Воробьи летят…

 

 

Я просыпаюсь от запаха одеколона «Ландыш». Хана с усердием протирает наши тумбочки, спинки кроватей и обувь с внешней стороны.

– Хана, зачем так воняет? – произношу с укоризной я.

– Вставай, Пь. Перед сном все собираемся в комнате отдыха. Приходит психолог. Какая-то игра.

– Открой форточку, пожалуйста… Хана!

– Нет! Оттуда пыль прилетит. Давай открывать только по утрам. Не надо сейчас, пожалуйста….

Сложно объяснить, что такое отходить от очередной порции снотворного. Мысли, как жидкое тесто, тянутся в голове непонятной массой. Простые слова имеют цвет, вкус, запах. Я смотрю на красивую женщину Хану. Она, как в отражении воды, расплывается, вокруг – неясные круги. Хана. Хана, не умирай!

– Ха-на! Не умирай!

Хана дотрагивается до моих волос. Он так редко это делал, что теперь любое прикосновение к моей голове кажется мне незаслуженным чудом.

– Хана, он так редко гладил меня по голове, – жалуюсь я Хане.

– Это прошло. Это в прошлом. Ты здесь, с нами. Мы все твои друзья, – говорит очень спокойным и глубоким голосом Хана. Надо же, она не боится испачкаться об меня. Может, я не такая грязная…

– Хана, любить – очень, очень сложно! Постоянно тошнит, слёзы, истерики, беспомощность, боль, тоска… Ожидание… Знаешь, какого цвета слово «ожидание»?

– Какого?

– Сливочно-синего.

– А слово «любовь» какого? – спрашивает Хана.

– Болотно-снежная. Когда она тает, то превращается в устало-каштановую, в восковую. А на ощупь – мраморно-холодное дуновение. А когда она проходит, то превращается в небесно-голубую. В лёгкую, дождливо-плаксливую…

Хана встаёт и идёт мыть руки. Я тоже сажусь на кровати, пытаясь понять, что происходит вокруг меня.

Ханина кровать заправлена. На её тумбочке лежат «Анна Каренина», Миромистин – средство профилактики венерических заболеваний и одеколон «Ландыш». Теперь я понимаю, почему так воняет ландышем в нашей палате. Наверное, если капнуть каплю этого средства в банку с дождевыми червями, то они сразу же задохнутся.

Через 20 минут я выхожу в коридор. За окнами уже смеркается. Дождик перестал капать. В гостиной на полу, разложив два шерстяных одеяла, сидят собравшиеся пациенты. Среди них, видимо, сам психолог – молодая женщина в длинной юбке и вязаной зелёной кофточке. Она приветливо смотрит на меня. Я здороваюсь и начинаю считать. Собралось 9 человек помимо психолога. Горит тусклый жёлтый светильник. Атмосфера очень домашняя и очень тёплая. Пахнет какими-то пирожками.

– Александра, – представляется психолог. – Для вас, конечно, Саша. Я смотрю, почти все собрались…

Я сажусь между Германом и Ханой. Хана в слезах, ей многого стоило сесть на пол. Но она молодец. Лекция доктора о дезинфекции явно повлияла на неё. Саша предлагает нам взяться за руки и хорошенько посмотреть друг на друга. Я замечаю, что появилось ещё 3 новичка. Одна из них – тёмненькая девушка с татуировкой на лбу. Она сразу вызывает у меня симпатию. У неё на шее висит серебряная капелька воды, тёмные тонкие волосы забраны в пучок на затылке. Она спокойно смотрит на психолога. Саша ещё раз окидывает всех взглядом и начинает:

– Сегодня мы будем сочинять сказку. Одну на всех собравшихся или отдельную на каждого, как вам лучше. Главное условие нашей игры – говорить только то, что хочешь видеть вокруг себя. Договорились? Начинаем с моего соседа слева – с Фаи. Фаина, начинай… – Саша передаёт Фаине бирюзовую ленточку.

– Тёплый тёмный вечер. – Фаина дотрагивается до своего открытого лба с татуировкой и робко поглаживает его. – Я прихожу с работы в уютную маленькую квартиру и снимаю плащ. На улице льёт дождик, а в квартире тепло. Я подхожу к сидящему спиной мужчине и нежно обнимаю его. Щекочу его своими влажными ресницами, кладу прохладные руки на его плечи и закрываю глаза. От него пахнет солнышком, горячим сеном, чем-то таким терпким и родным. Он поворачивается ко мне лицом, целует меня в лоб, в мой носик, в мои щёки и в губы. Я чувствую, как тянусь к нему, как к очагу, как к горячему огоньку, который светит. Тикают настенные часы, его ладони гладят меня по голове, мне спокойно и уютно, как никогда. Я никуда не хочу. Ничего не жду, просто мне не больно!!! – Вдруг Фаина срывается на неожиданной крик. – Мне не больно, понимаете?! Мне не одиноко, мне не тоскливо, мне не хочется убить себя, мне не хочется, чтобы вы убили меня! Мне просто спокойно и очень-очень тепло. – Фаина всхлипывает и вытирает мокрый нос платком. – Это самое лучшее, что может быть в жизни. Это самое дорогое и родное. Ни секс, ни страстные поцелуи… Вдруг он тянет руку к столику у окна и берёт оттуда блюдечко с вишней. Достаёт одну – и кормит меня. А она такая сладкая, такая вкусная…

– Самая вкусная вишенка на свете! – Перебиваю я Фаину. Неожиданно для самой себя. Я понимаю, что она, похоже, единственный человек, с которой я на одной волне. Я чувствую, что она хочет. Я знаю, что ей нужно. И знаю, почему она попала сюда. – Мне не приходят в голову мысли хранить бобки как напоминание о безупречном вечере. Я уверена, что этот вечер и это состояние повторятся.

– Да, – продолжает Фаина, – мне не нужно запоминать тепло его рук и потом воссоздавать в памяти. В любую минуту жизни я могу прийти к нему и отдать свою нежность и заботу, получая живительную поддержку. – Фаина вытирает слёзы и передаёт ленточку соседу. Кудрявый молодой человек берёт ленточку и треплет в своих руках. Потом он смотрит по очереди на всех сидящих и задаёт вопрос Саше…

– А можно мне не говорить? Я пока не готов.

– Конечно можно, – отвечает Саша. – Передавай дальше.

Кудрявый робко протягивает ленточку Кате. Катя внимательно изучает её, прежде чем продолжить сказку.

– В этой квартире, – начинает Катя, – пахнет пирожками. Пирожками с вишней. Именно с той вишней, которой угощает меня молодой человек. Эти пирожки готовит моя мама. Они с папой съездили на дачу, да, у них красивая дача в Подмосковье… Они съездили на дачу и сделали нам пирожков. Они добрые и счастливые. Они не болеют. Им хорошо вместе, и они любят меня, понимаете, любят! Мои родители меня любят! А мама никогда-никогда не хочет покончить с собой. Она даже представить не может, как это делается. И ей это не нужно, у неё есть я и папа. Когда мама выходит на улицу, я даже не думаю о том, что она может не вернуться. Когда мама запирается в ванной, я не думаю, что она хочет вскрыть себе вены! Когда я вижу бутылку вина на столе – это не значит, что мама решила напиться и свести счёты с жизнью. А когда я слышу детский плач – я не представляю себя, видящей мамину смерть. Не представляю! Не представляю! Это просто ребёнок, который плачет, и ничего более! Моё горло не сводят судороги, мне не хочется умереть. – Вдруг и Катя тоже начинает плакать. Её накрашенные глаза быстро моргают, она сжимает в кулачке ленточку и продолжает. – А вишня на нашей даче крупная и сладкая. Мамочка всегда по воскресеньям делает пирожки с вишней и угощает ими меня и моего парня.

Катя вытирает локтём слёзы и передаёт ленточку Герману. Видимо, Герман тронут историями Кати и Фаины. У него мокрые глаза. Он смотрит на всех с сочувствием. Его пухлые, с сиреневатым отливом, губки подрагивают. В ладонях чувствуется напряжение. Кажется, он сейчас сожмётся в точку. Мне хочется подойти и обнять Германа. Но правила игры не позволяют нам самовольно вставать.

– Герман, не волнуйтесь. Расскажите нам свою сказку или продолжите начатую девушками. У тебя всё получится. Слышишь меня, Герман? Ге-ерман! – Саша несколько раз щёлкает пальцами, чтобы отвлечь Германа от его мыслей. Мужчина, наконец, поднимает глаза.

– Я, я не зна-аю даже, что ска-а-зать. Я боюсь, ммне будет больно! Как во время семинара сегодня... или вчера… я не помню!

– Сегодня, – шепчет кто-то из присутствующих. Кажется, Катя.

– Герман, начинайте! Мы тебя очень внимательно слушаем. Здесь все свои.

– Хорошо, Александра. Я, пожалуй, продолжу. – И Герман начинает рассказывать спокойным тихим голосом. – В этой квартире девушка со своим другом любят друг друга. Красивой чистой любовью! По вечерам они ходят в парк и любуются приходящей ночью, а когда они переступают порог своего дома, он берёт её на руки и любит её. Вы понимаете, что это значит? В их мире нет порно-фильмов, в их мире на верхней части лобового стекла грузовика ужасные грязные мужики не вешают фотографий раздетых юных девушек! Он не заставляет её надевать одежду на голое тело, он не любит высокие каблуки и глубокие декольте. По телевизору они никогда не видят ужасных по своей сути программ о сексе отцов и дочерей… Она никогда не намекает ему на анальный секс! Как это прекрасно, когда никто не намекает на анальный секс! Уфф… – Герман тяжело вздыхает, явно стараясь сдержать слёзы. – В их стране царит любовь и мир.

Остальные участники внимательно слушают Германа. Видно, как тяжело ему говорить. Мужчина смущается и, одновременно, пытается раскрыть своё сердце, нарисовать как можно подробнее свой идеальный мир.

– Нет проституток, потому что нет потребности в них, – продолжает Герман. – Никто не стремится купить «любовь», потому что всем хватает любви реальной! В Интернете нет предложений о групповом сексе, нет предложений интимных услуг и, тем более, чатов типа «Виртуальный секс» и т.д. Дети в хороших чистых семьях рождаются милые и психологически стойкие. Они тоже не боятся секса так же, как не боятся секса их родители. Всё, я закончил. Я не знаю, что ещё сказать.

– А ещё, – вдруг мы слышим сдавленный голос Кудрявого, – а ещё нет интим-магазинов, от которых, кажется, что теряешь сознание. В газетах на последних страницах не помещают убогие, грязные, похотливые картинки милых девиц и не продают резиновые вагины-девственницы разных размеров на любой вкус! – Герман явно оживляется. Он рад, что нашёл поддержку в волнующем его вопросе, услышав слова молодого человека.

– Да! Да! Да! – восклицает Герман. – Ты меня понимаешь!!! Нет насильников! Нам не страшно выпускать наших дочек на улицу, нам не страшно, когда наши девочки-дочки надевают юбки! Нам не страшно купаться в плавках, нам ничего-ничего не страшно! И нет анального секса!!!!! – Видимо, Герман очень сильно волнуется. На его лице блистает улыбка, он, резко жестикулируя, привлекает внимание Тани-медсестры. Она подносит ему стаканчик с водой и осторожно, чтобы не помешать остальным, кладёт ему на высунутый язык таблетку. Герман уже не в силах передать ленточку мне. Я сама осторожно вытаскиваю ленту из его кулака и задумываюсь. Речь Германа сильно взбудоражила мою психику. Мне волнительно, неспокойно, нехорошо.

– Пь, ты хочешь что-нибудь сказать?

– Наверное, – говорю устало я. – Мой мужчина называет меня Маргариточкой. И каждый раз, когда я рассказываю ему сны, он сочувственно улыбается мне. Всё.

– Спасибо, Пь. Тебя все поняли.

Я передаю ленточку Хане. Она сидит с сосредоточенным лицом, видно, что готовится к предстоящей «речи».

– Я начну… с пола. Мои знакомые, друзья, почтальоны – все те, кто заходит в мой дом, никогда-никогда не переступают границу в прихожей. Невозможно передать, что я чувствую, когда кто-то переступает эту границу. Хочется кричать, визжать, топать ногами, лишь бы только не переступали границу!

– Дорогая Хана, давайте будем говорить о том, как по твоему мнению лучше, а не про то, как плохо.

– Да. Хорошо. Человек сразу переодевается в домашнюю одежду, стоит ему зайти в мой дом. Он ходит в белых мягких носках, потому что пол в моём доме очень чист. В туалете… – Тут Хана смущённо запинается. – Туалет – это вообще особое место в доме. Самое страшное и опасное…и необходимое, как вы все понимаете, тоже. Мои друзья мужского пола всегда ходят в туалет очень осторожно, чтобы никакие их выделения не остались случайно где-нибудь вокруг: например, брызги желтоватой мочи на ободке. Я не знаю, что может быть ужаснее этих брызг?!

– Хана, – перебивает женщину Саша, – в твоём доме нет брызг. Не думай, что они могут быть. Их нет.

– Да, их нет! И мне не приходится каждый раз пользоваться дезинфицирующим средством для туалета! Не приходятся стоять над унитазом и высматривать капли от брызг, потому что я уверена в том, что их там нет. Так же мне не приходится протирать ручки дверей спиртосодержащими растворами, потому что люди, если и приходят ко мне, ходят на улице в перчатках, а перед тем, как позвонить мне домой и взяться за ручку двери, они снимают перчатки, обнажая чистенькие ладони. Я никогда не стою в лифте на цыпочках, дабы не испачкать подошву своей обуви в плевках, которые там точно должны быть. Я не нажимаю на кнопки тыльной стороной своих пальцев, потому что лифт всегда моют дезинфицирующим средством, и мне нет надобности не касаться случайно его стенок краем одежды. – Долговязый заметно настораживается. – Туалетная бумага, которая продаётся в магазинах, всегда упакована в полиэтиленовые пакеты, чтобы её не трогали чужие руки и грязные свои. Для вытаскивания денег из кошелька существуют специальные щипчики – пинцетики, чтобы не пачкать руки. В Москве в метро и других людных местах есть автоматы, которые продают дезинфицирующие влажные салфетки. Мусор в многоквартирных домах каждая хозяйка обязана упаковывать в пакеты так, чтобы при падении пакет не развязался, и его содержимое не высыпалось. Это приводит к чистым мусоропроводам. А общественные туалеты оснащены специальными донными покрытиями унитазов, которые не отталкивают попадающую на них струю мочи, а сразу впитывают её. Это намного упрощает пользование туалетами. И везде, абсолютно везде есть кусочки хозяйственного мыла. А в поездах, а в поездах выдают специальные гигиенические пакеты, в которые любой желающий может справить свою малую нужду и отнести этот пакет с содержимым в специальное место. Таким образом, нет необходимости держаться за ручки дверей и топтаться в тесных туалетах поездов. Тогда бы я не попала сюда! – Хана захныкала.

– Хана, – вдруг мы слышим спокойный голос Саши, – в нашем мире всё справедливо. Если ты попала сюда, значит, обязательно откроешь для себя нечто удивительное, новое и полезное. Стоит присмотреться и подождать.

Хана перестаёт плакать и оглядывает всех сидящих. Вдруг из круга тянется рука. Полная неуклюжая девушка, которая как-то сразу не привлекла к себе внимания, чуть поднимается из круга…

– Можно, я дополню ответ Ханы? Я её прекрасно понимаю!

– Никто не против, если Дарья скажет свою сказку без очереди?

Хана с надеждой смотрит на новую пациентку. Мы положительно молчим, конечно, никто не против. Хана встаёт, подходит к Дарье, сидящей около Саши, и отдаёт ей ленточку. Дарья ждёт, пока Хана займёт своё место, и начинает.

– В нашем с Ханой мире, – и Дарья делает паузу. Конечно для того, что бы подчеркнуть слово «нашем», – домик стоит в красивом лесу. По ночам в нём поют соловьи, а утром воздух так свеж и чист, что мы не испытываем боязнь заразиться какой-нибудь гадостью, вдыхая его. Можно выходить на улицу даже босиком, в земле нет таких опасных для человека бактерий, как в городском воздухе. И это прекрасно! Мы с Ханой живём в этом домике, по утрам ходим на речку купаться в прозрачной чистой воде.

– А где вы еду находите? – вдруг выкрикивает Долговязый. Саша неодобрительно косится на него, пытаясь показать, что так нельзя поступать, что у каждого своя сказка. Этот вопрос, видимо, ставит Дарью в тупик. Она начинает волноваться, щипля кожу на пухлых пальцах…

– Еду мы покупаем на рынке! Мы ездим туда на велосипедах! – вдруг говорит Хана повышенным от возмущения голосом. – Но на этом рынке нет бомжей! Никто не плюёт на землю. Всё чистое, природное! – Хана замолкает и передаёт ленточку Лоре.

Лора всё это время внимательно слушала сказку Ханы и Дарьи. Приятно видеть, когда лицо этой женщины меняется, а не имеет на протяжении часов одного и того же каменно застывшего выражения. У Лоры худые крупные ладони. Ленточка кажется, по сравнению с этими ладонями, маленькой и никчёмной.

– В моей сказке, – начинает Лора, – голос никогда не стремится причинить мне боль. – А у Лоры голос сухой, низкий и сдавленный. – Он только помогает мне, но не упрекает меня. Он никогда не винит меня в неудачах людей, он не велит мне убивать несчастных детей, он не велит мне забираться на крышу и смотреть вниз. Если я иду по дороге, он не велит мне останавливаться и показывать всем прохожим язык, или шлёпать проходящего мимо дедушку по лысине. Мне всё это неприятно делать. Поверьте, очень неприятно! Он не велит мне строить козни мужу и убивать мою девочку.

После последней фразы все сидящие зашушукались. Теперь всё становится совсем непонятным. Хана шепчет мне на ухо свои выводы, я с осторожностью смотрю на Лору. Лора – убийца собственной дочки? Не может этого быть! Мне становится душно и страшно. С нами в одном круге убийца собственной дочери! Нет! Не-ет!

– Понимаете… Я не хочу этого делать, но мне приходится! В моём мире меня понимают и поддерживают, а не отталкивают, как ненужный придаток, как аппендикс! Мой муж, я и моя дочь – все мы плаваем на лодке на пруду и едим сладкую вату. У меня белая, у них – розовая. Мы – семья…

Лора передаёт ленточку Долговязому. Он треплет ленточку между пальцами и начинает рассказывать свою сказку.

– А в моей сказке все вещи гармонично сочетаются со мной и не вызывают тревог и беспокойств. Неправильно поставленная табуретка – всего лишь неправильно поставленная табуретка. Я не стремлюсь придвинуть её ближе к стене. Я не кошусь постоянно на неё и не пытаюсь побороть в себе желания кинуться к ней и сделать всё так, как я хочу. Я спокойно надеваю вязаный пуловер, меня не пугают большие щели между нитями пряжи, меня всё устраивает! И это прекрасно! Я даже не боюсь расстояния между пуговицами и, собственно, самим полотном одежды. Я не стремлюсь покупать только тугие кнопки. Мне очень хорошо!

Долговязый, подозрительно косясь на свою соседку Лору, передаёт ленточку Дарье. Даша, в свою очередь, Саше. Саша откашливается и произносит…

– Сейчас все рассказали о желаемом мире, в котором они хотели бы видеть себя. Как я поняла, в этом мире должны руководить такие чувства как Любовь, Нежность, Преданность. В нём должно быть чисто, красиво; хорошая экологическая обстановка, благоприятное социальное положение жителей, правда? В нём не должно быть никаких извращений, правда?

– Правда! – говорим хором мы. И даже Лора.

– А хотите, я скажу вам одну истину? Сказка Глеба – самая лучшая для него сказка. И, знаете, почему? Потому что он представляет себе мир в таком виде, в котором живёт большинство людей, испытывающих любовь к жизни. Он говорит: «Все вещи гармонично сочетаются со мной и не вызывают тревог и беспокойств», тогда как Хана говорит следующее: «Унитазы должны быть чище, гости должны быть осведомлённее». Так же ведут себя и другие участники. Дорогие мои! Послушайте меня внимательно. Наша цель – научить вас менять отношение к своим тревогам и страхам, а не менять мир вокруг вас! Мир – всегда сильнее, потому что он больше и потому что он не вами создан. Примите его с чистым сердцем, работайте над собою усердно, стараясь наблюдать за своими эмоциями как бы со стороны.

Мы слушаем внимательно Сашу. Она говорит с такой приятной интонацией, что не верить ей невозможно. На секунды в сознании каждого сидящего здесь мелькает мысль о том, что есть какой-то выход. У кого-то – впервые.

– Сейчас я расскажу вам маленькую притчу, – продолжает Саша. – Я не знаю, многие ли читали В. Пелевина «Чапаев и Пустота», но это и не важно. Послушайте меня внимательно. Приходит Чапаев к Анке, а она голая сидит… Он её спрашивает: «Ты почему голая, Анка?» – А она отвечает: «У меня платьев нет». Он тогда шкаф открывает и говорит: «Как нет? Раз платье. Два платье. Привет, Петька. Три платье»… Чапаев стал объяснять Анне, что личность человека похожа на набор платьев, которые по очереди вынимаются из шкафа, и чем менее реален человек, тем больше платьев в этом шкафу… Она пыталась доказать, что всё может обстоять так в принципе, но к ней это не относится, потому что она всегда остаётся собой и не носит никаких масок. Но на всё, что она говорила, Чапаев отвечал: «Раз платье. Два платье»… Потом Анна спросила, кто в таком случае надевает эти платья, и Чапаев ответил, что никого, кто их надевает, не существует. И тут Анна поняла. Она замолчала на несколько секунд, потом кивнула, подняла на него глаза, а Чапаев улыбнулся и сказал: «Привет, Анна!»

Мы сидим и удивлённо смотрим на Сашу. Герман почёсывает свой толстенький бок. Долговязый поджимает нижнюю губу. Хана обнимает свои худые красивые коленки.

– Ваши эмоции – это ваши оболочки. Как матрёшки. Принцип матрёшки! – Продолжает Саша. – Попробуйте, когда в очередной раз эмоция захочет завладеть вами, попробуйте мысленно снять её, как одну из ненужных матрёшек.

Мы понимающе качаем головой.

– Вот вам задание до завтра. Наблюдайте за своими эмоциями. Признайтесь сами себе, что вы – Никто! Всё, что вы ощущаете – это ваша, и только ваша выдумка. Никто не говорит с вами, кроме вас самих, Лора. Никто не предлагает вам анальный секс и разгульный образ жизни, дорогой Герман и наш новый друг Юра. Хана и Дарья, вам нечего бояться, ваша внутренняя сущность – Ничто, не способно бояться бактерий. Их боится только одна из ваших внешних оболочек! Попробуйте понять это. Катя, Фая и Пь, ваша потребность во внимании и заботе – это потребность одной из ваших неуверенных в себе «платьев». Вам-то на самом деле ничего подобного не нужно! Потому что вы?..

– Мы – Ничто! – хором произносим мы с Катей.

– Глеб, вещи не должны делать тебя своим узником. Это всего лишь вещи. Освободи своё Ничто от вещей. Пускай больших расстояний между вещами боится одна из твоих ненужных оболочек. Наблюдай, как смешно она их боится! Ведь это же действительно смешно – наблюдать за такими интересными и неожиданными эмоциями, правда? Вот и наблюдайте за ними, а завтра я отдельно поговорю о них с каждым из вас.

Саша встаёт, благодарит всех. Мы отвечаем ей взаимностью. Она берёт свою сумочку, подходит к мусорному ведру и опускает её туда. Затем направляется к выходу…

– Я опустила ленточку с вашими сказками в мусорное ведро. Давайте учиться жить в том, в чём надо жить с рождения!

Все улыбаются, даже Лора.

– Спокойной ночи, мои дорогие!

И она уходит. Таня приводит в порядок комнату отдыха, сворачивает одеяла и относит их в кладовку. Ко мне подходит Хана.

– Видела, эти одеяла валяются в кладовке! Там, должно быть, очень грязно! – произносит с тревогой она.

– Наверное. И темно, и страшно, – говорю я.

Я наблюдаю, как Долговязый ждёт, пока в комнате останется как можно меньше людей.

– Герман, как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я у Германа. – Я надеюсь, что Саша не вызвала у тебя отрицательных эмоций?

Я наблюдаю, как Герман мается, пытаясь разобраться в собственных чувствах.

– Нет! – вдруг с радостью выкрикивает он. – Это моя оболочка тревожится, а я нет! Нет! Нет! – И он вприпрыжку бежит по коридору в свою палату.

Я смотрю, как Долговязый беседует с Лорой и они направляются в сторону её палаты. Лора берёт Долговязого под руку. Видно, что им комфортно и приятно общаться. Я очень радуюсь за Лору. Катя и Кудрявый выходят на балкон курить. После игры все приятно оживлены. Кажется, каждый увидел какое-то решение своих проблем и им нравится смотреть на себя совсем иначе, с другой, новой, необычной стороны. Фаина же стоит у подоконника с червями.

– Это твои черви? – спрашивает меня Фая.

– Мои. Они тебе нравятся?

– Да, о них можно заботиться и ухаживать за ними. Тебе легко после «сказок»?

– Легче, – отвечаю я. – А тебе?

– И мне. Давай обнимемся? Я сегодня первый день здесь. Ты знаешь, такое приятное чувство, будто все меня понимают! Мне не нужно скрывать своих слёз, мне не нужно бояться проявления своих эмоций! Мне комфортно, понимаешь? – говорит воодушевлённо Фаина.

– Понимаю, Фаичка, – я подхожу к ней и обнимаю её за плечи. Она прижимается ко мне своей мягкой грудью, я чувствую её тепло. – Мне очень тепло рядом с тобой, Фаина! Я рада, что ты появилась у нас.

– Спасибо, моя хорошая, – отвечает она.

– А с кем тебя поселили?

– С Дарьей.

– Ну, нам с тобой повезло! А меня с Ханой. Хорошо, что Хану и Дарью не поселили вместе! – Мы обе смеёмся. Как я счастлива, когда люди смеются. Особенно мы!