Воробьи летят…

 

 

Я просыпаюсь от суеты, которая происходит где-то совсем близко. На часах, висящих прямо передо мной, 5.15 утра. Сначала я долго пытаюсь понять, где я. Вроде бы знакомое помещение, но явно не наша с Ханой палата. Я приподнимаюсь и смотрю на свои ноги. Видимо, кто-то сжалился надо мной и накрыл меня моим же халатом, чтобы не замёрзла. У меня ломит тело – общественный диван не такой удобный, как кажется, когда садишься на него. Мимо по коридору проносится обеспокоенный сторож. Я вспоминаю Птицу и то, что мы заснули рядом в эту ночь. Поворачиваю голову назад – Птицы нет. Где он?

Хана, растрёпанная, в одной ночной сорочке, подбегает ко мне. Она садится на колени, обнимает меня и плачет…

– Ах, моя мила Пь, как я рада, что ты жива! Как я рада! Я думала, что вы оба. Я бы тогда умерла…

– Хана, что случилось? Почему так рано все не спят? Что-то серьёзное? – спрашиваю я, чувствуя, что сейчас мне скажут страшное.

– Пь, вставай, пошли! – Она тянет меня за руки, я встаю на пол и иду за ней. Коридор перед палатой Птицы и Кудрявого заполнен всеми пациентами, которые живут с нами на этаже. Дарья и Фаина что-то напряжённо обсуждают, Герман беспомощно ходит взад-вперёд и что-то бормочет себе под нос. Лора машет кистями рук и разговаривает сама с собой…

Я подхожу к двери палаты. Чувствую, как сквозит. Холодный утренний воздух протрезвляет мысли. Я заглядываю внутрь: на полу осколки, на одной кровати в напряженной позе сидит Кудрявый и воет, держа в руках клочок бумаги. Вторая кровать аккуратно заправлена. Я совсем ничего не понимаю, вокруг так шумно, все что-то говорят, что-то хотят объяснить друг другу… Ко мне сзади подбегает Хана, берёт меня за плечи, разворачивает к себе и говорит дрожащим голосом…

– Пь, он улетел!

На одно мгновение мне кажется, что земля уходит из-под ног. Я подхожу к разбитому окну и смотрю вниз. Внизу, на мокром чёрном асфальте, лежит Птица. Я поворачиваю голову и смотрю на Кудрявого. Он даёт мне в руки записку, на которой большими толстыми буквами написано одно предложение: «Я улетел». Так чётко, без объяснений, без пояснений, без обвинений, без причин… Просто «я улетел». Куда? Зачем? От кого?

– Ненавижу! – кричу я. – Я ненавижу это чёртово место! Я ненавижу проклятого Тимура! Что вы все собрались здесь и смотрите как на диво дивное?! Вы смерть не видели? Вы не знаете, что такое отчаяние?! Мы все на волоске от смерти! Мы все грезим тем, что придёт заветное освобождение, и мы не будем блуждать в лабиринтах собственных мыслей, как сумасшедшие, а научимся просто Быть!

В палату заходит сонный доктор. Пациенты расступаются перед ним, как расступается свита перед своим королём.

– Идите все по своим палатам! – говорит он. – Идите, я сказал!

Больные, видимо, стоят и колеблются... Хана делает шаг вперёд и вдруг произносит:

– Это мы его убили, доктор!

Моментально все пациенты начинают шептаться, продолжается привычная возня. Спустя минуту всё стихает. Слышно только, как воет Кудрявый. Хана смотрит мне в глаза. Я чувствую, она меня понимает.

– Мы никуда не пойдём, доктор! – говорит кто-то из тех, кто стоит за пределами палаты.

– Мне необходимо остаться наедине с соседом Птицы! – произносит доктор.

– Нам тоже интересно, что случилось, – говорит Хана и садится на кровать рядом с Кудрявым.

– О-он не предупредил. Я спал… – произносит дрожащим голосом Кудрявый. – Вдруг я услышал какие-то шорохи, я проснулся, посмотрел направо и увидел, как он несётся со всех ног к окну. Я даже не успел ничего сказать, как задребезжали стёкла и он исчез! Это было вот, совсем недавно… Полчаса назад! Я бы и так… И так не успел бы спасти его, верите? Вы мне верите?

Странно, как в такой ситуации каждый пытается доказать свою невиновность! «Лишь бы меня не заподозрили». В палату входит Дарья с веником и начинает собирать осколки в ведро. Только теперь я замечаю, что все мои ноги изрезаны и кровоточат. Конечно, я же была босиком.

Я спокойно выхожу из палаты и иду в комнату отдыха. Прошлый разговор мне кажется полной выдумкой больного на голову человека хотя бы потому, что человек, с которым он был – мёртв. Единственное доказательство его существования – раздавленный червяк. Он лежит так, как лежал вчера. На том же месте. Его плоть подсохла. Он перестал блестеть. Он стал выглядеть намного лучше, чем был вчера. Может быть, Птице тоже лучше?

Я вытаскиваю из ступни три больших осколка и один маленький. Идти совсем не больно, наверное, потому что пол холодный. Раздавленного червяка я осторожно беру в руки и кладу обратно в банку. На полу остаётся тёмный мокрый след. Затем я выхожу из нашего отделения, спускаюсь вниз по «ковровым» ступенькам и выхожу на улицу. В парке я выкапываю ямку и переворачиваю в эту ямку банку. Живой и мёртвый червяки теперь совсем рядом. Я закапываю их, выбрасываю банку в урно и иду на место, где лежит Птица.

На его спине нет крыльев. Зря этой ночью я боялась найти их у него. Он упал лицом вниз. Наверное, его очаровательное личико обезображено гримасой от удара. Вокруг головы – маленькое озерцо крови. Надо же… Он не дышит! Маленький ребёнок решил поиграть в птичку и теперь не дышит! Его красивые молодые ладони изрезаны стеклом и свободно покоятся на асфальте. Я боюсь касаться его, очень боюсь…

Меня кто-то берёт сзади под руки и со словами «Вам здесь нельзя» доводит до моего этажа.

Я вижу, что доктор всё же настоял на своём и остался наедине с Кудрявым, тогда как остальные перешли в комнату отдыха и обсуждают случившееся.

– Пь, где твои черви? – вдруг слышу я странный для данной ситуации вопрос. Это Лора. Она заметила пропажу.

– Они умерли, Лора, – обманываю её я.

– Сами по себе? – спрашивает Хана.

– Нет, они покончили с собой, – опять вру я.

– Хм… – Она мне верит.

Через минуту выходит доктор и Кудрявый.

– То, что случилось, должно многому нас научить, – говорит доктор, вытирая щеку носовым платком. Конечно, он вытирает не слёзы утраты, а пот волнения.

– Чему, доктор? Тому, что так нельзя делать? – говорю я.

– Спокойно, Маргарита! Это не выход, в любом случае, – говорит умный доктор.

– А что же это? Самый что ни есть выход. Неужели то, чего мы хотим – ненормально, доктор?

Это вызов. Это бунт. Я чувствую, что меня поддержат.

– Маргарита, а почему тогда Вы здесь, если Ваши желания нормальны? Вы не задумывались над этим? – Его фамильярное поведение выдаёт его волнение и раздражение. Он подходит к столику, на котором стоит графин с водой, и залпом выпивает один стакан.

– Мы хотим элементарных вещей! Мы хотим того, чего хотят нормальные люди. Но молчат об этом. А мы, доктор, говорим! Наше детское восприятие чутко реагирует на всё, что нас окружает. И это Вы считаете ненормальным? Вы считаете поступок Птицы ненормальным?

Я опять слышу, как сзади завозились мои братья и сёстры.

– Если не можешь изменить ситуацию, значит нужно уйти от неё, доктор! Но не смотреть глазами несчастного бессильного животного на происходящее и думать о лучшем будущем и лучшем конце! Птица дал пощёчину всем нам, и Вам, доктор, в том числе! Это была месть, но месть не пафосная, а месть глубокая, сильная, лучшая! Месть Тимуру за его равнодушие, месть родителям за их ошибки, месть всему нашему времени, месть тому, что он умеет летать, а все мы – нет!

Я раскашлялась. Лора смотрит на меня грустными глазами, Герман понимающе кивает. Я чувствую сильную тошноту. Опираясь на столик, я продолжаю…

– Всё, что мы хотим – быть счастливыми, доктор. Посмотрите на бедную Хану! Чего она хочет? Она хочет видеть вокруг себя чистый город, чистые улицы, она хочет дышать чистым воздухом – она хочет элементарного: просто убирать свою территорию так, как это делает Маленький принц каждое утро, просыпаясь на своей планете!

Я вижу, как смущается Хана. Она зажмуривает на секунду глаза и облизывает мокрый от слёз рот.

– А Герман? Разве желать мира в любви и согласии – это ненормально? Разве не нормально засыпать с одной любимой женщиной?! Разве ненормально быть противником порно и прочей грязи?! Он хочет, чтобы мир вокруг пел от любви, чтобы его окружали красивые здоровые пары, здоровые психически, доктор, психически!!! Неужели стремление иметь семью, возвращаться в неё каждый вечер – это ненормально?! Дайте Катерине спокойный угол, родных людей – и она станет обычной красивой девушкой! Дайте ей надёжность и теплоту семейного очага, которых она не знает – и она станет улыбаться! Она перестанет резать себя, она перестанет мстить самой себе за такую жизнь и такое отношение к ней! Она научится любить, а значит, станет божественной! Неужели одиночество Лоры – это выходящие за край безумие, расстройство личности и прочее?! Она – обычная нормальная мать, которая перенесла худшее горе, которое только можно себе представить – она потеряла своего ребёночка! А вы поите её различными антидепрессантами, наивно полагая, что это ей поможет! А она, милая женщина, ищет простого утешения её горю, ищет любви и заботы, ищет чуткости и доброты! И это ненормально? Она выдумывает образы и беседует с ними по одной простой причине – с ней просто никто не разговаривает! Её игнорируют на Большой Земле, её, если хотите, «оставляют в покое». А нужен ли ей этот покой? Ей нужно сочувствие, сострадание, и, как любому нормальному человеку, любовь…

Я чувствую, как тошнота подкатывает к моему горлу. В глазах темнеет, но я стараюсь держаться…

– А нам, доктор, нужно простое человеческое внимание и забота! Люди всегда делились на эмоциональных и неэмоциональных, люди всегда были открытыми и закрытыми, но всё это теряет значение, если ты видишь, что человеку нужна помощь! Всё это не имеет значения, если человеку страшно и тяжело, пускай причиной будет какая-то мелочь! Но нет же! Если эта мелочь не вызывает такой реакции у большинства людей, значит, реакция ненормальна, значит, это патология!? Значит, человек бракован!? На нём штамп!?

Я сажусь на корточки, чтобы не упасть.

– Трагикомедия в лучшем виде, доктор! Все наши чувства – гипертрофированы! Все наши привычки превращены природой в сплошную приторную нугу, которую, как жвачку сложно отдираемую от одежды, невозможно отодрать от мозгов! – Я на секунду замолкаю. – Доктор, а чего я хочу? Я хочу, чтобы меня хотя бы кто-нибудь, пускай даже совсем незнакомый человек, назвал Маргариточкой… Так, как делала это Хана каждый вечер. Просто назвал Маргариточкой…

Меня вырывает. Я чувствую, как теряю силы и падаю.