Павел Парфин
ПовестьОпубликовано редактором: Игорь Якушко, 25.02.2008Оглавление 8. *8* 9. *9* 10. *10* *9*
Насильно умытый, в наспех оттертой рубахе, со следами свежих синяков на харе я сижу на пиру у князя Василия Шемячича. Стрельцов, выламывавших мне руки и гнавших взашей, я давно уж простил. Гляжу на князя. Таким залюбуется сам Господь: Шемячич могуч, осанист, окладист, остер, но никак не покладист – шутки его все равно что стрелы в колчане его оруженосца. Остальное – во власти беса тщеславия: князь, судя по всему, необычайно бесстрашен, беспутен… – Зачем явился в мой город, божий ты человек? Искушать глупцов али мучить праведников? – рычит за тридцать голов от меня Шемячич, смачно рыгнув, перекусывает каменными зубами громадную кость. – Христа ради, – кротким голосом сообщаю я, столь же ангельским взором лобызая кусок пирога во рту моего соседа – толстенного пузатого опричника. Из пирога, как из рубленой раны, начинает хлестать живая кровь… Или то сок гранатовый сочится. Хм, кому сок, кому рок – крови рог. Князь с довольным видом ухмыляется. Затем тычет в мою сторону обломком кости: – Жалую тебе, Парфений, чашу хмельного вина. Испей его ради Христа… хм, Его крови испей-ка. – Пеликан будто бы вскармливает своих птенцов кровью своей. Но дурак не твой птенец, а князь не дурака отец, – говорю я и, вдруг дико захохотав, совершенно не пригубив чары, выплескиваю вино в узкое окно, что сразу за спиной моей. – О, как кстати названо имя Пеликана! Пеликан, аки Христос, отдавший кровь Свою ради спасения детей Своих и… – новый голос, при мне еще не звучавший, раздается на том конце стола, где сидит князь. Голос кажется мне необыкновенно знакомым, но я не успеваю вспомнить и угадать, кому он мог бы принадлежать – все тонет в ужасном грохоте. Шемячич мечет громы и молнии!.. Наконец, погасив вспышку ярости, он посылает мне вторую чару – ее так же, как первую, я выливаю в окно. На князя страшно смотреть – губы вмиг побелели, будто он целовал обвалянного в муке покойника. – Я князь… – схватившись за горло, хрипит он, задыхаясь, как от удушья. – Ты не князь, а грязь, – внезапно вырывается у меня. Я вдруг мгновенье-другое вижу себя с высоты трехметрового свода княжеских хором. Какой я маленький и скукоженный, словно овца перед закланием. – Да ты… ты… презрел мое угощение, блядский холоп!! – с безумным грохотом Шемячич обрушивает на стол, на блюда, расставленные перед ним, тяжелый меч – точно куски кости разлетаются в стороны осколки обожженной глины. Шемячич несказанно преобразился, Шемячич неистовствует! – Великий князь, а дай-ка юродивому еще один шанс испить ради Христа, – сквозь гром и бурю едва-едва доносится загадочный голос – боже, откуда только я знаю его? – Неужто божий человек и в третий раз осмелится глумиться над святою жаждой? Безымянный голос явно провоцирует своего покровителя, науськивает его, аки бешеного пса… Но я и в третий раз выливаю вино. Новым ударом князь разрубает столешницу, будто череп поганого татарина. На миг-другой в княжеских палатах воцаряется зловещая тишина. Потом кто-то запоздало ахает; мышиная возня, шепот, змеиное шипение раздаются вокруг. Я стойко сношу презрение к себе – меня обливают ненавистью, скрежещут зубами, зенками лупают беспомощно, что совы, застигнутые днем… Разряжает тягостную обстановку великий князь – поистине великий. Его крупное тело сотрясает безудержный хохот, Шемячич заливается звонко, как ребенок. – Видать, дурак, зело не по нраву тебе мое вино!.. Али Христос предпочитает напиток иной? Шемячич уже не смеется. Глаза его снова строги, но злобы в них не видать. – Что скажешь на мои слова, драгоценный гость, а? Я уже порываюсь дурашливо закатить глаза и высунуть язык – негоже юродивому истолковывать сакральный смысл своих жестов – это удел мудрецов, – как князь вдруг опережает меня. – Постой, не говори ничего, – бросает мне и, повернувшись к невидимому мне соседу, будто прочтя мои мысли, просит объяснить мой дивный поступок… Но прежде представляет бражному люду источник загадочного голоса. Хм, наконец-то… – Возлюбленная моя братия! Наш град удостоился чести привечать-угощать мудрейшего из мудрейших! Его слава заставляет трепетать наши сердца, ум его безгранично властвует над нашими неразумными головами. Брати мои, здесь, на пиру, за наше здравие и ратную силу поднимает чару знаменитый заморский философ Пепилах Акар ибн Фаррад! Так и мы не останемся в долгу. Отдадим взамен любезнейшему мудрецу нашу любовь, наше гостеприимство и тепло суровых сердец!.. Брати, господин Пепилах милостиво согласился растолковать смысл дерзких жестов юродивого. Одна лишь неблагодарность и гордыня сокрыты в диком поступке его иль в дураке заговорил проклятый демон? – Жест божьего человека носит двоякий смысл, о великий князь, – заговаривает иноземный мудрец, и я вновь пытаюсь вспомнить его голос… Только тут до меня доходит: какой он к бесу Пепилах – это ж Пепи, мой пропавший спутник-шут!.. Тем временем мнимый философ медленно подбирается к моему горлу. – Отказываясь от чаши с вином, дарованным ему святым князем, блаженный таким образом выказывает неприязнь к добрейшему хозяину этого роскошного пира. Юродивый, ослепленный непомерной гордыней, пренебрег гостеприимством хлебосольного господина… Но это далеко не все и притом не самое страшное. С чужой гордыней несложно бороться, к примеру, довольно приказать отсечь голову… Трижды вылив вино, Парфений Уродивый подражает трем ангелам, посланным Господом совершить высший суд. Да-да, блаженный угрожает великому князю божьим судом! Он воочию предрекает, что Господь изольет на светлую голову князя чашу гнева Своего! Ведь сказано: "Пошел первый ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его. Вторый ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море. Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь…" Что тут началось! Палаты, где проходил пир, тотчас наполнились гневными выкриками и угрозами, топотом, грохотом бивших о дубовую столешницу кулаков, падавших кубков и чар… Сидящий слева стрелец – истинный волк и убийца, с ужасным шрамом через всю правую щеку – наваливается на меня каменной грудью, хватает за горло когтистыми лапами, трясет безбожно, как дьявол тряс райское древо. Вдобавок кто-то, не иначе толстопузый опричник, нещадно лупцует меня по спине. Я терпеливо сношу побои: юродивый я или кто? Но чувствую: еще немного – и мне конец. Шемячич в другой раз спасает меня. Зычным голосом останавливает вакханалию, которая вот-вот грозит завершиться убийством. Моим убийством, черт подери! Уже раз десять меня макнули рожей в ковш с вином, норовя утопить. – Довольно, брати мои! – громыхнув звонким кубком об пол, приказывает князь. – Сдается мне, что Парфений жаждет сказать нечто, прежде чем, хм, изопьет ковш до дна. Али мне почудилось, божий ты человек? Я в ужасе таращусь на полуведерный ковш, но уже в следующий миг справляюсь с волнением. – Благоверный князю, не скорби на мое сие смотрительное дело. Не бо тя презирая излих оныя чаши за окно, но пожар залих в Великом Новеграде… Честно говоря, я и сам слабо понял, что только что нагородил. По-моему, чушь какая-то: будто мне явилось видение – пожар в Новгороде, и я тремя чашами вина погасил его. Чушь!.. Однако результат от всего мною сказанного, непонятного и абсурдного, оказался потрясающим! Прежде всего провидение мое ошеломило великого князя. – В Великом Новгороде пожар?! – в голосе и во всем горделивом облике Шемячича заметны сильное волнение и забота, но не страх – светлого князя не напугать и самому сатане. – Я прикажу послать в Новгород гонца. Сейчас же!.. Но если твое пророчество не подтвердится, божий ты человек, тебя ждет дыба – как последнего вора или лжеца. В Новгород посылают стрельца со шрамом, что едва не придушил меня. По-волчьи осклабившись, словно предвкушая скорую расправу надо мной, стрелец напоследок бьет меня по загривку и покидает пиршество. Меня же бросают в подвал и запирают в кромешной тьме. Вскоре всходит луна, круглоликая и тупая, как рожа пузатого опричника, просовывает в убогое оконце сноп холодных, бесчувственных лучей, и тогда я начинаю различать свою темницу. Повсюду бесчисленные кули с чем-то мягким и, похоже, сыпучим – не исключено, что это мука или прах мертвецов. Поодаль расставлены бочонки, на стенках их застыли маслянистые, липкие потеки, они пахнут так аппетитно, так возбуждающе!.. Я ужасно голоден: и крошки не взял в рот на пиру, не коснусь княжеского хлеба и здесь. Наконец-то я один. Теперь мне не перед кем паясничать и глумиться, шаловать и корчить из себя дурака. Я совершенно один… если не считать Его. Слезы сами собой наворачиваются на глаза, чувство вины и стыда захлестывает меня, одиночество гложет душу – я бросаюсь класть поклоны, как жаждущий спешит прикоснуться к долгожданной воде… Я молю о милости и прощении – не себе, им, я вообще ничего не прошу для себя: гордыня застит мне дух, словно едкий дым – глаза… Лишь однажды я сдаюсь и раскаиваюсь. Ночь напролет плачу и молюсь, молюсь и обливаюсь слезами. Боже милостивый, мне больше не перед кем притворяться. Я плачу, потому что, как любой смертный, хочу спастись. Перед самым рассветом начинаю зябнуть, забываться и, невзначай задремав, стукаюсь лбом о каменный пол. Резкая боль приводит меня в чувство, но не надолго – добровольно лишивший себя пищи и сна, я едва стою на ногах. Вконец обессиленный, опускаюсь на пол, но он ужасно холодный – кажется, еще немного и вслед за теплом тела он отберет и мою душу. Нет-нет, я не забыл совета моего неверного приятеля Пепи, совета попрать, унизить свою плоть, дабы спасти душу: "Аще кто хощет ко Мне ити, да отвержется себе". Я помню об этом!.. Но ничего не могу поделать с собой: мне жутко холодно, зубы выстукивают морзянку, и я… я… Боже, как я слаб! Хватаю первый попавшийся мешок, высыпаю на пол большую часть содержимого и лезу в мешок, точно в спальник… Мука подо мной теплая-теплая, будто смололи ее совсем недавно. Как вкусно пахнет хлебом, аромат его пробуждает и баюкает одновременно – я засыпаю, для того чтобы снова воскреснуть. …Очнулся от мягкого толчка в бок, от громких чужих речей. Где я? Сквозь мельчайшие поры мешковины с трудом просачивается свет, доносится дух печеного хлеба. Во сне я принял внутриутробную позу – колени поджал к подбородку, – теперь затекшие ноги нестерпимо гудят. Слышу, как кто-то встал над мешком, разворачивает его – сердце мое замирает, душа сжимается, подобно пружине… – Аз есмь хлебныя червь, – ору что есть мочи и, плюясь мукой, выпрыгиваю из мешка. Не ждали?! Против меня, едва ли не нос к носу, застыл худенький мальчишка, может, даже младше меня. От неожиданности он роняет мешок и, беспрерывно крестясь, пятится к печи. Быстро осматриваюсь: я в помещении, очень смахивающем на громадную кухню: на длинных столах стряпают бабы и девки, возле большущей печи мужики разбирают дрова. С моим появлением все замирают, с опаской пялятся в мою сторону, но в глаза глядеть опасаются; кто-то так и обмер с рукой, поднятой для креста. Я вижу испуганные лица, аккуратной горкой сложенный хлеб, зев печи, в котором медленно умирает огонь… Дико захохотав, лезу в печь, голым задом сажусь на противень, уже не раскаленный, но еще ужасно горячий, закусив губу, ерзаю по нему, оставляя на железном листе кусочки обгорелой ткани – не то рубахи моей, не то кожи, – и неторопливо, очень стараясь не суетиться и не спешить, собираю хлебные крошки, прилипшие кусочки теста и с блаженной улыбкой сую в рот. Вот мой завтрак, голый завтрак, сидя на жареной заднице. Мне так больно, так невыносимо печет презренная плоть, что хочется выть. Но я не имею права, на людях не имею права быть слабым. И даже Богу нельзя мне помочь. Опричники вытягивают меня, полумертвого, из печи. Стряпнины люди давно уж сбежали из кухни, напуганные до смерти моим дьявольским бесстрашием. Военные же, постукивая об пол палашами и секирами, обступили печь, настороженно таращат на меня колючие очи. Князь тут же. Приказывает волчаре стрельцу, к моему удивлению, уже повернувшемуся из дальней поездки: – Повтори, что говорят в Великом Новгороде. Хищник стрелец явно сбит чем-то с толку, боясь поднять на князя глаза, невнятно бормочет: – Внезапу явися человек наг, ходя по пожару и водоносом заливая, и всюду загаси оное воспаление… Господи, помилуй мя! Он – провидец, истинный крест, провидец! – Довольно!.. Таки был в Новгороде великий пожар, и видение твое неслучайно, божий ты человек, – заключает Шемячич и склоняет передо мной гордую голову. – Спасибо тебе, Парфений Уродивый, что дал прикоснуться к твоей прозорливой святости. Кабы не она, наделал бы огонь много беды. Шемячич с поклоном жалует мне мешок серебра и целует руку. Неумело, но искренне я благословляю князя.
Оглавление 8. *8* 9. *9* 10. *10* |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|