ремиссии никогда не стремятся, ибо нужда в них с нею исчезает. Да ещё эта хроническая послеобеденная сонливость, убивающая всякий порыв к чему-то живому, к чувству сострадания – ну хотя бы к себе, деградирующему без усилия. Ступор… Он словно набрасывает на глаза и нос некий, пропахший духами, полупрозрачный шифон, кончиками которого заткнуты уши. Это позволяет «верхам» почти философски смотреть на бурлящий от их самодурских действий мир, который в наши дни совершенно утратил привычку к патриархальной языческой самоорганизации.

Например, главврач возьмёт и гавкнет: «Грррозный взять!.. Порррвать! Стеррреть с лица земли!..» или ещё что-нибудь в этом роде, да и уйдёт с шампанским плавать в джакузи. Рядом старшая медсестра с огромными «булками», лепестки роз, позолота, сияние, эпическая дрёма… А внизу за эти шесть слов тысячи матерей получают обрывки своих сыновей, города построенные за десятилетия разносятся вакуумной бомбой в мгновенье, из окопов, как из дырявой лодки, приходится вычерпывать кровь, герои собой минные поля чистят. Но главврачу на это глубоко плевать, потому что движение человеческих масс, их изуверская ротация, закалка населения нищетой, трудностями, лишениями, горем, по понятию изверга, есть «как бы добро», рядом с «как бы злом» слёз, проклятий в свой адрес и воплей оттого, что режут по живому. Поскольку сонный покой, тишь да благодать, по мнению, бытующему в клинике, более вредны человеческому организму, чем нечеловеческие нагрузки, то есть страдания. Об этом глав-врач, косвенно или по слухам, ведает от поколений предыдущих главных врачей, отметившихся в «аналах» истории. Пол Пот, Гитлер, Ленин, Наполеон, Чингисхан, Калигула, династии китайских и египетских деспотов оставили немало приблизительных доказательств того, что сонным порядком намного сложнее управлять, чем мутным, подвижным бардаком. Вспомните: где легче ловить жирную рыбку?..

В обстоятельствах данной клинической метафоры, вам не покажется странным её логическое развитие: гипербола атрибутики власти. Гипербола обыкновенная – человеческий череп… Он вручается здесь каждому вступающему во власть, как зримое олицетворение возможности подержать в руках, если не душу человеческую, то хотя бы сосуд для её хранения. Вы спросите: а отчего же символ власти столь бесчеловечен, антигуманен что ли и откровенно страшноват?.. Вы бы лучше у них спросили – почему? Впрочем, отвечу за них собственной версией, отвечу как еврей, на вопрос вопросом: а что-таки может быть лучше?.. Все эти скипетры, державы, короны, гербы на цепях – лишь наивный, к тому же абсолютно высосанный из пальца, детский лепет рядом с черепом… Не случайно, многие древние цивилизации, близкие к животному, именно черепу придавали черты дьявольской сакральности, пограничного столба между душой и телом, предмета и символа – оберегающего, предостерегающего, напоминающего. К тому же череп достаточно компактен, выразителен, декоративен, лёгок, ибо весомость голове придаёт мозг, сознание, мысли, воспоминания, опыт, спрессованный в молекулы серого вещества, без которого он – лишь мёртвый, голый артефакт. Символ. Добавлю: не только олицетворяющий власть, но и на неё похожий. Я, например, когда вижу на электрическом столбе череп со стрелой и надписью «не влезай, убьёт!», всегда от себя добавляю «во власть»… Иначе говоря, не лезь под высокое напряжение, под душевные травмы, под причины горя, страданий, крови. Не знаю, как вас, а меня этот краткий ответ на обширный и необъятный вопрос – устраивает. Это аксиома, то есть мысль, не требующая доказательств.

Итак, в стране метафор, в психиатрической, паранойяльной клинике живут довольно банальные по химическому составу двуногие с некой аневризмой в голове или родовой травмой, и каждый – со страшноватым символом на руках… Забыл в прошлый раз вспомнить: их выдают под расписку кровью. Происходит процесс «вхождения во власть» так: в приёмном покое пишешь заявление, его рассматривает специальная комиссия и вскоре тебя вызывают на собеседование. Потом проходишь медосмотр – без личностного дефекта в клинику не возьмут, а далее – испытательный срок, во время которого у тебя проверяют: поясницу – на эластичность, язык – на нежность, обоняние – на толерантность к неприятным запахам. Идущим, к примеру, из вышестоящих командующих, извиняюсь, задов… Потому что умение гнуться перед начальством, готовность везде и всюду лизать ему зад – причём с улыбкой! – это первое и непременное, после водянки, условие быстрого вступления в заветную касту. Оговорюсь, касту, выделяющую из прочих человекообразных, лишь особей с пониженным порогом брезгливости к холуйству, беспринципности, насилию, вони… А когда выяснится, что вас «берут», то из вашего указательного пальца выдавят кровавую слезинку, ею вы подмахнёте особый текст с присягой на верность клинике и можете следовать в актовый зал – получать заветный череп. Надеюсь, среди моих читателей таких поганцев нет…

Поскольку здание клиники пятиэтажное, большое, разветвлённое – похожее, кстати, на Пентагон – то нет нужды доказывать, что дел здесь хватает всем. Пусть дел плёвых, малопроизводительных, недостойных, напоминающих бег медленной трусцой на одном месте, но всё же как-то тонизирующих, дающих обильный прибыток или куш и право на все блага мира. Высшее руководство, понятно, занимает пентхаус, там кормит гадливых голубей, нежится с красотками в солярии, иногда посылая из своего поднебесья вниз громы – молнии! А потом вдруг утихомирится и беседует с облаками, то есть с кратковременной исторической памятью. В подвалах и цоколе находятся блоки охраны, архивы, узлы коммуникаций, пыточные для провинившихся, склады провианта и вход в особое метро, на котором власть планирует сбежать во время атомной заварушки. Ими же, без ясных объяснений, затеянной… Внизу полно слесарей, связистов, компьютерщиков, самых низших чинов и «абитуриентов», тренирующих на специальных стендах – искусственных задах – языки для закрепления безусловных рефлексов. Остальные обитатели изолированного от общества «райка», более или менее равномерно, распределены на других уровнях клиники, где густо облепили зыбкие «вертикали власти» и присосались к соответствующим прочным горизонталям. Неофициально, уровней – пять, злые языки и завистники сплетничают про семь, народу для политеса врут, что уровней всего три, – так, кажется, меньше сожрут.

И у каждого обитателя этого зверинца на груди или в руках – по черепу. Для ношения на груди к черепу прилажена цепь, с её помощью черепом можно поигрывать, как кадилом, удобно держать в руке, либо носить через плечо наподобие сумочки. У себя в кабинете – палате черепа, как правило, украшают стол, но если хозяин хоть на минутку решит выскочить в коридор, то обязательно возьмёт его с собой, иначе могут запросто спереть, а присутствии – засмеять коллеги. Что касается отделки черепов, то есть – украшательства… Чем ближе к пентхаусу, тем капитальнее, весомее становятся черепа, вплоть до сплавов драгоценных металлов и верениц бриллиантов по выступающим частям. Кстати черепа у верхушки кажутся заметно меньше натуральной величины, что, не снижая их ценности, чуть облегчает его владельцу и без того облегчённую жизнь. Одновременно, эта деталь как бы наглядно показывает, что высшее руководство может вовсе обходиться без мозгов, которые им полностью заменяет харизма. Улыбнулся – и народ, практически на пустое брюхо, счастлив… Остальным «власть предержащим» приходится довольствоваться обычными человеческими костями, специально обработанными умельцами, сверху – под руку, сзади – под утлую грудь с брюшком, а снизу – под крышку стола. Причём обработчики черепов всегда оставляют хозяину простор для развития – от первой позолоты, указывающей на высиженную медаль, до драгоценных камней, приравненных к ордену, и далее – вплоть до бриллианта во лбу, обозначающему генералитет.

Попутно замечу, что черепа для пациентов клиники являются универсальным мерилом самореализации: их учитывают, хранят как зеницу ока, ими гордятся, их натирают до блеска, наследуют, ими угрожают, им дают в сердцах щелчка. Череп здесь кладут под подушку, на нём клянутся, его же могут временно отобрать, если владелец начнёт «вальтовать». Такое и тут случается, ибо кому-то больно, а кому – сто раз больнее, хотя рана одинаковая… В младые же годы, когда дури в головах побольше, говорят, будто контингент клиники даже играет черепами в футбол и водное поло. Насчёт футбола сомневаюсь, а с водным поло всё просто: вставь в круглую кость резиновую камеру, накачай, сними порты, да и перебрасывайся жутким «мячиком» по лазурной глади бассейна… Пас, обводка, бросок, вратарь бессилен, а ты – супергерой!.. Коллеги аплодируют, секретарши вокруг писаются от радости в свои сиреневые стринги…

Но любимое занятие на всех уровнях клиники – строить «пирамиду власти», чтобы по ней забраться повыше. Дело в том, что лестничные марши в клинике, дабы больные не сбежали, забраны решётками, лифты возят только высшее руководство, бочки с икрой, награбленное, харч и водку. Поэтому пирамида – это практически единственный способ продвинуться. Обычно, свободные от своих прямых обязанностей «мешать жить людям» чиновники приступают к обязанностям косвенным, но главным – «лезть наверх». Чаще всего, кто-нибудь из молодых да прытких, устав ждать, затевает возню на балконе, стремясь втянуть в игру как можно больше других больных. Они, будто в ритуальном танце, начинают кружиться, играть телом, напевая, класть черепа один на другой, по типу «Апофеоза войны» Василия Верещагина, потом ещё, ещё! – выше, выше! – вершина пирамиды сужается… до балкона следующего уровня – рукой подать! Чиновники, мешая друг другу, прыгают по черепам, как по тем ступенькам… и тут, чаще всего, неустойчивая пирамида рассыпается… Чтобы вскоре обезумевшие упрямые чинуши снова и снова атаковали свою высоту, пока какой-нибудь счастливчик из крепких не прыгнет таки на карьерный балкон. Кстати, последним движением сверху он – деловой и шустрый, как понос, – в соответствии с регламентом учреждения, обязательно разрушит пирамиду внизу. Так здесь осуществляется преемственность права на убийство времени, целью которого является достижение звёздной пустоты пентхауса или его окрестностей.

После захвата власти наверху, возня внизу на некоторое время стихает, идёт приспособление к новым обстоятельствам, но больные, рассосавшись, не успокаиваются. Они строчат нелепые реляции, приказы, распоряжения, которые усложняют жизнь умников и делают её невыносимой для дураков. Они устраивают проверки сто раз проверенного, требуют от людей сертификаты соответствия себе, пытаясь удушить мир грязными бумажными лапами. С помощью инсинуаций они сталкивают лбами прочие нации, социальные группы, финансовые интересы на планете Земля и выуживают при помощи хитрых угроз из драных карманов населения последние пятаки, которые в сумме дают им возможность после банкетов блевать красной икрой вперемежку с устрицами. Они опутывают общество, как паутиной, взаимоисключающими законами, всюду вызывают зубную боль и постоянно встречаются «в верхах», где у них – чёрных, белых, узкоглазых, кривоногих – одна национальность: чиновничья, и одна вера: бюрократическая. На этих встречах они решают – как ещё эффективнее мучить народ, как удобнее сидеть у него на трудовой, багровой шее. Они переводят на свои бумагомараки целые леса, одновременно всячески оттягивая момент, когда из этой, вторично переработанной бумаги, наконец, сделают тот заветный рулончик, которым человечество в будущем подотрёт свой планетарный зад, после того как космический унитаз засосёт с рёвом эту паразитирующую свихнувшуюся братию.

Но повторюсь, все вышеперечисленные занятия пациенты клиники рассматривают как хобби, потому что настоящая работа для них начинается, когда они, оставив вместо себя в кабинете комп, начинают строить очередную пирамиду власти. Если окинуть взором многочисленные внутренние балконы клиники, то увидишь – на западе и на востоке… сверху и снизу… тут и там, везде – как свежие волны несвежего прибоя пытаются телами выплеснуться наверх, чтобы там ещё меньше работать головой, но иметь перед глазами всё более грандиозную картину преосуществления низменных человеческих инстинктов. Таких как: сожрррать больше, чем надо, убить походя, оскорбить одним фактом своего присутствия, отказывать всем в праве на знание истины, а самим иметь законное право на безграничное самодурство, раны которого человечество, как тот шелудивый пёс, зализывает потом годами. А что же вы от них хотите? Это же, фактически, шизики с сознанием, изъеденным серной кислотой жадности… Но на то она и власть, на то она и клиника, на то у этой клиники есть своя структура, генеалогия, атрибуты, метки, чтобы каждый мог отличить у себя на пути «человека разумного» от «человека властного», то есть – как я считаю – необратимо и хронически больного. И вот, на ваш доброжелательный суд, продолжение доказательства последнего, казалось бы, оскорбительно запальчивого утверждения…

 

Так или иначе, но нашли мы в этой тихой глубинке коровий питомник аккурат посередине между поместьем Ригеля и местом его похорон… Шальная мысль появилась мгновенно, а подсказал её другой харизматик – Бельцин, президентскому кортежу которого, однажды, при выезде из аэропорта Сача, загородило дорогу стадо коров. Смешно было «по новостям смотреть» как сытые беременные копы, пробегающие стометровку секунд за тридцать, пытаются согнать голодных бурёнок с сочных кормов на разделительной полосе правительственной трассы… Люся стала со мной спорить, внося в идею личный творческий элемент: уговаривала оставить Ригеля в покое, да ехать в знаменитый Лаз – Мегас, где дураков, говорят, пруд – пруди и можно вдоволь похохотать. В результате перепалки «под пиво» я уболтал музу потерпеть моё хулиганское своенравие, а там, смотришь, и те азартные дураки – на фоне этих, патриотичных – потешнее будут… Надо строить жизнь на контрастах. Они закаляют.

Оставшееся до «акции возмездия» время мы использовали на разведку в дебрях пресловутой «химериканской мечты»… Бродили по городку, купались в реке, вступали в контакт с глухонемыми, радовались птичкам, сочной зелени полей, свободной щедрости природы рядом со скупердяйством на усилие человека. И вообще старались держаться подальше от разного рода «траурных мероприятий», чтобы не опуститься до жалости к типам, подобным покойному. Как ни крути, но у людей горе, а тут мы со своими «всем довольными» репами… Однако «горе» в Химерике, вернее, в этом самом уютном городке было не у всех. Мы и здесь откопали с пяток творческих абреков со своеобразными музами – можно сказать, колонию – с которыми быстро нашли общий язык: на здоровье!.. прозит!.. наливай!.. И тут главное было не переборщить с тостами – здравицами искусству, чтобы назавтра не болела голова… Впрочем, голова наутро всё едино болела, почти как дома… но не так сильно, как у наших новых друзей, которые утром продолжали оставаться в тяжёлой нирване и ни под каким предлогом не желали тащиться куда-либо, чтобы стать свидетелями исторического события… Но это они, радикалы без стали в позвоночнике, а мы с Люсей, кое-как «приведя себя в порядок», тихонечко собрались и «вернулись к своим баранам», или барану? Словом, к делу…

Народу вдоль «последнего пути» набралось немало. Многие, так же как мы, душевно икая перегаром, недобрым словом поминали свою вчерашнюю невоздержанность с виски. Не мне вам, умным людям, объяснять, что это за гадость! Выбрав позицию на пригорке недалеко от питомника и дороги, мы стали ждать, но тут выяснилось, что кортеж задерживается – возникли технические неувязки – и будет только через полчаса. Пришлось от безысходности успокаивать взбаламученную, дрейфящую Люсю светлым баночным пивком… «Иные другие» тоже особо не растерялись, быстро опустошив лукавое заведение рядом со Стиксом. Пиво оказалось забористым, и Люся на радостях чуть было не устроила ржачку. Пришлось мне успокаивать её страшными гримасами, чтобы не «спалиться» до времени… Вскоре к нам на холм прискакала ватага мелких детей с воспитательницей из соседнего дошкольного учреждения – с ними можно было оставить Люсю, дабы отлучиться к питомнику и удостовериться, что всё в порядке… Коровы в загоне вяло работали челюстями, тёлки рядом брыкались между собой, деля место под солнцем, квартет быков с кровавыми глазами возбуждённо обнюхивал соседок. Это радовало… Забор состоял из нескольких белых горизонтальных брусков, которые легко могли удаляться хозяевами по мере необходимости. Между загоном и дорогой благоухал сочный лужок, на который, в случае удачи, должны были ринуться животные. У дороги, густо обсаженной липами, сплошной полосой стояли зеваки – их сдерживали толстые копы и жидкое временное ограждение.

Все ждали шоу, но, полагаю, несколько ошибались в его динамике. Довольный собой, я вернулся к Люсе, чтобы проверить – не натворила ли она чего, и посмотреть с безымянной высоты – какова диспозиция? Муза моя, как оказалось, вошла в полный контакт с малышами и их педагогом, поскольку между детьми, как и между гениями, нет языковых барьеров или недомолвок… И вдруг уже совсем рядом грянул духовой оркестр, причём, трубачи явно тянули не за зарплату, а от души. Народ вмиг сбился у дороги, но с нашего холма было прекрасно видно её закругление с головой процессии… Впереди музыка, далее венки, в прорехах людей только угадывался гроб на пресловутом лафете и те самые колесницы сената, превращённые волею создателя действа всего лишь в белые «роллс-ройсы» с открытым верхом… По краям ехали знаменосцы на гнедых лошадях да высоко вскидывали ноги чисто выбритые морпехи… Тут меня постигло разочарование: я бы за столько-то лет мог бы накрутить гораздо богаче… Слишком торжественно, слишком стильно, без изюминки, без «мышей», хоть оставляй свою затею в покое: чего людям такой светлый праздник портить – глумиться…

Процессия плавно двигалась по шоссе, но внезапно, в пику этой зефирной элегии, налетел юркий ветерок, поднял поникшие флаги, и теперь можно было в деталях рассмотреть непосредственно орудийный лафет с гробом. Который… оказался практически не убран цветами и состоял из… чистейшего горного хрусталя: что же такую-то красоту от нескромных взоров прятать!.. Лёгкое голубое свечение дивно перебегало по ажурному рисунку ручной огранки, прыгало вверх и вбок, отражаясь мириадами цветных искр на лицах зевак. Покойник в гробу лежал на всеобщем обозрении, чистый и весёлый, как жених… Ах ты, сучий потрох! – неожиданно встал на дыбы мой дух. Значит, мы в говне были, есть и пребудем в нём до поры… а этот гнилой пенёк с планетарными маниями и аневризмой подле мозжечка будет лежать в склепе чистеньким, как настоящая водка? Не бывать этому!.. Приказав на всякий случай Люсе долго жить, и препоручив её детям, я метнулся к своим животным единомышленникам: не подведите-ка, друзья! Сплёвывая яд, я разобрал ограду у тёлок и коров, они вполне по задумке кинулись на луг. После этого я освободил из плена быков, причём, так исхитрился врезать одному по холке увесистой жердью, что он буквально прыгнул на другого, и через несколько секунд в сторону дороги была организована погоня, в которой либидо мешалось со слепым секундным помешательством. Чтобы отвести от себя подозрения, я под прикрытием кустов отошёл на безопасное расстояние для наблюдения за развитием событий…

Боевая группа, тем временем, неслась почти неслышно наперерез траурному кортежу. Спасибо музыкантам: из-за духовых стенаний зеваки у дороги опасности сзади не почувствовали… Через несколько мгновений возбуждённые животные и люди смешались рядами, смяли ограждение – встали на пути процессии. Но химерикосы сильно не сдрейфили, и силами местных ковбоев стали гнать невинных бандитов с дороги. Однако на это ушло несколько минут, и за это время излишне сытые животные оставили с перепугу на месте сражения несколько десятков огромных дымящихся блинов, которые смельчаки резонно убирать не стали – побрезговали. Это ведь «свободная страна», как все здесь ошибочно думают. Так или иначе, но инцидент был вскоре исчерпан, ограждение вернули на место, зеваки рядом с навозом сильно поредели, но многие остались – уж очень интересно было посмотреть как экс – президент измажется дерьмом. Нашёлся хозяин коров. Громко «факая», переругиваясь с шерифом, он погнал стадо обратно, а так как в «колизее» уже поставили вариться лобстеров, то процессия двинулась вперёд… Первыми вступили в навоз, чуть поморщившись, музыканты – от запахов их надрыв стал ещё надрывнее. Следом волонтёры с венками, нелепо вскидывая ноги, пересекли место конфуза, а потом и покойник в своём прозрачном саркофаге вполз в густой аромат перебродивших лугов. Несмотря на то, что говно с больших колёс попало на гроб и на лафит, Ригель казался каким-то удивительно спокойным – видимо, за многие годы наверху, рядом с грязью денег, вонью власти он «к этому делу» вполне принюхался… А вот публика в «роллс-ройсах» почему-то стыдливо прикладывала к носам, провонявшие «шанелями» и «армани», кружевные носовые платки. Многие, не прячась, облегчённо – даже нет, удовлетворённо! – всхлипывали: дескать, каждому своё…

Я получил полную сатисфакцию и отправился за Люсей, уже растворившейся в оптимистическом бреде с будущими гражданами Химерики, которым было плевать на своё прошлое, уходящее со скандалом, потому что их больше вдохновляло обозримое будущее… Хотя я не уверен, что все эти власть предержащие оставят их в этом самом будущем «в покое», так как у них всегда и всюду одна и та же стратегическая линия: сделать нашу с вами жизнь гаже и невыносимее… Ничего, перетерпим и будем думать: как сделать мир лучше?.. Будем наводить идейный порядок во вверенном нам человеке, ибо сам он, по моим наблюдениям, умнеет без присмотра намного медленнее, чем уходят мои, например, лучшие годы… А дураков, подобных Ригелю, мне не жалко, поскольку они заслуживают гораздо большего наказания, чем в состоянии придумать для них творческий разум. Подумаешь, фикцию памяти тронули, слегка ароматным навозом испачкали, пошутили по поводу «их» жизненных ценностей… Хотелось бы, по правде говоря, сечь круче!.. Бить сильнее!.. И хлестать наотмашь – по щекам!.. Да мешает недавняя эпиляция ростков ненависти в душе и чёртовы гуманитарные установки: не надо, дескать, опускаться до «уровня мышления» тех, кто, как бандитский пахан, окружённый шестёрками, не правит, а заправляет миром…

Пожелав детям счастья, мы с Люсей двинулись против направления течения «общей массы» сдаваться своим – художникам, впрочем, тоже не далеко от детей ушедшим. Наши, как оказалось, уже проснулись и теперь хлебали чай вприкуску горьких мыслей: как им жить дальше?.. Что тут думать?! Наливай!.. Тогда, смотришь, жизнь-то сама собой и наладится… Жизнь – не жизнь, а пир состоялся. Мы на универсальном языке жестов – междометий поведали демиургам о своём приключении, и тут творческий гормон таки – взыграл!.. После второй рюмки наши вполне воспитанные собутыльники на все лады принялись фантазировать «как можно было на самом деле вставить иммм пистон в задницу»… Подробности я стыдливо опускаю… Понятно, что задним числом «быть смелым» легко, и перепевать нетрудно, а вот ты попробуй – сочини действительно собственную песню… Апофеозом нашего застолья стал коллективный просмотр последних новостей. Мировые телеканалы, стоящие перед властью в известной позе, как-то очень уж деликатно подали события. А Ригеля хвалили: он теперь и великий, и мудрый, и проницательный – с его-то одной извилиной! Ведь о покойниках у нас принято говорить только хорошее, либо не говорить вообще. Но лично я вам этого обещать не могу, потому что злой на них!.. Однако не так сильно, чтобы из-за «болванов» портить себе настроение, ведь оно у меня – рядом с Люсей, рядом с друзьями, которых тысячи в веках, сотни по юдоли, и с десяток за этим столом – всегда прекрасное!.. Что, однако, не отменяет искушённой предусмотрительности, и поэтому в конце пира я без меры разбавлял тёплый шнапс ледяной минеральной водой, чтобы утром не так болела голова…

 

СОН. ЗА’ГОВОР ОТ РЖИ

Наконец-то свершилось!.. Сегодня ночью – во сне – я два часа «был Спиридоновым». Дело в том, что ещё с детства меня тянуло на некоторое время поменяться мозгами с кем-нибудь прикольным: хотелось заглянуть в человека изнутри, посмотреть «как и о чём» он думает на досуге, под каким одеялом мечтаний спит, какие болотца памяти, либо горные озёра фантазии, плещутся у него в голове?.. Причём, дело не в зависти, не в принципиальном непонимании методики «другого» – это обычная творческая блажь, хулиганское любопытство. Вот, например, мой старинный приятель Осутин – краснокожий, ясноокий, былинный Иванушка – дурачок, местечковый славянин – что там, за тонкой непрозрачной плёночкой его бугристого, прикрытого лохмами лба?.. Вот экзотический прохожий, дёргающийся карбонарий, плачущий от счастья, смеющийся в горе, – взять бы у него на минуту – другую сознание, чтобы понять, отчего он такой чудной, на меня непохожий? Или много других, на себя мало похожих, но жутко похожих друг на друга, как старые ржавые гвозди в брошенном на чердаке ящике… Поэтому редко тянет понять множественного обывателя изнутри, ибо он, как комплекс противоречий, весь снаружи.

Спиридонов – другой. Он умер несколько лет назад, можно сказать, погиб, сгинул от побоев: молодые идиоты поколотили его кучей за непохожесть. Он же не стал обращаться к врачам, залёг у себя на даче в тоске и вскоре умер, а через несколько дней умерла его собака, не принявшая от чужаков пищи. Этот факт обо мно-о-огом говорит… Но, конечно, умер Спиридонов метафизически, ибо навсегда остался в моём сердце и нескольких эпистолярных памятниках. А я думаю – они постоят, даже когда сердце станет… Спиридонов, почти старик, занимался в изостудии наравне с детьми. Спиридонов ходил по городу или рынку, читая торговцам за скромную продуктовую мзду, как в средние века, безумные вирши, аккомпанируя себе пустой пивной банкой с камушками… Спиридонов любил стоять с зеркальцем где-нибудь на перекрёстке и смотреть, поднеся его к глазам, как машины в его мире едут совсем не туда, куда думают. Таким образом, он формировал свои, сияющие цветом, чёрно – белые антимиры… Спиридонов прилюдно рисовал пером, либо кистью загадочные каракули, пейзажи, в которых от действительности оставался только его гений, и за мелочь продавал его зевакам. Спиридонов смастерил несколько фантастических скафандров и царррственно расхаживал в них по нашему городку. Таким образом, он придавал мелкой курортной дыре черты крупного урбанистического поселения, достойного штата городских сумасшедших. Спиридонов был ни на кого непохожий слуга высокой навязчивости – поэтому вслух и «про себя» постоянно бормотал странные молитвы… Как будто боялся забыть среди чужаков некую спасительную для его народа формулу нечеловеческого счастья. Спиридонов, короче, это Спиридонов – наш местный титан, эстетический головорез, не обидевший муху, младший брат Микеланджело и старший – Винсента Ван Гога. Кстати, его фамилия, обыкновенная на слух, – можно сказать, имя, в высоком значении, – про-исходит от латинского «spiritus – дух, душа». Вот так то…

Жаль, что во мне нет и крохотной доли его безумия, его оторвавшегося тромба в голове, который превратил семьдесят килограмм человеческого мяса в бездонную Вселенную загадок, в космическую туманность творческого хулиганства, в чёрную дыру истового самоперечёркивания – самозабвения. Жаль… и не жаль, но сегодня «это» свершилось! Ночь была чиста, светла, безмолвна, ничто не предвещало прозрений… Во сне я как будто бы укладывался спать среди бродяжьих апартаментов: картонных коробок, вонищи, тряпья, полиэтилена, объедков, пустых бутылок, храпа соседей по дну. Они вроде бы уже заснули, а я всё смотрел на клочок неба, зажатый вверху небоскрёбами, пытаясь различить там звёзды. Я стал на эту ночь мусором с остатками своего взгляда, я стал ничем, потому что только из этого критического состояния, согласно закону амплитуд, можно штурмовать самые высокие вершины духа. На социальное дно, по сюжету, я попал отнюдь не случайно – забрюхател идеей – фикс: найти специальный магический заговор от ржавчины – ржи мухоморства. А где, скажите, искать его основания, как не среди отбросов общества, среди бывших людей, опростившихся «до не’льзя», среди дробей, поделённых в их случае – кто на два, кто на три и даже больше.

Мне показалось, что мычания, которые порой издают эти человекообразные, могут подсказать решение. А виделось оно неким распевом на манер молитвы с включением фонетических вывертов, проникающих в сознание помимо воли, зомбирующих – кодирующих обывателя от продолжения гнилостного пути. Дескать, прочтёт человек некую сакральную галиматью и уже не сможет вернуться в животное состояние. Станет «нашим» или, на худой конец, – по-настоящему своим. Однако, спящие рядом калеки, мне ничего дельного не подсказали, и мой телефонный диктофон был пуст. Бродяги в мгновение ока сожрали устроенный мной походный банкет с выпивкой, жутко захмелели – до невозможности издавать вообще какие-либо звуки, кроме сапа… После пьянки чувствовалась резь в глазах, горело лицо, сильно хотелось пить, доставала изжога, но из обслюнявленных соседями пэт – бутылок я пить воду брезговал, было гадко на душе, жалко зря потраченного времени. И вот, в момент этой, можно сказать, комплексной горечи, передо мной, будто чертёнок из шкатулки, является собственною персоной Спиридонов – некий полупрозрачный дух, как прежде густо пахнущий печной гарью.

Что развалился? – спрашивает. Да так… – отвечаю я, почти не меняя фривольной позы в виде параграфа. У меня, говорит, было чувство, что я тебе сегодня нужен… Но ведь ты умер, возражаю, умер как физическое тело и не имеешь права в наш, условно говоря, «живой» мир являться. А я и не здесь вовсе, говорит Спиридонов, тем более что это не живой мир, а всего лишь твоя иллюзия, но даже в ней я не весь, видишь, а вот такой полупрозрачный. Так нужна, или нет, тебе моя помощь?! А чем, думаю я вслух, может помочь как бы мёртвый пока ещё живому… Не знаю, думает вслух Спиридонов, сам решай, а то я пойду… Постой! Есть дело у меня к тебе, есть!.. – неожиданно восклицаю и прозреваю я – дай мне на часок – другой твоё мироощущение… Зачем?! – интересуется уникум. Я, почёсываясь, отвечаю: хочу стих один безумный сочинить, да не хватает тяму… Хорошо, на – бери!.. Он снимает с головы свою памятную корону и протягивает мне: ровно на два часа отдаю. Поскольку мне до утренней поверки надо в часть явиться… В какую часть? – спрашиваю. Да в нашу часть – художественную. Там… на небесах, говорит, мутят воду творческие абреки, нередко сбрасывая вниз свои сомнения. Не ощущал? А как же! – озаряюсь я. Хочу ещё что-то спросить о небесах, но гость меня обрывает: не мешкай, надевай фетиш – и вперёд! Через два часа я здесь. А сейчас, куда ты направишься? – спрашиваю я. Пойду, пройдусь, отвечает, соскучился вишь ли я среди наших лазоревых далей да хрустальных нив по вашим вонючим городам. Они мне чем-то, говорит, водку напоминают – ведь гадость, а тело по-своему лечит. Потороплюсь… у нас-то отлучки всего несколько часов и раз в год. Маловато… Пока! Смутьян, у которого забрали индивидуальность, растворился в воздухе.

Я сразу напялил корону на голову и сразу её сорвал, потому что она, с непривычки, обожгла… Рукой щупаешь – ничего, одеваешь на темя – будто током бьёт. А что вы хотели? Это ведь часть Спиридонова, а такие «просто так» без мук не живут, впрочем, для них мука непохожести – наслаждение. Третья попытка оказалось удачной: голову чуть припекло, а потом отпустило – к парилке ведь тоже не сразу привыкаешь… Сначала моё сознание заволокло каким-то красным туманом и обычные детали наших городских задворок окрасились прозрачным пурпуром с золотым свечением по краю. Прикольно… Геометрия предметов заметно изменилась: дома наклонились, фонарные столбы скрутились в пружины, машины обзавелись галстуками, высокими лбами, звёзды с неба спустили тонкие жгутики и принялись зажигать на деревьях стразы… Земля закачалась, словно играя мускулами, вода из луж, подпрыгнув, остолбенела в воздухе причудливыми абстрактными композициями, горящими неоновым светом. Появилось внутреннее ощущение, что верх поменялся с низом, что сила тяготения направлена в небо – от этого сразу захотелось стать с ног на голову, заглянуть мечте под юбку… Так вот это у «них» откуда!.. Коктейли запахов из ванили, лаванды, цветущей алычи стали влетать в уши… а нос как будто научился разбирать звуки, причём, улавливая в них очень низкие удары сердца внутри нашей крохотной планеты и ультразвуковые колебания, которыми обмениваются исторические эпохи.

Как я понимаю, от полного растворения в Спиридонове меня в этот миг удержало то, что часть сознания осталось моим – привычным, с жёсткой кристаллической решёткой спасительного эгоизма. Но его не хватило на всё, и я в самозабвении понёсся по волшебным невидимым рельсам «чужого взгляда» среди теперь совершенно незнакомых городских фигур. Виски’ мои пыталась вскрыть, как нож консервы, занимательная чертовщина, взятая в аренду у поэта, хотя не исключаю, что это давил голову терновый венец его раскалённой короны, поэтому большого удовольствия от экстаза – не получал… Видимо, слишком он был похож на шоковую терапию, но я нёсся, нёсся, нёсся… Сам-то Спиридонов, думаю, пришёл к своему состоянию не сразу, он как подводник – рекордсмен много и яро тренировался, а я влез в его шкуру мгновенно и немного спасовал… Хотя успел увидеть много нового в его необычном, безумно красивом и в тоже время, безусловно, дисгармоничном – полосатом мире… Всё верно: полный произвол как свобода самовыражения, близкая к абсолютной, и не учитывающая особенностей топографии общественной мысли, – ведут к изоляции, к созданию собственного мирка, в который никого не затащишь. Понятно, что любого творца несоответствие между «есть» и «как бы есть» только возбуждает, а в ножницах между иносказательностью и буквальностью – он органичен. Но не торопитесь, братцы, лезть в расшитый золотом камзол изгоя обывательской нормы. Он не каждому будет впору, а многих просто свалит, как тридцатикилограммовые доспехи средневекового рыцаря свалят, увы, хлипенького нашего современника, выросшего в искусственном свете фонящего монитора… Мне полегче: я относительно силён и не боюсь чужой шизоты, поскольку – своей хватает. Могу даже её экспортировать по электронной почте. Становитесь в очередь.

Но не в этом дело… Сколько ушло времени на обвыкание в новом мире – я не помню, но помню, что брёл, летел, бежал и прыгал метров на десять вверх… Я видел как предметы – то рождаются на моих глазах, то исчезают… и в ответ на эти явные чудеса, бормотал нечто бессвязное. Я хватал осколок Луны и рисовал им на стенах домов диковинные граффити, они горели некоторое время фосфорными штрихами, а потом на глазах медленно гасли… Я писал стихи, обращённые к облакам, а они шептали мне свои прозрачные глубокомысленные откровения… Я жёг темноту прожектором глаз и видел, как дымятся на коже времени раны будущих моих душевных беспокойств… Я мог говорить хоть по-собачьи, хоть по-кошачьи, меня понимали экзотические растения и даже обычные камни, а их чувства – глаза сияли невероятно далёким доисторическим светом, пришедшим к нам сквозь наслоения тысячелетий. Жаль мухомор, во всём его фантастическом однообразии, этого не слышит, не видит, не чует даже, как не воспринимает вообще ничего, что не отдаёт коробящей буквальностью… Ну и хрен с ним! Да нет, подождите!.. Ведь я-то как раз из-за него – гада влез в золотую шкуру Спиридонова с целью отыскать в её раскалённых складках заветный тот заговор от ржи мухоморства, который помог бы животному вновь стать человеком. Вновь, потому что у каждого в жизни момент «очеловечивания» обязательно был. Но, если ты в этом состоянии не остался, не удержался, не зафиксировал его, то ему предстоит вновь рискнуть, восстановить навыки, чтобы взглянуть на мир чистыми ясными глазами своего творческого гения…

И вот я вспомнил об этой добровольной миссии, а проще – мороке, уже в самом конце отпущенного времени, когда фарфоровая кукушка, сидевшая на малахитовой спутниковой антенне, начала обратный отсчёт. Она окрасила урбанистические декорации последнего акта звонким «ку-ку» и тотчас человеческим голосом предупредила: шестьдесят долей до… Я от себя за неё закончил фразу: …возвращения Спиридонова. Далее на одно «ку-ку» она сделала паузу секунды в три, будто сбиралась с духом, и по убывающей предупредила: пятьдесят девять!.. Значит, у меня в запасе было минут пять, не больше – так было приказано его превосходительством Случаем… Я, оседлав истёршуюся метлу, принялся скакать вокруг мусорных баков, по аналогии с моими «любимыми пациентами», бормоча приведённый ниже текст. Его я записал на диктофон и предлагаю вам в чистом виде, опуская только эмоциональный фон:

Мрак – пока так – пока так – мрак – рак – мак – гак – ак…

Уходи! – вода – не буди – беду – еду – не роди! – рди – бди…

Хвост – мост – пост – прохвост – про тост – прост – рост – ост…

Отпади! – не кради – не суди – отходи! – роди – леди – ди….

Мерзость – злость – кость – мер зость – глу пости – трости – ти…

Отхлынь! – остынь – замёрзни – застынь! – тынь – янь – инь…

Радость – спешит – накрыть – гадость – ад – не сад – рад – лад…

Атакует! – бес – воркует – бог – лютует! – су ета – сует – ет – та…

Мир – не мор – спор – не ор – духо бор – дух – не табор – ор…

Идёт! – гнёт – спадёт! – йод прижжёт! – боль – уйдёт! – мёд – ёд…

Надежда – не одежда – мысль – мятежна – не княжна – на! – а! – а…
Есть! – исть – истины – есть – за честь! – месть – не сесть – за лесть…

Рассвет – не бред – ночь – не свет – лечь! – встать! – мать – ать…

Обереги! – вороги – овраги – без воды – вороги – строги – оги – ги…

Живи! – лови – плыви! – беги – жив ли! – мели – сели! – еле – ели…

Добро – слабо – когда дно – оно одно – модно – о дно! – но – о…

Активней! – смелей! – знамя – рей! – змей – бей – грей! – ты – ей…

Юность – зрелость – старость – трость брось! – иди сам! – бам-м-м…

Тормози! – поспеши – жить – без немощи! – в тиши – жи – ши…

Старость – гадость! – молодость – сладость! – рефрен – ген – ен…

Яснее – я с нею – мыслете – своею – брею! – рею – ею… И так далее по кругу: мрак – пока так – пока так – мрак – рак – мак – гак – ак…

Между строчками, я вполне «по Спиридонову» бормотал что-то неразборчивое, выл, клещами вытаскивал из себя проклятые и сладкие навязчивости, но всё-таки уложился в отведённое время. Это мой любимый аттракцион – «укладываться»… Если вам взбредёт в голову данный текст использовать как зомбирующий, либо взламывающий отрицательный обывательский код, то можете вставить между строк что угодно личное: междометия, модуляции голосом, хрипы, стоны, охи… Главное, чтобы в самих строчках всё оставалось «от автора», иначе может ничего не выйти, из души, в том числе. Причём «пользовать» заговор необходимо исключительно при ясной луне, на подъёме сил и духа. Заговор повторяется тридцать три раза, либо до полной ремиссии – выздоровления, текст читается полушёпотом своему изображению в зеркале. Только при этих условиях он может помочь. Лабораторные испытания прошли успешно: ядовитое стало съедобным, щёчки испытуемых розовели, дело очищения организма от комплексной дряни резко шло в гору… Кто-то взялся за кисть, кто-то – за веник, а были и такие, кто решился на капитальный ремонт души, вплоть до частичной смены поддерживающих её анкеров базовой идейности, до покраски ржавых конструкций тела.

Но, между нами говоря, меня текст Спиридонова слегка разочаровал: я ждал чего-то более огневого, выпуклого, яркого, а вышло – что вышло… Видимо гнёт ответственности «за заказ» сковал творца. Часто бывает, что поэта наедине с собой «прёт», он кропает «в стол» шедевры, а продаёт примитивный «хруст французской булки», рифмованной сдуру с переулками… Однако я гения не виню, а – без кокетства – виню самого себя, использовавшего два часа драгоценного времени почти целиком «на себя». Больные в результате получили «что вышло». Сам Спиридонов вернулся по графику и сразу неэмоционально обругал меня за то, что я на время лишил его взгляда. Потому что наш с вами взгляд, на обстоятельства нас окружающие, банален до веры в обречённость среди этих удручающих обстоятельств, органично прожить. Он, дескать, – тут следуют сдержанные боцманские перлы… – ждал одного, а получил обратное и, дескать, если бы не я со своей дурацкой просьбой, то он бы намного содержательнее провёл время… Я же ему в ответ подумал: да пошёл ты к чёрту! Что получил бы ты, и так избалованный фантазией, – мы не ведаем, а заговор, полученный в результате опыта, кому-нибудь, глядишь, да и сгодится… Долгожданный автоповтор: давать больше, чем брать, – смысл творчества, вот и бегаешь ты по юдоли, вывернув от избытка пустые карманы брюк наружу… Те же, кого ты, задыхаясь, всё догоняешь, – разбегаются, как тараканы, думая, что ты хочешь им нечто сомнительное «впарить», а не качественное – подарить. Но даже если этот спорный подарок будет со скорбной миной принят, то что с ним, ассиметричным сытому покою, делать, к чему его приложить, где взять «для себя» и «на всё это» время? Духовную пищу ведь в матрац не засунешь – взопреет…

Спиридонов с достоинством принял от меня корону, натёр грязным рукавом до блеска, чинно одел, как Соловей – разбойник, с помощью пальцев, свистнул куда-то в небеса, уцепился за ускользающий хвост звука и резко взмыл ввысь, едва успев крикнуть напоследок: покедова-а-а… Точка. Я постоял ещё немного, не зная, просыпаться или нет, потом влез между своими временно брошенными товарищами, согрелся и стал им спящим прокручивать запись, пока на телефоне не сдох аккумулятор. После этого я бережно спрятал сотовый глубоко в рваных складках одежды, снова стал мусором, органичным среди зеркальной грязи, уснув вскоре уже внутри сна. Последняя моя мысль была о том, что обязательно нужно проснуться в реальной жизни как можно более чистым от этих проклятых видовых признаков «мухомора обыкновенного» – внутреннего яда и белых пятен гордыни на внешней поверхности сознания…

 

Если эта мысль подходит и вам, то вот к ней ещё довесок: жизнь имеет смысл только тогда, когда она борется с тем, что мешает жизни.