Сотворение духа (книга 1)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Только не говорите, что город этот мне приснился! Он вполне типичный – его аналоги есть в каждой стране и во всех уголках Земли. Хотя я не уверен, что у Земли могут быть какие-то особые защитные уголки, как у старинного чемодана, потому что она, кажется, круглая… А вот город, то есть – скопища, наплывы, гроздья таких городов, висят у нас повсюду, даже на обратной стороне той же Земли. Главная отличительная их черта – безграничная гегемония мухомора. Он здесь царь, раб, червь, бог, глыба, парламентское большинство и статистическая единица в сетке расчёта основ мироздания. Мухомора здесь чтят, с него начинают азбуку, о нём пишут книги, услаждают его слух излишне красивой – вернее, пошловатой музыкой, мухомором здесь гордятся, его награждают или, виноватого, бьют по рукам. Власть в городе мухоморов образуется из них самих, но только чуть более пронырливых, скользких и порченных что ли… А поскольку, непосредственно с мухомором, власть – это одно и тоже, онтологически, целое, то она законно опирается на более низкое звено, покоится на нём, «добиваясь покоя» в основании себя самой. Армия при городе мухоморов существуют, замечу, для защиты этих самых ранимых оснований… Но если в обществе вдруг, словно бы на дрожжах, взойдут перебродившие массы пассионарности, непокоя рядом с причинными местами, то армия легко взрывает основания, чтобы на месте воронок от них построить бедовыми ручками основания, иносказательно, новые…

Художники из близлежащих к городу творческих резерваций валом валят сюда, дабы подзаработать на мухоморе, обеспечивая его досуг зрелищами. Кроме того, они снабжают города духовной, условно говоря, пищей, которая стимулирует мухомора на поиск в себе «искры божьей». Но, по большей части, крохи духовности нужны хитрому художнику для того, чтобы завтра дать мухомору – искушённому и чуть подросшему! – более совершенных, дорогущих зрелищ… В результате этой купеческой дружбы мухомор полегоньку растёт, художник материально богатеет и взращивает в себе добрые, жирные мысли о метафизическом бескорыстии… Власть симбиозом молота с лирой довольна, ибо без грамотного «пиара» долго и спокойно не покомандуешь. А так, умы освобождаются для полновесных дум о хлебе, золотых часах, превратностях судьбы, милости богов, или о губернаторском – бери выше! – президентском кресле. Снабжением города хлебом занимаются в основном крестьяне, но в последнее время химики так насобачились синтезировать жиры, белки и углеводы, что уже никто толком не знает, что он сейчас жуёт – злаки или генетически модифицированную нефть… Герб города мухоморов, соответственно, составляют серп и молот, прикрученные к струнам лиры, сверху их венчает увесистая держава, технический прогресс представлен циркулем и колбой.

В результате сложения населения города с развитой инфраструктурой, выходит некая замкнутая экосистема, главной задачей которой является производство населения для создания аналогичных экосистем большего и меньшего калибра. Так чем вам это не жизнь?.. Тем более, что чудесным образом отличительной чертой любого города мухоморов является всякотерпимость, доброе отношение к национальным и межконфессиональным различиям… Кто-то не поверит, кто-то усомнится, – ну и пусть живёт со скептическим ядом в голове! – а мы будем думать так, как нам думать приятнее. Тем паче, что жизнь от этого, вряд ли станет хуже… И поэтому в городе мухоморов синагога соседствует с мечетью, православный храм, увенчанный зефирами куполов, дружит с готическим костёлом, молельный дом умеренных сатанистов стоит буквально через дорогу от буддийской пагоды с гордо вздёрнутыми чубчиками зелёных бамбуковых крыш.

Армии соседствующих государств сходятся здесь у границ и гоняют до упаду рядом с полосатыми столбами в волейбол, регби, футбол или поло. Копы в городах мухоморов, что не редкость, по праздникам братаются с рецидивистами, причём последние от дружеских объятий и поцелуев, зачастую, меняют жизненную ориентацию, становясь добропорядочными бюргерами с сентиментальными замашками. Правители и вовсе путешествуют из города в город, из страны в страну пешком, отличаясь от прочих граждан лишь тем, что ходят они исключительно по красным дорожкам… Крохотные, не обременяющие бюджет бригады обслуги просто забегают вперёд правителя с очередным рулончиком, шустро раскатывают дорожку, а задние, когда вождь пройдёт, естественно дорожку скатывают. Далее – по кругу… Согласитесь, это несущественное различие – плёвая цена за стабильность в обществе, к тому же оно своей невинностью не способно вызвать злость прочих обыкновенных, довольных жизнью граждан. Одним словом, город мухоморов – это своеобразный оазис, где после тысячелетий бед, нужды, голода, насилия, мухомор – наконец-то! – почувствовал себя, условно говоря, человеком. Кстати, теоретически, мухомор – это «человек обычный» с хилыми зачатками души – отчего он чаще непрезентабелен снаружи, если говорить о красоте подлинной, и захламлён излишествами изнутри… Но, несмотря на этот мелкий дефект, при правильной постановке дела, он вполне достоин быть уравновешенным, гладким, счастливым. Правда, недолго, ибо внутренний мусор неизбежно начинает поедать его комплексно, но, если отвлечься, то чем вам это не жизнь?!..

Мы с Люсей прибыли в один из таких довольно крупных городов с единственной целью – немного подразвеяться… Поселились в гостиницу, смыли с себя дорожную пыль и отправились набираться положительных эмоций. Поначалу всё в городе мухоморов восхищало: опрятные улицы, яркий общественный транспорт, целеустремлённые взгляды граждан, весёлые бытовые картинки. Центр местами утопал в зелени: тут и там на нашем пути возникали бульвары, скверики, парки, по-домашнему обжитые детьми, безработными и пенсионерами. В кронах деревьев распевали пичуги, и казалось, что даже шум машин не перебивал их праздничных гимнов. Люся на ходу мурлыкала себе что-то под нос, я помогал птицам, бодро подхватывая их припевы. Однако вскоре выяснилось, что в общую городскую какофонию звуков здесь отчётливо и навязчиво вплетаются бесконечные осанны «его величеству мухомору». Сначала муэдзин с высокого минарета стал созывать правоверных в мечеть: алла-а-а-мухха-моррра-а-а… алла-а-а-мухха-а-а!.. Колокольня православного храма на этот крик идейных соперников отозвалась вроде бы банальным колокольным звоном, но в котором нам явственно слышалось: бом-боммм… мухо-мод… бом-боммм… Почесавшись на это чудо, мы неспешно двинулись дальше.

Заглянули в симпатичный парк культуры и отдыха, обнявший зеркальный пруд, – из динамиков струится что-то знакомое, но со свежими для нас нотками: не слышны в саду даже шорохи… – и через две строчки – …мухомо-о-орские вечер-а-а-а… Следом решили выпить кофе в стильном рокерском кафе, а там, вперемежку с истерикой ударных, металлисты «из наших» рычат своё: бух-бух!.. мухо-морррр… бух-мухо… бух-морррр!.. Им вторят англосаксы: агарри-агарри!.. бух-бух!.. флай-агарри!.. бух-бух!.. Люся на весь этот беспредел только пожала плечами: что ни город – так свой норов… Ладно, пошли «интерпретировать себя средой» дальше. Рядом с мэрией на городской площади идёт репетиция военного парада: боевая техника, стройные ряды пехотинцев, спецназ на движущихся платформах кирпичи о голову ломает, сводный духовой оркестр без мыслей в очах маршами балуется… И вдруг батальон курсантов как грянет сотней крепких глоток вариацию на тему «Прощания мухоморки»… Новое дело. Люся смеётся: прикольно… Я негодую: перебор! Ать, два, левой!.. Мухоморрр!.. Почти складно выходит, привычкой попахивает, но мы с моей музой другие: ни к чему хорошему, как и к плохому, не заводим привычек, потому что привычка – мать скуки, пусть даже хорошая. Отсняв на видео агрессивный блеск меди и решимость строевым шагом идти защищать спорные идеалы, мы продолжаем «колесить» по городу.

И чтобы лишить глагол «колесить» кавычек – садимся в трамвай. Слева дома, магазины, справа – бульвары, потом они меняются местами… В салоне работает радио – новости дня, визиты высоко'поставленных особ, аварии, успехи медицины, курсы валют, а следом – знакомые сатирические песенки, где мухомор любит, тоскует по родине, слушает дождь, спит весь в грёзах, оглядывается, чтобы посмотреть, идри, – не оглянулась ли она, чтоб посмотреть – не оглянулся ли он… Многочисленные потрескавшиеся старушки в трамвае тихо и светло грустят о том, что их время бестолково «оглядываться» уже ушло, а редкие лысые старички с прищуром смотрят в недалёкое будущее, где им пенсию к празднику «подымут». На очередной остановке я хватаю Люсю за руку, и мы устремляемся к будущему своему, прорастающему настоящим, как старый асфальт травой… Ближе к окраинам в городе мухоморов порядка чуть меньше: дворы оккупировали разбитые машины, исковерканные детские площадки заняли дуэты, трио, либо квартеты алкашей, которые под красными грибками – мухоморами стыдливо эдак прячутся от взглядов ортодоксальных граждан. Недвижные, словно окоченевшие, кошаки нежатся вразброс на поросших сорняками газонах, рядом бездомные всклокоченные псы яростно вычёсывают блох. Поминать мухомора как идеал на окраинах, вроде не с руки, да и некому, но это только на первый, либо поверхностный, взгляд…

Проходим мы, скажем, мимо детского садика – воспитанники учат на веранде песенку про бодро шагающего мухоморчика, которому «напевать лучше хором». Через пару минут во дворе школы замечаем торжественное построение – «линейку», на которой под фанфары вертлявых ребятишек с помпой «принимают в мухоморы». Чёрно – белые школьники с цветами неподдельно взволнованны, им повязывают красные в горошек галстуки, они дружно клянутся высоко-о-о нести почётное звание и поют сначала: взвейтесь кострами синие ночи, мы мухоморы, дети рабочих… А потом и вся школа заводит Гимн страны: Союз мухоморский республик свободных сплотила навеки… ну и так далее. В ответ на это – у Люси случается скоротечная смешливая истерика, я же – неожиданно спокоен, как канатоходец без страховки, отбивающий чечётку под куполом цирка, и, сплюнув на всё разом, тащу музу навстречу следующим открытиям… Через два квартала от школы мы встречаем еврейскую похоронную процессию. Забавные хасиды, составляющие её костяк, на ходу кланяются, будто заведённые, громко пришёптывая: мухо-мот… мухо-мот… мухо-мот… Я пытаюсь уговорить Люсю следовать за ними, но она меня отлично срезает: а что мы т а м не видели?! Ну как же, говорю, у людей такой праздник… Что ж его не поддержать?.. Какой, к чёртовой бабушке, праздник? – недоверчиво кривится мой ангел. Вот такой, отвечаю, для евреев рождение – это горе, ибо жизнь – каторга, а смерть, соответственно, – избавление, спасение с последующей райской благодатью. Ну да-а-а… – не верит мне Люся – что-то я ни разу не видела чтобы эти несчастные сами в могилу за благодатью прыгали… Толком мне возразить ей нечего, и я долгим метаболическим взглядом провожаю обросших пейсами клоунов.

Следующим откровением у нас на пути оказался слегка запущенный, крупный спортивный городок со стадионом в центре. Часть мухоморов – на прилегающих к нему разбитых дорожках и снарядах – лениво как-то занималась физической культурой, а со стадиона неслось громовое: му-хо-мо-ры, му-хо-мо-ры! Следом за этим последовало некое шумовое смятение, бурные овации – наверное, мухоморы гол забили – свист, рёв, кричалки, звонкий голос диктора, и по новой весь стадион скандирует: му-хо-мо-ры, му-хо-мо-ры!.. Здорово! – со зла я цитирую сам себя. Мало! – скептически цитирует того же автора моя муза… Магнитный полюс спорткомплекса – кирпичная раскидистая пивная с тремя десятками столиков на открытом воздухе под уже привычными красными в крапинку зонтиками. За столами сидят те, кто любит болеть дистанционно, с обильным пивом, с повторами – для этого на стенке заведения мерцает полутораметровая «плазма». На экране футболисты, каждый из которых многократно богаче всех посетителей заведения, за рекламные деньги артистично ломают себе копчики… Смотреть на это «безобразие», когда тебе самому ничего не угрожает, согласитесь, чертовски занятно. Мы с Люсей переглядываемся: может и нам «принять»? Но проницательное «альтер эго» отвечает: шумно здесь, да и не ко времени… Народ же за столиками после гола азартно разрывает воблу, шевелится: наши-т забили! Давай за них, давай за нас, за мухоморский высший класс!.. Тройное гип-гип ура!

Мы продолжаем своё исследование, но «зрелищная» пивная нам даром не проходит… Под влиянием чужого счастья и эмоций у нас с Люсей происходит бурный выброс ферментов, а в просторечии – слюны, и мы начинаем искать «точку» для дозаправки. Через пять минут уже в стороне от спортивных страстей – находим уютное кафе быстрого обслуживания «Мухоморчик» со сносным меню. В зале на удивление тихо, несколько десятков «белых воротничков» шустро и умело уничтожают нечто разогретое в микроволновке. Нам же торопиться некуда, поэтому мы ищем более консервативное, долгоиграющее, размеренно жуём – да, ничего-с! А напоследок берём фирменный фруктовый десерт, понятно, «Мухоморик», где в прозрачном малиновом желе горкой застыли цукаты, орехи, кусочки ананасов, киви, бананов, а сверху вся эта вкуснятина засыпана кокосовой стружкой… Блюдо провоцирует у Люси хитрые мысли, она шмыгает от удовольствия носом, лоснится, вздыхает: жаль, что кафе это – безалкогольное, а то я бы сейчас хлопнула какой-нибудь сорокоградусной сладкой «мухоморочки»… Я на эту идею накладываю жёсткое вето: вечером, мой друг, вечером! Иначе нам не совладать с возложенной на себя безответственностью… Надо бы в этом мухоморском раю ещё каким-то образом похулиганить, а это дело требует хрустальной трезвости.

Муза моя через стон соглашается, и мы продолжаем сбивать каблуки, толкаясь, словно в толпе, среди новых для себя невиданных впечатлений и тем. Настроение после обеда прекрасное, мы таращимся во все глаза на диковинную жизнь: ищем, фиксируем, прозреваем… Пенсионеры и рантье в многоэтажных домах «гуляют из окон», невинная авария двух крохотных микролитражек вызывает у соучастников бурную предынфарктную реакцию. Народ рядом безмолвствует, зевает. Упрямый ветерок то тут, то там затевает игру в салочки с причёсками дам, конфетными фантиками, окурками, с ожившими форточками… Листья покидают свою малую родину, бездумно эмигрируют, некоторое время летят вниз по траектории, но вдруг сталкиваются в воздухе, как самолёты, и стремительно пикируют за воротники «завивающих козла» разномастных мужиков. В сквере, склонив головы в разные стороны, сидя, спят на лавке два центнера бездуховности – он и она, наверное, муж и жена. Под лавкой чёрная кошка с белым «чужим» хвостом – дёргает им у себя перед носом, не решаясь ударить его лапой… Реактивный самолёт высоко над головой «следит белым», на какой-то момент он становится похож на иголку с ниткой, пришивающую к лазури кружевную в дневном свете луну. Идиллия… Не справляясь с избытком чувств от этой эстетической наркомании, я достаю «мобилу» – чтобы записать на диктофон сиюминутное: лёгкая меланхолия от способа жизни мухоморов придаёт личному счастью художника праздничный характер… И словно в ответ на «уже примирённость» с этой сторонней, как будто бы, жизнью – у меня на глазах происходит нечто такое, отчего моя разбойничья мысль резко взмывает, потом уходит в штопор и, через крутое пике, вновь летит строго вверх, но об этом чуть позже…

 

ПРИВАЛ. ДВА МИРА

«По чистым, сияющим улицам цветущего города, наполненного прекрасными людьми, идёт, чуть опираясь о тонкую палочку веры в счастье, умудрённый опытом, убелённый временем, далеко уже немолодой, или даже почтенного возраста, челове…» Перечёркнуто! Ибо такой пролог есть сущностная ложь. Где вы видели все эти предметы в столь редком сочетании?! «По грязным на задворках, как бельё неряхи, и наспех прибранным в парадной своей части улицам города, похожего на дрянной загазованный муравейник, бредёт, кряхтя и опираясь о суковатый костыль природной лени, изъеденный скепсисом – ненавистью ко всему, пока молодому, живому, радостному, старый одинокий человек». Последнее слово решительно перечёркнуто, вместо него начертано: «мухоморрр…»

Он всегда один, в какой бы толпе не оказался, и даже в молодости, когда «человек обычный», как биологическое тело, снабжён вместо души электромагнитом, механически – непоследовательно, собирающим вокруг себя осколки магнитов вроде бы друзей, приятелей, близких… Или, в соответствии с законами физики, тяготеющий к более крупным магнитным аномалиям бизнеса, сервиса, производства, массовой культуры, политики, спорта. Он один на работе, в кругу родных, на переполненном пляже, в утреннем метро, на беснующемся стадионе и даже в условиях постоянной мобильной связи с похожим на себя несчастными. Он один в дееспособном возрасте. А что же говорить о той поре, когда электромагнит в нём не будет больше получать внутренней или внешней энергии, когда клеммы соприкосновения с жизнью у этого механизма окислятся – сердечник повиснет в вакууме времени безжизненной болванкой?!.. Не случайно в этот драматический период субъект вновь, как в детстве, вынужден ощущать себя телом биологическим. Но не тем – растущим, а совсем другим – гниющим, деградирующим, серым… Или даже нет! Он становится похож на павшее – падшее в лесу дерево, где заводятся клопы, жучки, червячки и всё прочее, паразитирующее умирающим… В старости массовый человек представляет собой продукт переработки. Ч е м?.. – спросите вы. Жизнью, соответствующей качеству самого продукта. Иначе говоря, здесь очень мал процент случайности, и он есть то, что без мысли ест.

Он, метафорически, лежит среди глухих буреломов современного города, мешая остальным двигаться, напоминая своим видом об абсурдности бытия для всякого, похожего на него, материала. Но он этого «со стороны» вовсе не замечает, так как не имеет специального видения высокой чёткости, и думает, что его «несправедливо» пинают – обходят все, даже близкие, что его не по заслугам одолевают болячки, навалившиеся извне, а на деле – появившиеся именно внутри изначально гениально сработанной заготовки по имени Человек. И вот это «трухлявое бревно», поднявшись, ковыляет, постукивая ненадёжной третьей точкой опоры о, прожжённый опускающей данностью, асфальт бытия… Бредёт, не ведая «куда – зачем – почему?!» – движется без цели по размеченной основными инстинктами дороге скорого и некрасивого конца. Инстинкты в качестве поводыря, вообще, – штука весьма ненадёжная, если вдуматься, а когда электрические импульсы воли падают до нуля, то и вовсе – гибельная, теряющая во встречном потоке признаки цели. Иначе говоря, смысла жизни…

По той же улице навстречу «нашему» – либо совсем «не нашему»! – герою летит другой человек. Именно – наш! Художник. Он, как будто, тоже один, но его непостижимым образом поддерживают со всех сторон сильные руки старших товарищей по «Школе сотворения себя». Руки строителей монумента несгибаемой воле и духу из сверкающей космической пыли той же гениальной потенции, пусть неизвестно «чего» поначалу, но обретающей плоть в горячем замесе духа и физиологии… Наш человек закономерно пропускает фазу «замещения души электроприбором, и его возврата». Внутри себя он всегда остаётся телом биологическим, имеющим соответственно необъятный плацдарм для развития души – на поэтическом языке образов – невидимой субстанции, собирающей по крупицам всё хорошее, жизнетворное, что превращает скуку «просто проживания» в полёт творческого гения. В этом заключена миссия души: помогать искать в плохом и нейтральном только хорошее… Поэтому, ввиду наличия живой чуткости, магнитную – механическую стадию «всех остальных» наш постоянно биологический человек провёл по-своему…

Сначала он, как ищейка, занимался юношеским обнюхиванием дорог, пытаясь среди десятков найти нужную. Свою. Потом значения абстрактных истин он превратил в необходимость действия периода зрелости. Ну, а теперь «наш человек» стоит на пороге критического анализа и подведения итогов. Иначе говоря, условной старости… Условной, поскольку эту стадию он тоже фактически пропускает, так как постигает жизнь не импульсивным действием, а действенной мыслью, которая непосредственным образом связана со счастьем жить. Жизнь есть мысль – действие – счастье. Таков его своеобычный путь. И вот, он идёт, летит… зная, зачем! – стремится постичь ещё массу удивительного. Он торопится, бежит и… неожиданно сталкивается с тем самым мухомором, бывшим избранником своего горделивого имени… Они ровесники, но только по паспорту, они похожи, но только если закрыть глаза, они одного роста, но только если под ростом подразумевать сантиметры. Бездушие, пребывание большей части жизни слугой физики иссушили плоть «просто человека», она сморщилась и висит теперь рваной тряпкой на некогда мощном скелете. Пустоте в глазах – соответствует вакуум сознания, в котором, ничего нет, кроме отпечатка достаточно спорного жизненного опыта… Зато на его лбу, иссечённом «методом тыка», хорошо видна ксерокопия аттестата об окончании «Школы сумеречного сознания» с круглыми пятёрками. Больше похвастать нечем… И потомкам передавать нечего, ибо опыт обучения в этой жестокой школе никому не нужен. Его каждый отчаявшийся достаёт самостоятельно, и для низкой материи – неизбывно.

Если раньше, в архаические времена, обыватель мог попытаться навязать будущему, потомкам ряд сентенций морального плана, то сейчас, когда стремительно меняются «обстоятельства места действия», столь же быстро меняется и «мотивация образа действия», при условии смены этических установок раз в десятилетие – то есть, за меньший отрезок времени, чем период «естественной смены поколений» длинной в четверть века… И кому, в этой ситуации, нужен твой многократно устаревший тактический опыт сиюминутного свойства, если всё без счёта – от быта до морали – перевернулось, а поспевать за вечным – у тебя недостало ума, интуиции, провидения?! Вот почему ты один, старче… Вот почему твоя пустота не в состоянии найти определённого места, к которому она могла бы прислониться. Напротив, наш человек буквально натянут идеями на плоть, он переполнен эмоциями, знаниями, опытом побед – поражений в постижении вечного, мыслями о причинности этого мира, его конечности для себя. Кроме артефактов и дел, он обязался передать потомкам массу полезного, включая философский оптимизм, ибо сакральная информация не подвержена тлению. Это ёмкий набор неизбывных, бессмертных истин, требующих, тем не менее, в каждом творческом воплощении, в каждом новом художнике – индивидуальной подгонки к условиям существования конкретной личности на его отрезке времени. По сути, это есть та самая творческая свобода, которая позволяет многовековым «старым истинам» никогда не покрываться пылью, модифицироваться, совершенствоваться, передаваться от одного участника эстафеты – другому, и так далее – в будущее… Называется это чудо, во все времена открытое для истовых, – «закон сохранения и усиления творческой энергии».

У нашего человека, буквальным образом, детей может не быть, либо они могут избрать для себя альтернативный путь: поглощения, топтания на месте, тления, но у него всегда довольно «чужих» детей, становящихся в процессе взаимообмена более чем родными. В этой системе координат, и родителей возможно неограниченное количество, допустима даже их смена, в зависимости от обстоятельств. И детей может быть бесконечно много, хотя в случае с детьми никогда не знаешь – кто из них, конкретно, продолжит именно твоё дело, поднимет твою мысль, продолжит маршрут, выберет для себя твоё направление к Солнцу? Здесь, на творческой стезе, всё неуловимо, подвижно, зыбко и тем – монументально устойчиво на протяжении веков, тысячелетий, секунд… Эта волнистая, колеблющаяся почва духовного, которая никогда не даст тебе скучать, – ещё одно условие праздничного существования на территории идеального. Иначе говоря, обстоятельства здесь таковы, что по сути исключают гибельную лень, подкидывая нетленную духовную пищу для изощрённых импровизаций. Они же провоцируют «внутренний непокой», который, будучи положен поперёк оси уже достаточно взвинченного неровного характера, составляет творческий крест любой созидающей личности.

Существенные различия в содержании бытия сравниваемых нами людей проистекают, в свою очередь, из формы, в которую они облекают суждения по поводу окружающего их мира. Ленивый мозг мухомора навязчиво переполнен однообразными мыслями – если под таковыми подразумевать любую мозговую деятельность! – о точечном, либо рассеянном абсурде всего вокруг… Это элементарная реакция животного на необходимость ежесекундного усилия, на кажущуюся несправедливость судьбы, обстоятельств, близких, общества. Сюда плюсуем тревоги за судьбы детей, дома, зависимость от салатов, негатива новостей, задержек транспорта, повышения тарифов за услуги по содержанию жилья, и полную независимость от мира природы, культуры, искусства, оздоровляющего аскетизма, душевной благостности, ввиду отсутствия души как таковой в его почти физическом сознании… Вот и боль – вполне электромеханическая, бесприютность, страхи, кары небесные, нездоровье, ощущение себя ржавым ничтожеством, от которого вообще ничего не зависит, и постоянная хмурая враждебность со стороны мириад зеркал вокруг.

Мысли же «нашего человека» – многообразны, непредсказуемы и кучерявы… Не спорю, есть в них и бытовая составляющая, и беспокойство судьбами детей, и тяга к комфорту, и определённый пиетет перед желудком. Больше, увы, спиртосодержащего характера… Но это для него не главное, и ситуационная отягощённость плотским может мгновенно обернуться беспокойством за болячки мира или солидарностью с очередным ранившим душу поэтом, музыкантом, мыслителем – своим, то есть. А мухомор, в этом случае, будет механически повторять: оно мне надо!.. Что делать с электроприбором – ему хронически всё высокое, беспокоящее, до лампочки!.. Это и является главной причиной его неизбывного одиночества. Тогда как у нашего – всегда есть возможность услышать: доброе утро, ты ещё лежишь!.. А как же твои планы, а мои планы на тебя, как наше общее дело? Ведь в мире абстрактных величин все отвечают за всё, друг за друга, и порой даже прячутся от личной свободы во имя свободы всеобщей, предполагающей широкое долговременное счастье созидания здания гармонии… и лица завтрашнего дня, и цвета сегодняшнего неба, и прошлогоднего, яркого, как радуга, пузырящегося весной снега.

Оттого в этом мире ему пожизненно есть, чем заняться, ибо смыслы Природы, которые расшифровывает Художник, никогда не повторяются. И даже самые из них привычные, только похожие на внешние, всегда несут в своей прозрачной глубине лабиринтную загадку открытой для всех тайны подлинного очеловечивания, и её смысл, который для любого насильственного вмешательства останется закрытым… Всегда и везде. Этот возвышенный процесс извечно осуществляется для того, чтобы никто в прекрасном мире идей не остался без работы, внимания, чтобы никто в нём не погиб от равнодушия к себе всех или от одиночества среди всех. Творчество, по сути, состоит в том, что эгоистическое самоотречение его носителя – гения – заставляет двигаться от артефакта к артефакту, от загадки простого яйца к разгадке, похожего на Ниагару, вдохновения, от закольцованности сущего к распрямлению его дуги в стреляющий вектор личной судьбы, зависящей на какой-то момент только от неба, от света Луны. Только от звездопада, только от рыхлого слоя пыли на грунтовой просёлочной дороге перед грозовым дождём… И как соединить эту пыль с Космосом, его – с собой, себя – с произведением, произведение – с читателем, зрителем, сторонником, чутким оппонентом?..

Разница взглядов на мир – то есть форма, растущая из содержания, – диктует разницу действий наших героев, разрушительных и созидательных, одновременно. Причём, опять оговорюсь: художник не менее мухомора склонен к разрушению – и даже с приставкой «само» – но в его случае это является частью общей борьбы с дисгармонией во имя приведения мира в соответствие с идеалами предшественников. Обыватель же напрямую продолжает частную линию, берущую начало от приматов, поэтому почти всегда его действия – узкокорыстные, не подкреплённые обобщающими идеями и опытом высоких умов… Скажем, в дорогу общественного сознания вросло несколько десятков камней вроде религии, власти, наций, государства, прочего, которые мешают двигаться вперёд, а убрать их не хватает ума. Не хватает, потому что усреднённое сознание общества не питается мудростью, а знай себе долбит, как дятел, любимую труху: пусть сначала они… И тросточка его сопряжённости с прошлым, будущим – да и настоящим! – тонкая, хрупкая, ненадёжная, как у любого существа, обслуживающего инстинкты. Вот и спотыкаются о тысячелетние камни, о самих себя, о «брёвна» своих предшественников…

Художник, даже имеющий «свой мир», в реальности тоже живёт в мире мухоморов, увы… Вернее, в мире, временно оккупированном матери-алом, отдалённо похожим на Человека, поэтому Творец тоже ранится о камни – да ещё как! – но ссадины в его душе затягиваются на глазах, ведь вода, которую он пьёт из реки Времени, – живая… Над улучшением её чудесных свойств денно и нощно трудимся все мы – Армия совершенства. Рука об руку, плечо к плечу! Не различая, подчас, никого рядом… Или даже проклиная, в этот самый «час – подчас», своё мнимое одиночество или выдуманную невозможность найти рядом то плечо – плечи, что добавят точек опоры в трудную минуту. Но, фактически, это неверно и является всего лишь ситуационной слабостью, либо временным снижением остроты, всеохватности углового творческого зрения, когда весь огромный мир от тоски сворачивается в шарик обычной булавки…

Братья! – призываю я вас ещё и ещё раз, буквально надрывая, разрывая, вспарывая свои кипящие лёгкие – вы не одни!.. Помните, рядом есть язвительный Эзоп, Босх, Гофман, Сезанн, Гераклит, баламут Рабле, Маркес, Неизвестный, Кустурица, Дега, Тим Бертон, космический гений Бетховена, Вангелиса. Рядом армия талантливого народа, думающего высоко, – как и вы, рядом сотни томов книг, спрессовавших опыт веков, миллионы иных творческих шедевров, упрямо оттачивающих до блеска понятие «человек». Шедевров, в конечном-то счёте, ваяющих из непонятной биологической плоти само это понятие, как круг устойчивых идей, установок, правил. Несть нашим силам числа! И не верьте, что Хаос дисгармонии сильнее нас, что он в состоянии согнуть творца, как тот пресловутый бублик, на который похож «человек обычный». Булат не гнётся, хотя иногда ломается, но это не страшно, ибо дело наше – правое, чистое, оно всегда найдёт единоверцев, помощников, даже неважно – сегодня, завтра, либо вообще вчера. Здесь важен не сам факт участия в «просто жизни», с её плачевным итогом «слишком частного» – на деле, с неопределённым многоточием в конце, пусть включающим некую долю призрачной надежды для каждой живой твари, – а уникальный шанс придать этой «просто жизни» характер праздника, фейерверка, хронической весны. Важно чувство причастности к оживлению Всемирной Души в каждом двуногом, пока ещё слишком часто становящимся на четыре конечности и забывающим – для чего же конкретно ему даны руки… То есть важен факт личного творческого вклада в создание всеобщего наследия, в котором, при условии верности цели, и для твоего, пусть даже скромного, кирпичика разыщется место…

«По захламлённым миазмами улицам чёрного города, кипящего в зловониях угарного газа, бредут, спотыкаясь о камни, щедро разбросанные на дорогах хамовитыми предшественниками, либо о трухлявые брёвна самих «предшественников»… а когда и вовсе ползут, отталкиваясь от земли корявыми руками обретённого равнодушия к хорошему – оно ему, думающему прямой кишкой, надо! – и опухшие от бесконечных проклятий в адрес Жизни, – сотни, тысячи, миллиарды закисших глазами, покрытых коростой буквального восприятия всего и вся, мухоморо…» Перрречёркнуто!.. Ибо согласиться с этой противоестественной «правдой», с этим удручающим эпилогом – значит обречь себя на мгновенную метафизическую смерть в клещах ледяного пессимизма. И значит, мы пишем вот так: «По широким, сверкающим проспектам нашего – безусловно! – прекрасного будущего, поддерживаемые невидимыми сильными руками таланта – в том числе, таланта личного, разысканного в себе! – идут стройными рядами, каждый к своему – потому что у живых, умных людей, даже думающих по-разному, молекулярные взаимосвязи тянутся к свету! – красивые, умные братья с ясными глазами, внятными целями на вечер, на завтра, на жизнь, на всегда…» Да будет так, и так действительно – будет!

 

Пока Люся ходила в общественный туалет, чтобы нахватать поровну положительных и отрицательных эмоций – от «катарсиса» и от «места», я стал невольным свидетелем забавного происшествия, круто изменившего распорядок дня… Мелкий воришка попался при попытке что-то спереть из автомобиля на охраняемой стоянке напротив. Сработала сигнализация, раздались крики, свистки, возня вне поля моего зрения. Но вор, видимо вырвался, легко перемахнул высокий сетчатый забор, ринулся через улицу в проходной двор, выбрасывая на ходу некий автомобильный хлам из чёрного пластикового пакета. Охранник с отвисшим пузом лезть на забор не рискнул и резво побежал в обход, одновременно вызывая по рации копов. Я с любопытством подошёл к входу в длинный проходной двор, чтобы оттуда следить за развитием событий. На беду вора в конце «тоннеля» на него, словно по заказу, выползла машина с мигалками… Вор пометался, бросился назад, заскочил в аппендикс, который не просматривался копами, сунул в водосточную трубу пакет и побежал в мою сторону. Секунду, примерно, я размышлял – что делать? – но тут из-за угла подоспел запыхавшийся ответственный охранник, злоумышленника общими усилиями непосредственно в мышеловке схватили и препроводили куда следует, при поддержке вещественных доказательств. Не повезло…

Меня вместе с кучкой сознательных граждан попытались было привлечь в свидетели, но я так искусно прикинулся иногородним идиотом, что был без допроса отпущен. К тому же на место происшествия подоспела возбуждённая Люся, убедившая копов не трогать больного. Таким образом, инцидент сам собой разрешился, однако в интересах воришки захотелось посмотреть – что конкретно он спрятал в трубу? Заскочив в аппендикс, я извлёк злополучный пакет, в котором оказался… «палмтоп» – карманный ноутбук. На выходе из тоннеля мне удалось технично сунуть находку Люсе в сумку, и мы довольно шустро пошли прочь, чтобы где-нибудь в спокойном месте её с толком осмотреть. По ходу у меня в голове почему-то вертелась известная поговорка: вор у вора дубинку спёр. Но, во-первых: я не вор, а во-вторых: воры дубинками не пользуются, это – профессиональный атрибут разбойников и грабителей, что меня слегка успокоило… Пройдя четыре квартала в сторону спортивного городка, мы с Люсей наш-ли приют в заброшенном сквере с полудюжиной спящих пенсионеров да двумя не в меру болтливыми молодыми мамашами, увлечёнными собой и бросившими детские коляски на попечение приятного ветерка…

Компьютер без проблем запустился. На «рабочем столе» я обнаружил, помимо обычных юзерских программ, два незнакомых ярлыка – первый: улыбающийся череп и надпись «car-skan», на втором череп получает удар молотком в темя с комментарием: «car-shock»… К корпусу прибора была прилажена радиоантенна для «общения» с возможными жертвами, как мне подсказала интуиция, имеющая некоторый опыт просмотра «обучающих» гангстерских боевиков по интересующей теме. Свои тонкие прозрения я тут же изложил Люсе, и она в своей обычной утиной манере принялась уговаривать меня избавиться от опасной находки. Надо разобраться, возражал я, а выкинуть «штуку баксов» можно всегда, хотя это и глупо. Первая программа содержала массу схем, диаграмм, некой цифровой галиматьи и «рабочих инструментов» с которыми непонятно что нужно было делать… Вторая – определяла местоположение автомобилей, оборудованных охранной сигнализацией, в радиусе примерно двухсот метров.

Это стало ясно после того, как я, активировав маленькое окошечко, выявил рядом с ним ряд непонятных ссылок, среди которых неожиданно оказалась команда «danger!» – «опасность!». Прекрасно… и поэтому я без раздумий нажал на «enter» – «вход». Мгновенно рядом в припаркованном у адвокатской конторы сером «опеле» сработала противная сигнализация. Пухлый недоросль в прыщах и галстуке встревожено высунулся из окна конторы, отключил и снова поставил на боевой взвод электронную охрану. Чтобы удостовериться в своём невольном могуществе, пришлось повторить опыт на двух машинах во дворе рядом… Словно птенчики, засвистели два драндулета. Отключали их дольше. Пенсионеры на лавках, проснувшись, взялись дружно крыть разно блага цивилизации, от которых «житья не стало»… Мамаши с детьми просто засобирались да и были таковы: что себе раньше времени нервы портить!.. Но, не унявшись, я запустил теперь уже с десяток машин и отключал их самостоятельно – просто наводил на «объект» курсор, нажимая «delete» – «стереть». Люся, кричу, да ведь это можно целый хор из сигнализаций организовать!.. Чем тебе перспектива, не простор… Ага, парировала муза, а когда тебе впаяют пару лет за злостное хулиганство – что я буду одна «на воле» делать – скучать?.. Кто на почтенную супружескую пару, отвечаю я, дурное подумает?! Видишь, со стороны мы просто сидим и читаем вместе занятную книгу… Правда, возражаю я сам себе, эти «чёртовы птички» фактически не поддаются дрессировке, но что-то дельное придумать стоит…

И мы отправились к стадиону, где на огромной автостоянке можно было вдоволь покуражиться. Несколько пострадавших у нас на пути тупо осматривали своих, лакированных сверху и ржавых с днища, любимцев – дескать, что же это было?! С самыми невиннейшими физиономиями мы торжественно прошли мимо. Матч на стадионе, как я понял, заканчивался: первые паникёры уже торопились к общественному и личному транспорту, но тиффози внутри упрямо гнули своё… Му-хо-мо-ры! Му-хо-мо-ры! Между пивной и автостоянкой мы нашли тихую лавочку, прикрытую кустами, принявшись как бы читать занятную книгу. Включив «шарманку» я обнаружил в реестре десятки машин с сигнализацией, но активировал для начала лишь чёртову дюжину – через секунду сизый воздух окрасился безобразной какофонией, перебившей крики на арене…

Люся заткнула уши пальцами, а я лишь мужественно поморщился, словно разжевал прокисший лимон. Стадион ненадолго затих, но потом опять дружно грянул: му-хо-мо-ры… му-хо-мо-ры… Я спустил с цепи ещё свору чудовищ – стадион послушно стих – умолкли по моей команде и демоны… Болельщики в третий раз попробовали спорить со своим отражением, но я в ответ организовал такой рёв, что у самого челюсть едва не свело судорогой. Люся уже была близка к обмороку, поэтому я, выключив «электровопли», стал успокаивать её призывами к терпению: де, мухомор силён, но не всесилен… Тут следует заметить, что после третьей атаки на выходе со стадиона появились крохотные толпы из особо одарённых в музыкальном смысле болельщиков… Полагаю, что во всеобщем рёве они уловили индивидуальные причитания своих железных коней.

Вскоре крики на арене вовсе сошли на нет, а в сторону автостоянки неслось уже порядочное стадо взволнованных болельщиков. Охрана объекта, тем временем, бестолково бегала взад – вперёд, совершенно не зная, что предпринять… Дальше проводить опыт становилось опасно: можно было спровоцировать давку. Учитываем также, что скандирование на стадионе внезапно и навсегда стихло. Люся догадалась: наверное, матч кончился… Я же оптимистично предположил: а вдруг это наших рук дело? Давай-ка, говорю, пройдём по кафе, местному антуражу, чтобы окончательно проверить нашу версию в других местах… Люся скривилась: Папа, а не лучше ли пивка выпить? Потерпи, отвечаю, сейчас мотнём в центр, похулиганим немного, а там до пива, либо до чего покрепче, и ноги дойдут… Казалось, что диалог закончен, но Люся продолжала наседать: кой те в этом деле резон, Папа? Да никакого, говорю, как в любой внешней борьбе с явлением внутренним. Но есть смысл лишний раз проверить учение академика Павлова об условных и безусловных рефлексах – вдруг приучим мухоморов произносить своё имя тихо? Морока всё это, возражает Люся, к тому же напротив горластая: как бы себе барабанные перепонки не порвать… Не дрейфь – сдюжим! – в который раз я пытаюсь убедить её… и себя.

На знакомом уже трамвае мы возвращаемся в особо ретивый по части самовосхваления центр и продолжаем нарушать общественный порядок… Подсаживаемся на чашечку кофе в каком-нибудь заведении – крутим свою шарманку: музыка в зале сразу становится тише, поскольку буфетчик, повара, официанты постоянно выбегают посмотреть – что же случилось с их машинами, припаркованными по соседству. Пока сигнализация молчит, персонал прислушивается, – только начинает выть, как все дружно бегут на улицу… Понятно, что в условиях такого тревожного ожидания не до песен, поэтому вскоре гортанные вопли о любви ко всему мухоморскому сменяет тихая мелодичная «инструменталочка». Сквозь неё связь с окружающим миром, понятно, становится намного лучше. Несколько следующих экспериментов также производят благотворный эффект: машины верещат, их владельцы бегают, слово «мухомор» как-то само собой исчезает из радио и вообще – эфира… Правда, на промежуточном этапе непонятно – как бороться со «служителями веры», на которых по нашим наблюдениям вой сирен вообще никак не действует… В конце концов я решаю, что вреда от них мало, но вот их паству я всё-таки приучу не употреблять «всуе» ядовитое и одновременно сладостно – ненавистное, как наркотик, слово… Мы продолжаем нарезать круги, и везде с нашим появлением сирены тревожат спящих животных, невротиков, мошенников, бюрократов, но как только стихают гимны, здравицы, воздаяния мухомору, смолкают и машины. Всякая попытка самовозврата со стороны общепита или власти тут же пресекается с нашей помощью на корню…

Причём, на каком-то этапе я становлюсь асом: запускаю сигнализацию и группами, и поодиночке – на секунды, на минуты – системно и хаотично. Конечно, мне чуть жаль младенцев и стариков, которым показан дневной сон, но ведь лечение и лекарство, как крайняя мера перед хирургическим вмешательством, штука горькая. К концу второго часа мытарств, когда ноги у нас гудят, головы побаливают, а уши рдеют, как рубины, даже Люсе становится очевидно, что Павлов в своих прозрениях был прав. Автомобилисты у нас на пути продолжают бегать со скорбными ликами, пытаясь понять – в чём дело? Рвотные рефлексы по отношению к слову «мухомор» закрепляются, поскольку население города устанавливает между ним и работой сирен взаимозависимость. Вскоре, с большим опозданием откуда-то из нор выползает с пяток бригад местных желтолицых телевизионщиков. Почему-то сбившись в неразличимую кучу, они начинают вместе рыскать по городу, брать интервью, делать выводы, исследовать непонятное явление… Версии у пострадавших и населения самые разнообразные, вплоть до космических, но все и дружно указывают на «это любимое прежде слово» как на активатор охранных систем. А мы, словно бы иллюстрируя данное утверждение, по-шпионски за спинами всякий раз запускаем свою чертовщину в ответ на очередное прозрение…

Так один административный дядя, потный и ржавый, у нас на глазах пытался придать дидактическому недоразумению политическую окраску: силы зла!.. враги!.. провокация!.. вторжение!.. Но даже закончить свой бред он не сумел, потому что я незаметно нажал заветную клавишу, и вся округа утонула в сумасшедшем рёве. Вот видите, я же говорил, что это провокация! «Они» хотят свести нас с ума, «они» давно рассредоточились среди нас, «они» хотят нас захвати... – кровавый от возмущения администратор в «моей» паузе снова было взялся за своё, но докричать «своё» ему, как вы понимаете, снова не удалось… Мне кажется, что все эти власть предержащие с постоянными версиями относительно «проникновения» и обвинениями в адрес «сил зла» не так уж далеки, если разобраться, от истины. Но это не «силы зла», а «силы добра», воспринимаемые ими по глупости как вражеские. И это не какие-либо конкурирующие фирмы, жаждущие присвоить их кормушки, а обыкновенный бледнолицый художник, думающий о счастье в красоте, в гармонии для всех. Этическими и эстетическими провокациями он делает мир лучше, корыстно добавляя своим щекам здоровый румянец, ибо борьба, подвиг, битва – это неисчерпаемый источник гемоглобина и адреналина.

Репортёры, между тем, резво и кучно понеслись дальше, мы некоторое время пытались их преследовать, иллюстрируя ходкую версию, но на компьютере неожиданно «сдох» аккумулятор. Пришлось, ясно, отпустить служителей «по большей части холуйства» да идти шарить в мастерских нужную нам «зарядку». Поэтому – что было дальше с нашей неожиданной информационной поддержкой, мы с Люсей так и не узнали. В результате суетных хлопот проблему мы всё-таки решили, но хулиганить дальше нам расхотелось. К тому же, «акция возмездия» дала ощутимый результат, а мучить «уже измученных» дальше представлялось крайним садизмом…

Странно, но больше других от наших действий пострадали глуховатые пенсионеры, которые в быту общаются смешной смесью крика и декламации. Это выяснилось по пути в гостиницу – со всех лавок сыпались шепелявые проклятия в адрес властей, оппозиции, автовладельцев, детей и старости. На гудящих ногах, через магазин, мы вернулись «домой», чтобы обмывшись, праздновать свою победу… Уже за кофе, переключив телевизор на один из местных каналов, мы узнали о новой, дотоле невиданной «болезни» автомобильных сигнализаций… Очередной упитанный тип из мэрии призывал к спокойствию граждан и впредь просил их быть осторожнее с патриотическим угаром. А если, дескать, кому-то невмоготу и очень хочется послушать восхваляющую себя песню, стих или басню, то просьба делать звук потише, дабы не вызывать электронные модуляции. Пришлось под это дело поверх водочки принять ещё толику коньяка… и Люся снова принялась уговаривать меня вернуть ноутбук на место, так как можно, со всем своим благородством, некрасиво «спалиться».

Я ей возражал так: а ну как вор на следственном эксперименте даст слабинку, ищейки возьмут след, и получит твой субчик в итоге за десятки грехов пять лет жёстких нар. А вот без главной улики любая болтовня, так и останется бол-тов-нёй, воришка схлопочет год – другой условно или штраф с возмещением морального ущерба, да делу конец… В компьютере, продолжил я, наверняка остались следы прошлых злодеяний: коды, действия, инструменты взлома, базы данных. Так что, Люся, возьмём компьютер для общего блага, очистим, перевоспитаем, и будем печатать на нём сатирические отчёты о наших с тобой похождениях… Эта разваренная лапша пришлась моей музе по вкусу, а я подумал, что подарок в штуку баксов мною получен законно, по совокупности благодеяний… На следующий день своеобразное мухоморское творчество в городе «бытийных грехов» почти не наблюдалось, что можно было счесть за результат… Компьютер, понятно, я с помощью одного скользкого спеца «перешил», упорядочил окна, поставил нужные для себя программы, удалил «воровскую», сохранив «воспитательную», а антенну спрятал глубоко-о-о среди личных вещей. Вдруг всё это безобразие вновь пригодится, потому что козлиные мычания по поводу любви, нравственных мук, одиночества, бога, родины в нашем шоу-бизнесе мне давно и порядком надоели. Кстати, люди, вы не стесняйтесь, сообщайте, если «где-то что-то» у вас не так, чтобы мы с Люсей могли сказать: вы ещё слушаете эту муть?! Тогда мы идём к вам…

 

ПОЛУСОН. ИТОГИ

Неудобно об этом говорить, будто про кровавый мозоль на причинном месте, – дескать, промолчи деликатно! – но надо. Одним словом, это… я иногда смотрю телевизор, вот… Нет, не фильмы – для этого существуют цифровые носители, не спорт – у самого для занятий кроссовки имеются. Смотрю изредка, любопытства ради, куски новостных, аналитических программ, обрывки рекламы, позволяющие отчётливее осознать какое дерьмо это общество потребления. Ни стыда, ни совести…

Итак, вечер: поужинали, развлеклись кофейком с ликёром, возвышенной болтовнёй, после чего Люся моя отправилась читать одну мудрёную книгу, с которой у неё контра, в смысле взаимопроникновения. Я же, ловя желание, включил «этого паразита» и остановился на каких-то «итогах». Что там были за итоги – дня, недели, года, жизни вообще, я не понял. Итоги, и всё тут… Ведёт программу симпатичный человек: харизматичный, продажный, думаю, не на «все сто», а только наполовину. Короче, человек вызывающий доверие, несмотря на то, что корявый текст читает явно с монитора, иногда за него конфузится, прикрывая своей фотогеничностью огрехи телевизионного чудовища. Ну, а в мире, оказывается, творится чёрт знает что: катастрофы, погони, конгрессы, происшествия, выборы, падения курсов и устоев, пьянь, демонстрации протеста, взятки, наука на службе буржуазных ценностей, проделки массовых звёзд, разврат, конфликты разного рода банд и интересов – государственных, шкурных, копеечных, если смотреть со стороны, и вполне «шекспировских» с точки зрения участников очередной разборки. Мир на экране бурлит! Из форточки холодком тянет, а мир – безумствует, мир горит, мир цветёт и пахнет, но не всегда фиалками. Мир, война, мир… – далее до волдыря на языке – война, мир… потому что они всегда рядом, как состав любой примитивной материи. Ведущий на экране, в унисон миру, тоже бурлит: то педалирует заинтересованность, то принимает маску сарказма, то скрытой лести или иронии. Актёрствует. Профессионал… Но мне и так особо доказывать не надо, что в мире за окном больше дури, чем здравого смысла.

Поэтому, от мелькания самостоятельно медийного бедлама, который эти жулики пытаются выдавать за объективную реальность нашей жизни «вообще», я начинаю клевать носом. Вдруг вскидываю голову – по экрану вновь ползут груды искорёженного железа, перекошенные лица близких и глупо беззаботные репы зевак… Следом министр какой-то иностранный, измученный политесом и банкетами, выпятив губищи, с трибуны арабам пальчиком грозит: ишь вы, чурки неорганизованные! Организовать!.. Есть, «вашество»! Тут же саммит, где на одного «ихнего превосходительства» – тысяча сатрапов, охраны, миллионы бюджетных средств – строятся для фото после подписания реляций, кои «бумажными кирпичами благих намерений строят пожароопасный мир по своему бюрократическому образу и подобию». Один лидер на трибуну влез, портфель открыл, а оттуда дым средневековья… террроризм, орёт, и опять: ишь мне!.. Страшно? Мне не очень – размашисто зеваю. Тут вновь ведущий, словно чёрт из табакерки, выныривает и кроет, кроет, кроет… да так, что мной снова начинает овладевать бесчувствие… Ахр-р-ра! Я в очередной раз клюю носом – ап! – вскидываю голову, и внезапно вижу на экране нечто, сразу же приводящее мою душу в состояние морозной ясности… Себя.

А ведущий, между тем, продолжает вести ту же программу «Итоги», но теперь о моей скромной персоне: где жил, что делал и как, чего добился, что упустил, и с каким, простите за тавтологию, итогом – я завершаю свои краткие, как случайная икота, дни… Материалов у этих чертей оказалось с избытком: фотографии, домашнее видео, фрагменты интервью на поминках, в пивных… И скомпоновано всё довольно чисто, без клеветы, наветов, врак – вот что обидно!.. Потому что жизнь каждого человека богата на сомнительные дела, постыдные факты, неправомерные мечты. Я не исключение… Вот именно! Оттого и покоробила меня эта самая, что ни на есть, объективность. Обо мне уже судачили, я это знаю, да и чесали о пресловутый фонарный столб информационного поля… Забыл сказать, что по сюжету, я человек известный в интеллектуальных кругах, но не публичный. Эту «непубличность» я, в своё время, отвоевал хулиганскими выходками в отношении пресс – батраков. Поделом. Так вот, когда о н и говорили, либо писали «необъективно», то это вызывало в лучшем случае досаду зазнайского толка, а в худшем – безотносительную кулакочесоточную злобу. И то и другое – бодрит, поднимает тебя как «несправедливо обиженного» в собственных глазах. А тут стыд… Да, стыд, поелику даже я, как человек, который всю жизнь стремился к одному: максимально продуктивному и моральному времяпрепровождению, наделал «по ходу» столько дряни, бед, ошибок, что не краснею каждую секунду только благодаря слабой памяти, многолетним тренировкам в области забвения «себе ненужного», собирательства житейского цинизма, а также вопреки желанию «ближних и дальних» обнаружить во мне хоть какую-нибудь откровенную слабость, кроме скромности.

Тем временем, златоуст чешет: это покрыто туманом… – сам не помню! – затем наступил период… – добавлю, почти ледниковый! – после написания… влияние комплексов… оттолкнул руку спивающегося друга… вытер ноги о прожитые годы, мать, сына… не довёл «гору чего» до конца, и так далее, как на детекторе лжи. Я уже собрался, с психу, позвонить на телевидение, чтобы обматерить трёхцветное воинство, но от моего ненавидящего взгляда экран пошёл волной, стал трескаться, дымить, был уже готов взорваться, но неожиданно ведущий переключился на совсем другого дядьку. Немного отлегло… Пришлось вызывать «на ковёр» Люсю, чтобы наябедничать ей с три короба, устроить метафизический стриптиз и, понятно, вместе употреблять спиртосодержащие жидкости под телевизором, так как очень хотелось сравнить себя с кем-то ещё. А мужик, о котором брехал – или, что точнее, говорил чистую правду! – ведущий, оказался совсем уж бытийным слабаком: там жил, тут служил, здесь работал, куда-то ездил «со скуки», произвёл на свет некое спорное потомство, и не предъявил никаких претензий на душу, на создание собственного мира, достойного завещания… Так, склепал «свою нору», где просидел остаток дней, зарастая ностальгической паутиной поверх несостоявшейся жизни… Вяло, затхло, многократно повторимо. Обычный, словом, мухомор с его необычным, как у всех, обычным. Тоска-а-а-ап-чха!

Потом ведущий перешёл к следующему типу – та же песня: кроме кучки дерьма, проеденного червяками, «по делу» вспомнить практически нечего – школа, техникум, пьянки – гулянки, грамоты, премии, вечером – телик, косящий от армии косоглазый внук, ишемия, деньги на похороны, шаг вперёд – и вот уж разверзнутая пасть могилы… Лети вниз! Куда ещё? В забвение. Вечность, если кто не знает, всегда находится вверху, и чтобы достать её, нужны крылья или хотя бы окрылённость, да где взять эти, невидимые сущим предметы, дроби, что прекрасно сливается с серой массой, с землёй, но не мечтает стать ярче неба!.. Иное дело некий высокий начальник, егоза, профессиональный живчик, паровоз со светлыми глазами умеренного шакала – тут, вроде бы, налицо публичный результат, но если и к нему присмотреться, то увидишь ту же мухоморскую бодягу, но более высокого, вредоносного для окружающих уровня. Всё понятно: характер твёрдый, спонтанный, волевой, но согласитесь, что волю тоже следует употреблять осмысленно, а иначе будут дикие переброски северных рек на юг, имперские амбиции несчастных пигмеев, самые большие в мире заводы для заводки заводчан, «лучшее в мире» и прочий малопочтенный деловой зуд «сурьёзных», обременённых принятием решений людей, которым плевать на главный для души вопрос: а смысл?!

Вскоре все эти «итоги» мне до тошноты надоели, и я отправился спать, с целью окончательно проснуться… Вы, наверное, уже догадались, что я распрекрасным образом уснул под телевизором, и аналитические программы о конкретных людях, включая меня самого, мне попросту пригрезились… Рефлексия такая. Думаешь, как будто, об одном, не касаясь другого, а выходит нечто третье… Впрочем, кому из нас помешала бы подобная проверка телеэкраном, правдой, нищетой результата? Другое дело – что нового о себе ты там узнаешь, какими итогами встретишь, скажем, зрелость, старость, последний свой день, и поучительны ли твои деяния для потомков, и вдруг тебе гаже будет жить с «чистой правдой» бытийного нуля, чем с откровенной клеветой на тебя ещё более худших ничтожеств, которых ты выше, ибо не лезешь к ним в постель? Как знать. Мне, например, при всех очевидных успехах, толике славы, самоиронии, щедрости на усилие, наличии умеренных претензий на овладение вечностью, стало весьма стыдно за данность. О привычной для экрана лести, обрыднем воспевании нулей – молчу, о попытках измазать всех своей низкой моралью – не заикаюсь, однако, соври все эти макаки – мараки «как положено», даже пытаясь пнуть, – глядишь, было бы просто «обидно», а это совсем уже и не «стыдно». Правда, здесь вспоминается моя же сентенция, давно ставшая жизненным кредо: умный человек не обижается, он делает выводы… Тут есть над чем подумать, верно, умные люди?