Театр страха

 

Купить в журнале за март 2016 (doc, pdf):

 

На чтение краткой версии потребуется 3 часа 20 минут, полной – 9 часов | Цитата | Аннотация | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf         16+

 

 

 

Утром разбудил Лену сам Краснопевцев. Вошёл, как всегда, румяный с мороза, со встрёпанными седыми волосами, в расстёгнутой, мокрой от дождя куртке, в сопровождении верного пса. Наследил по обычаю на полу и уселся на стул рядом с её кроватью, подправив очки в тонкой металлической оправе. Лаврентий уже съездил на базар, закупил провизии и лекарств в аптеке, выгулял Пилата. Пожаловался, что у Фани обострение. Заперлась, бедняжка, в своей комнатушке и ни в какую не желает выходить. Так что готовить еду пока придётся ей, Лене.

– Такое с сестричкой бывает, – говорил он, озабоченно качая головой. – Нечасто, но случается. Тогда уж всё в доме кувырком. Уборка, приготовление пищи – всё на мне. Если в доме две больные женщины, мужчине впору в петлю лезть. А если три…

Лена знала, что Краснопевцев врёт, что он сам запер сестру, посадил на голодный паёк, и её неприязнь к старику окрепла. А после вчерашней сцены, свидетельницей которой она стала, Лаврентий и вовсе стал ей отвратителен. Она боялась лишь одного: чтоб он не догадался, что она к нему чувствует, поэтому улыбалась ему, подыгрывала изо всех сил, изображая простушку.

– Так что кончай болеть, девица, и отправляйся на кухню готовить завтрак. Я с утра люблю кофе, блинчики со сметаной, ну и… дальше сама придумаешь. Про овсянку не забудь, у меня гастрит.

– А я как раз выздоровела, – засмеялась Лена. – Насморка, кашля как не бывало.

После ухода Краснопевцева Лена быстро вскочила, умылась. Благо в рукомойнике оказалась вода. Хотела, как всегда, натянуть единственные джинсы и свитерок, но увидела вдруг, что одежда её стала чёрной после вчерашнего приключения с погребом. Их нужно было стирать. Лена свернула и засунула их под матрас. Потом залезла в гардероб и пересмотрела висящие там платья. Выбрала Томкин ярко-зелёный балахон с красными цветами. Надела, повязала на голову её лиловую шёлковую косынку и поднялась в кухню. Перед уходом погляделась в зеркальце. Турецкий наряд был ей очень к лицу и совсем в пору. Они с Тамарой были одного роста, но у старшей подруги формы были покруче. Лене всегда хотелось иметь что-нибудь такое, броское, но мать говорила, что подобный стиль больше подходит не девушке, а женщине свободных нравов. Не всякая замужняя дама нацепит на себя такие вульгарные тряпки. Но сейчас, когда Томка была далеко, Лене выпало счастье пофорсить в её нарядах.

Без Юли и, особенно, без Фани кухня выглядела сиротливо. Лена заглянула в маленький старый холодильник «Север». Он у Краснопевцевых всегда был забит до отказа. Там можно было найти всё необходимое для приготовления оладьев. С ними девушка справилась легко и довольно быстро. Но пока тесто шипело и румянилось на сковородке, она напряжённо думала, вспоминала вчерашний вечер. Как она случайно обнаружила под половиком вход в погреб, лестницу, идущую вниз на большую глубину и запертую дверь. Ей вспомнился тяжёлый дух сырости, пыль и ржавчина, от которых она с трудом отмыла лицо и руки. Что это была за дверь? Куда вела? И существовал ли от неё ключ или он был давно потерян? Вчера она с удовольствием покинула каменный колодец, и, когда снова оказалась в своей комнате, тщательно замаскировала дыру в полу. Уложила как можно ровнее доски, накрыла их половичком. Куклу, свою единственную подружку, спрятала в шифоньер, занавесив одеждой. Покончив с оладьями, Лена сложила их в миску и накрыла крышкой, чтоб не остыли. Потом начала варить овсянку. Вскипятила молоко, засыпала хлопья и стала помешивать ложкой в кастрюле. Вдруг кто-то набросился на неё сзади. Это был Краснопевцев. Лена слышала его шаги, но не придала им значения. Она представить себе не могла, что старик поведёт себя так странно. Лаврентий зажал ей рот рукой и, заикаясь от возмущения, злобно прошипел в самое ухо:

– Как?!.. Как ты посмела?!.. Как… ты здесь оказалась?! Я… убью тебя, мерзавка!

Старик сзади схватил девушку за горло и сжал так, что она захрипела, выкатив глаза, и выронила ложку. Каша вырвалась за края кастрюли и хлынула на плиту. Лена мотала головой, мычала что-то. Но старик, став красным от натуги, тащил её к лестнице. Фиолетовая бандана сползла с её головы и упала на пол, золотистые волосы рассыпались по плечам. Лаврентий опомнился и отпустил пленницу. Некоторое время они стояли лицом к лицу, тяжело дыша, и таращились друг на друга, словно виделись впервые. Краснопевцев был красен как рак, а у Лены на глазах выступили слёзы.

– Как оказалась? Как оказалась? – возмущённо произнесла девушка. – Вы же сами велели мне завтрак приготовить. У вас с головой-то как?..

– Ты права. Я совсем забыл. Старый стал. С головой и, правда, не того. Прости, душечка. Я тебя напугал… – по блуждающему взгляду, по дрожанию рук видно было, что старик с трудом приходит в себя после пережитого потрясения. – Не сердись. Устал я. Всё сам, сам. Вот разум и помутился. Блинчики испекла? – как можно мягче спросил Краснопевцев и улыбнулся своей «поцелуйной» улыбочкой. Он приподнял крышку и заглянул в миску, где горкой лежали горячие блины. – М-м, какой запах! Умничка! Ты, знаешь, не надевай этот халат. Фасон бочонком, аляповатая расцветка, безвкусица, одним словом. Не надевай, он тебе не идёт.

Лена ничего не ответила. Она оттирала тряпкой кашу, прилипшую к плите.

– Брось, я сам потом всё вымою, – Лаврентий нежно погладил девушку по волосам и по спине. – Сам, сам, не спорь. Пошли вниз пить кофе.

– Можно и здесь попить, – бросила через плечо Лена. – Чего посуду вверх-вниз таскать?

– В кухне? – поморщился Краснопевцев. – Фу, какой моветон. В кухне едят одни слуги. Господа кушают в столовой.

Он взял миску с оладьями, бутыль из-под «Кока-колы», полную домашнего молока, необходимую на две персоны утварь и поставил на поднос. Этим подносом всегда пользовалась его сестра. Лена вспомнила, как Лаврентий унижал её вчера, и сердце девушки сжалось.

– А Фаня? – спросила она. – Она не будет завтракать с нами?

– Я же говорил тебе, Фаня в депрессии. Она когда хандрит, ничего не ест, кроме воды и сухариков.

– Я навещу её? – предложила Лена. – Отнесу нормальной еды. Она не откажется, вот увидите. Я уговорю…

– Не надо, – с нажимом произнёс Краснопевцев. – Делай только то, что тебе говорят. Я живу с Фаней не один десяток лет, и, поверь, лучше знаю, как обращаться с такими больными. Её просто надо оставить в покое. Когда приступ ипохондрии пройдёт, она будет питаться, как мы. А пока – строгая диета.

За завтраком Лаврентий рассказал Лене, что предки его были простые люди, из крестьян. Но, перебравшись в город, находились в услужении в богатом доме и кое-что из манер у своих хозяев переняли. Как одеваться, как вести беседу, в какой руке держать вилку, а в какой нож. А после революции, когда сами стали господами, эти знания им пригодились. И посетовал, что сейчас по-настоящему культурных людей раз-два и обчёлся. Покончив с завтраком, Лаврентий уехал по делам, а Лена схватила кофейник, тарелку с остатками блинов и пошла к Фане. Она стучала в дверь её комнаты, звала старушку, предлагала передать ей кофе с блинами через окно. Девушка понимала, что Краснопевцев запер сестру снаружи и ключи увёз с собой. Всё тщетно. В ответ была лишь мёртвая тишина. Сестра Лаврентия не отозвалась ни единым звуком.

Лене было дорого время. Пока Краснопевцева не было дома, нужно было действовать. Девушка переоделась во что похуже, достала побелку, развела её в ведре, вынула кисти, пару раз махнула по потолку в коридоре. Если старик внезапно вернётся, то поймёт, что она возобновила ремонт. На самом деле, у Лены был другой план. Среди многочисленного барахла, хранившегося в доме Краснопевцевых, были и полезные вещи, например, инструменты. Перебрав кучу железяк, напиханных в один из стенных шкафов, она нашла крепкий молоток и ломик. Лена решила взломать подземную дверь и посмотреть, что за ней находится. Слова цыганки не шли из её головы. Если Зою надо «искать под ногами» то, возможно, она там, за таинственной дверью? Зачем? Почему? Как и для чего она там оказалась? Эти вопросы Лена оставила на потом. Сейчас нельзя было терять ни минуты. Вооружившись молотком и ломиком, девушка вернулась в свою комнату, подняла коврик, разобрала доски, которые прикрывали дыру в полу, и спустилась по лестнице в подземелье. Фонарика у неё не было, но были свечи и коробка спичек, и ещё найденная во дворе треснутая розетка для варенья, которая могла бы служить подсвечником. Свечки Лена добыла в столовой. В ящике старинного резного буфета у Лаврентия имелся приличный запас свечей. В Михеевке, как везде в пригороде, часто отключали электричество, и каждый запасливый житель имел хотя бы по одной коробке толстых стеариновых палок.

Лена не стала включать электричество в комнате. Это было опасно. Свет среди бела дня мог вызвать подозрение соседей и, что ещё хуже, – быть замеченным Краснопевцевым. Если, вернувшись, он увидит свет в её окне, то сразу поймёт, что дело нечисто, и ей влетит. План её наверняка будет сорван, а дыра забита навечно. Эти соображения заставляли девушку быть очень осторожной. Лена оглянулась, прислушалась. В доме было тихо. С улицы тоже не долетали никакие звуки, кроме привычных постукиваний колёс о стальные рельсы. Поезда и самолёты были тут, в Михеевке, как бы частью самой природы, как в Москве повизгивания тормозящих шин о сухой асфальт, еле уловимый грохот подземки и бесконечный оркестр автомобильной сигнализации.

Можно было работать. Лена вставила ломик в щель между дверью и косяком и стала бить по нему молотком. Результат был нулевой. От этих ударов, казалось ей, сотрясался весь дом, но дверь не поддавалась. Было впечатление, что она намертво приварена к коробке или заперта изнутри. Краснопевцев в разговоре с Фаней хвалился, что его отец долго строил свой домище. Лена подозревала, что дверь, с которой она никак не могла справиться, ведёт в то самое бомбоубежище, которое было его гордостью. Она возилась долго, потеряв счёт времени, но совершенно напрасно. Дверь не поддалась. Сожгла пять свечей, выпачкалась в пыли и ржавчине. На улице начало темнеть, но Краснопевцева ещё не было. Услышь Лена хоть краем уха тарахтенье его «цыплячьей» машины, она тотчас же вылезла бы из погреба. Но машина не приезжала, и девушка продолжала долбить ломом по ржавому железу. Порой ей казалось, что дверь вот-вот поддастся, но каждый раз это было только иллюзией.

Она так была увлечена своей работой, что не заметила наступления сумерек, не слышала, как в дом кто-то вошёл. Только, когда раздались тяжёлые шаги рядом с её комнатой, скрипнула и открылась дверь, Лена опомнилась. Она прижалась спиной к холодной шершавой стене, тянущейся вдоль лестницы вниз, и замерла. Посмотрела вверх и увидела в светлом проёме мужские зимние сапоги. Чьи это были сапоги, она не знала. Но точно не Краснопевцева. Какой-то мужчина стоял на самом краю дыры, ведущей в подземелье. Лена, затаив дыхание, смотрела на его ноги. Кто бы ни был этот человек, сосед или даже вор, она боялась его меньше, чем Лаврентия. Поэтому смело выкрикнула из подпола:

– Это что у нас там за гости? Сознавайтесь, а то… – сжимая в руках молоток и ломик, девушка выбралась на поверхность. В комнате было сумеречно, поэтому человек, вошедший без спроса в дом и стоящий сейчас посреди её комнатушки, показался Лене огромным как гора. На самом деле таким его делал роскошный, на белом меху тулуп. Человек был с бородой, глаза его весело поблёскивали в полутьме.

– Кто вы? Почему вошли без спроса? – продолжала нападать Лена.

– Гм, за вторжение извиняюсь, – пробасил посетитель. – Берендеев я.

– Берендеев? – недоверчиво переспросила Лена. – Фока? Не врите. У него бороды нет. Кто вы?! Говорите правду?!

– Не Фока я. Фока в СИЗО. Я Игнатий, отец его. Игнатий Мефодьевич Берендеев. Владею постоялым двором.

– Каким ещё постоялым двором? – удивилась Лена. – Лошадей, что ли, держите?

– «Постоялый двор» – это название, – засмеялся гость. – А на деле – современный гостиничный комплекс, с рестораном, с бассейном, кегельбаном и всем прочим. А название я в честь прадеда своего взял. Он в стародавние времена такой двор в Михеевке держал. Вот у него лошади точно были. Да нас, Берендеевых тут все знают. Вы, верно, не здешняя? Позвольте, я свет зажгу? – попросил незваный гость и, не дожидаясь разрешения, нажал толстым пальцем на выключатель у двери. – Ой, какая вы чёрная! – покачал он головой, увидев Лену при свете. – Чисто африканка! Вы в зеркало на себя поглядите…

Игнатий Мефодьевич добродушно засмеялся и спросил:

– А чего зеркало не протрёте? Оно вон как зацвело, смотреться невозможно.

После этих слов незваный гость шагнул к зеркалу, достал из кармана дублёнки носовой платок и хотел стереть со стеклянной поверхности толстый слой пыли, но Лена его остановила.

– Нет! – крикнула она. – Нельзя! Мы в зеркала не смотримся!

– Нельзя, так нельзя, – пожал плечами Берендеев. – Я со своим уставом в чужой монастырь не лезу. Я хотел, как лучше. В зеркала не глядятся, если кто умер. Но у вас вроде все живы?..

Лена кивнула.

Гость убрал платок в карман.

– Я вот чего приехал…

Лена посмотрела в окно и увидела чёрный джип посреди двора. Это был транспорт владельца «Постоялого двора».

– …Краснопевцев Лаврентий Павлович скоро ли будет, не знаете?

– Скоро, – кивнула Лена. – Он к ужину всегда приезжает. Только… Фаня больна, а я ничего не успела приготовить.

– Ну, это дело поправимое, – успокоил её Игнатий Мефодьевич. – Я ведь не с пустыми руками, кое-что из своего меню прихватил. Вас-то как по имени?

– Лена, – просто ответила девушка. Берендеев-старший ей был симпатичен. Куда симпатичней своего младшего отпрыска. Внешне они были похожи. Понятно было, что Фока пошёл в отца. Игнатий Мефодьевич и могучей статью, и габаритами вполне мог сравняться с сыном. Только ростом был пониже. На вид ему было чуть за пятьдесят. У Фокиного отца были каштановые с проседью волосы, борода и усы, но глаза были карие, а не голубые, как у сына, и в них было больше понимания и доброты. И вообще, от всей фигуры Берендеева-старшего веяло основательностью и теплотой. Про таких мужиков в народе говорят: «За ним, как за каменной стеной». Произнося слова, он изредка посмеивался и щурил левый глаз.

– Давайте-ка, Лена, поступим так. Вы приберётесь тут, себя в порядок приведёте, а я пока схожу за своим скромным пайком. Он у меня в судках, в машине. Потом в столовой ужин накрою. И милости прошу, откушать нашей Берендеевской стряпни. Глядишь, и сам подоспеет к столу. А где Фаня? Что-то я его сестрицы не вижу?

– Болеет, я же сказала, – вздохнула Лена и, собравшись с духом, попросила симпатичного бородача:

– Вы… Игнатий Мефодьевич, не надо меня на «вы». Я из глубинки, не привыкла. И Краснопевцеву, когда вернётся, не говорите, пожалуйста, что я в подвал лазила, ладно? Боюсь, он ругаться станет. Он велел мне только наружный ремонт произвести. Но я решила в подполе тоже покрасить. Хотела, как лучше, да не вышло. Только пол разворотила. Теперь мне влетит.

– Понял, понял, замётано, – моргнул глазами Берендеев. – Можешь не продолжать. Говорят, под домом у Краснопевцева как у Кощея Бессмертного богатство несметное. Сундуки, набитые золотом, сапфирами да яхонтами. Женское любопытство понять можно. Я бы и сам не прочь взглянуть одним глазком на его сокровища. Но, – он приложил палец с массивным перстнем к губам, – молчок, слово даю. Лаврентий ничего не узнает, – моргнул он ещё раз.

Через четверть часа Лена уже мылась под душем. Она тщательно замаскировала вход в погреб, убрала под кровать инструменты и свечи. Отец Фоки, не в пример сыну, был ей симпатичен. И почему-то девушка была уверена, что он сдержит слово, не выдаст.

Она затопила печь в ванной. И почти сразу встала под душ. Вода прогревалась медленно, но ей хотелось как можно скорее смыть с себя пыль и ржавчину. Лена боялась, что Краснопевцев нагрянет с минуты на минуту. И не ошиблась. Едва она вытерла сухим полотенцем тело и волосы и влезла в привычные джинсы и майку, во дворе затарахтел его «цыплёнок». Потом залаял Пилат. Лаврентий вернулся рассерженный и усталый. Берендеев встретил его с широкими объятьями, провёл в столовую и ошарашил богато нарытым столом. Под тулупом у него оказался дорогой серый костюм в чёрную полоску, белопенная сорочка и галстук цвета маренго.

Лена зашла поздороваться с хозяином и обомлела. Никогда она не видела такой гастрономической роскоши, не вдыхала таких ароматов. На столе стоял в гнутой металлической кастрюле французский луковый суп, рядом в фарфоровых мисочках благоухали овощные, мясные, рыбные и сырные салаты. На одном блюде лежали жареные рябчики, на другом – расстегаи с севрюжкой и многое другое. Вина были иностранные, каких девушка доселе не видела. И над всем этим натюрмортом витали запахи укропа, кориандра и ещё каких-то травок.

Краснопевцев разрешил Лене тоже сесть за стол, но подальше, с торца. Она очень обрадовалась, так как была предельно голодна. Появление в доме важного гостя было как нельзя кстати. Оно избавило девушку от строгого выговора за отсутствие ужина и прочие мелочи. Лаврентий по-стариковски был сварлив и всегда находил, к чему придраться. Угодить ему было нелегко. И что бы она ни состряпала, сравниться с искусными Берендеевскими поварами ей было точно не по силам. Пока мужчины беседовали, Лена просто наслаждалась едой. Угощал гость, а не хозяин. Он наполнял тарелки, разливал вино. Девушке вместо крепких напитков давали крюшон.

– Представь, Игнатий Мефодьевич, – горячился Краснопевцев, опрокидывая в рот рюмку хорошо выдержанного коньяка. – Еду домой с заседания Общественного совета, устал как чёрт. Пять часов сидели, все поселковые вопросы, кажется, обсудили, какие можно…

Берендеев надел ему на вилочку маринованную виноградину и поднёс к самому рту.

– Спасибо, – кивнул Лаврентий, прожевал её, выплюнул косточки и продолжил: – Еду, значит, по главной улице. Не один, целым кортежем едем. Всё уважаемые люди: педагоги, врачи, люди искусства. Цвет Михеевки. Всем Советом разъезжаемся по домам. И вдруг… на перекрёстке, возле супермаркета… выговорить противно, – он поправил пальцем очки, – кидается мне прямо под машину чудо в лохмотьях. Я затормозил, за мной все машины встали. Что случилось? Что случилось? Я испугался, думал, человека задавил. А это оказалась Ульяна, идиотка наша местная. Таращится на меня безумными глазами, пальцем тычет и кричит: «Убийца! Люди добрые, он жену убил! Он вместо неё в доме мумию держит!». Нет, каково?

Услышав это, Лена поперхнулась.

– Я – святой человек, – Лаврентий выпил ещё рюмку коньяка и закусил сыром со слезой, – десять лет покоя не знаю. Кручусь как волчок. Уколы, лекарства, процедуры. Всё сам, всё сам. Меня к награде надо приставить, памятник при жизни возвести, а какое-то чучело вот так запросто перед всем честным народом, а главное, перед Михеевской элитой меня позорит?

– Да не бери в голову, Лаврентий Павлович! – рассмеялся гость. – Ты лучше супчика отведай, закусок. Выпей ещё, настроение и улучшится.

– Легко тебе говорить, Игнатий Мефодьевич, – Краснопевцев начал хлебать суп, то и дело поправляя сползающие очки. – Не тебя перед обществом ославили. Я жизнь прожил, людей знаю. Они любую чушь вмиг подхватят и разнесут по посёлку. И прощай моё реноме. Слушай, скоро твой Мефодий «Дом призрения» достроит? Запихнуть бы туда всех неблагополучных, пьяниц, бомжей, и дело с концом. Чтоб нормальным людям жизнь не портили. А первую – Ульяну.

– Через годик, не раньше, – вытерев рот салфеткой, ответил Берендеев. – Он ведь хочет, чтоб всё было по высшему классу: жилые корпуса, медчасть, спортзал, оранжерея. Чтоб живущие там цветы выращивали, овощи в теплицах, грибы, рыбку в своём водоёме. Диснейленд надо построить. Ведь по нашей задумке там смогут не только старики, инвалиды и одинокие люди приют найти, но и целые семьи, потерявшие кормильца, безработные, ну, и пьющие, «злостные неплательщики». Чтоб их не на улицу, а детей в детдом, – а к нам. Чтоб могли бедолаги переждать бурю, подлечиться, перевоспитаться, если надо, встать на ноги, а ребятишки их хорошую жизнь увидать. Там и цеха будут, чтоб деньжат заработать, и психологи. В общем, планы большие, быстро не получится. Если уж мы, Берендеевы, инвестируем капитал в этот проект, то строить будем на совесть. Пусть люди нас добром вспоминают.

Краснопевцев обглодал рябчика, заел расстегаем и вдруг спросил прямо в лоб:

– А ты чего приехал-то? В гости или по делу?

Берендеев ответил не сразу. Сначала задумался, потом вздохнул, хлопнул по столу ручищей с обручальным кольцом и золотой печаткой на толстых пальцах и, словно решившись, произнёс:

– По делу.

– М-м, по какому же? – Краснопевцев поискал глазами коробочку с зубочистками, но не нашёл и кивнул Лене, чтоб принесла. Она вскочила из-за стола и побежала в кухню.

– Сам знаешь, насчёт Фоки. Ты на него целую папку компромата собрал. Так ты её забери. Ведь ни за что сидит парень.

– Как это «ни за что»?! – возмутился Краснопевцев. – Сколько он неприятностей доставил?! Курицу мою застрелил…

– Да возмещу я тебе курицу, – отмахнулся Берендеев. – Пять за одну получишь.

– Вот только подкупать меня не надо. Я человек неподкупный. Для меня принцип важней всего.

Лена принесла зубочистки, и Лаврентий не преминул воспользоваться одной.

– А то, что из-за его озорства человек сгорел?

– Да ведь Фока не знал, что Китаец у тебя в сарае заперт, а ты знал, но смолчал, – возразил Игнатий Мефодьевич. – Выходит, надо тебе было, чтоб бомж преставился?

– Что значит «надо»? Да когда твой сынок мой сарай поджёг, у меня всё разом из головы вылетело. До Китайца ли мне было? Я за дом испугался, за имущество. У меня сестра-инвалид по мозгам, супруга парализованная. Куда бы я с ними? Я о семье думал, а не Китайце. Забыл, сознаюсь, забыл. Но преступление-то твой Фока совершил, не я. Значит, он в смерти бомжа виноват. Статья 109. «Убийство по неосторожности» в чистом виде. Вместе с хулиганством и умышленным поджогом года на три потянет, – подытожил Лаврентий и занялся чисткой зубов. Заметив, что Лена с большим интересом прислушивается к их беседе, он спросил:

– Ну, ты насытилась?

Девушка кивнула и поднялась из-за стола. Берендеев оглядел её не без удовольствия. Так, что девушка покраснела.

– Так иди, чего стоишь? – прикрикнул на неё Краснопевцев. – Тебя наши разговоры не касаются.

– Где ты, Лаврентий, таких красавиц берёшь? – поинтересовался гость.

– Так они сами ко мне едут. Вся Россия-матушка, и не только Россия, почитай весь бывший СССР в Москву рвётся. Работы нет на местах или платят мало. Вот и летят как мотыльки на огонь. А кто им запретит? Демократия!

– Можно я Фане пирожков с рыбой отнесу? – спросила Лена.

– Отнеси, – раздражённо бросил Лаврентий. – Не пирожки это, а расстегаи. – И когда она уже вышла из столовой с тарелкой в руках, добавил себе под нос: – Деревня.

Лена вышла и тут же заглянула вновь.

– Ой, Лаврентий Павлович, – наивно сказала она. – Я и забыла, что дверь в её комнату заперта. Как же я пирожки передам? Отпереть бы надо.

– Сказал же – расстегаи, а не пирожки! – разозлился старик, ковыряя зубочисткой в зубе. – Иди, сказал, я сам потом Фане гостинцев отнесу. А те, что взяла, оставь себе. На ночь покушаешь.

Когда Лена вышла, он пояснил Берендееву:

– У сестры очередной приступ. Буйствует, плачет, крошки хлеба в рот не берёт. Приходится запирать. Кто знает, чего можно ждать от больного человека.

Отец Фоки сочувственно покачал головой.

Лена вышла из комнаты, но не ушла, а притаилась за дверью. Она смотрела в щёлку и слышала всё, что говорилось в столовой.

Берендеев повертел рюмку в пальцах. На лбу его появилась продольная складка.

– Ну, допустим, Фока озорник. Но ведь не убийца? Второго бомжа, Фантомаса, не он под товарняк толкнул?

Это был прямой намёк. Краснопевцев замер с открытым ртом и зубочисткой в руке.

– А ты там был? Видел, что это я его, да?.. – ляпнул он, не подумав. – У тебя, может, и доказательства есть?

– Свидетели есть, – спокойно ответил Берендеев и налил им с Краснопевцевым ещё по рюмке коньяка.

– Какие ещё свидетели? – Лаврентий покраснел и подтянул пальцем сползшие на кончик носа очки.

– Те, что ночной электричкой в Михеевку из Москвы возвращались. – Берендеев единолично чокнулся с Краснопевцевым и выпил коньяк. Лаврентий оцепенел от страха, но быстро оправился, засмеялся и погрозил гостю пальцем.

– Блефуешь, да? Как говорят уголовники, бывшие мои подопечные, на понт берёшь? Ну ты и затейник, Игнатий Мефодьевич! Ведь не было там никакой электрички! Кроме бензовоза, вообще никаких поездов не было! Разыграл ты меня? Ну? Сознайся!

– Ну, разыграл, разыграл, – засмеялся Берендеев. – А ты откуда знаешь, что не было? – спросил он, сощурив левый глаз.

– А… я… – растерялся Лаврентий, ещё сильней покраснел и громче захохотал. – Ну, с вами, новыми русскими, как говорится, в шашки не садись. Ладно, разыграл, а я не обижаюсь. Люблю я вас, в душе люблю. И тебя, и супругу твою, дай бог ей всего, что пожелает. С младшим сыном тебе, Игнатий Мефодьевич, не повезло, зато старшие – любо-дорого смотреть. Мефодий – архитектор, глаза строительной фирмы, Онуфрий – священник. Венчает, крестит, нам, дуракам, проповеди читает. Какое счастье для отца! Мне, старому бобылю, завидно, – вздохнул он.

– Фока молодой ещё, перебесится, – подхватил тему гость, – а про Онуфрия ты в самый раз вспомнил...

Краснопевцев насторожился.

– Я как раз от него. Ездил внуков проведать. Всё же их четверо. Все мальчишки. С каждым повозись, каждому гостинец привези. И жена опять на сносях. К Рождеству девочку обещала. Но это так, присказка, сказка впереди…

Лаврентий заёрзал, и старый венский стул под ним заскрипел.

– Так вот Онуфрий интересную штуку мне рассказал. Он мне, а ему кладбищенский сторож. Попросился будто бы вчера на исповедь. Вроде грех на нём. И рассказал. Что тут как-то днями, ещё не рассвело, пожаловал к нему посетитель. Один известный в посёлке человек. У него на нашем погосте семейная могила. И попросил яму вырыть под гробик. Сказал, что пёс у него любимый сдох. Хотелось бы рядом с хозяевами зарыть. Сторож, понятное дело, возмутился. Как можно, чтоб животное на людском кладбище? Батюшка, мол, не одобрит, не положено. А посетитель ему: «Ты попу своему ничего не говори и запись в книге не делай. Вырой яму, остальное я сам». И деньги хорошие посулил. Сторож мялся, отнекивался. Говорил, что не может без благословения, что земля с ночи мёрзлая, надо утра подождать. Корячился, корячился, но деньги, в конце концов, взял. Поддался на искушение. Сходил за лопатой и вырыл что просили. Взял, стало быть, мзду и ушёл в дом, но лопату оставил. По просьбе того человека. Ушёл, значит, в дом, а уже почти рассвело. И он в окошко наблюдал, как его клиент ящик здоровый из багажника выволок и в яму его кинул. И сам землицей засыпал. Засыпал, снежком припорошил и уехал. Уехал и думал, «концы в воду»…

Игнатий Мефодьевич налил себе в стакан крюшону и отпил, не сводя глаз с Краснопевцева. Тот был явно взволнован. Это было заметно по его багровым щекам, по дрожанию пальцев, по нервным порывистым движениям. Он вертел головой, будто мягкий ворот клетчатой рубашки вдруг стал ему тесен, тяжело дышал и, кажется, хотел провалиться сквозь землю.

– Ну, и дальше что? – спросил Лаврентий, когда пауза слишком затянулась. – Говори уж, не томи.

– Ну, деньги сторож взял, а дотронуться до них боится. Хочет, да не может. Неправедные они, руки ему жгут. И сна лишился, и аппетита. Как тот ящик вспомнит, так пот его прошибает. Слишком велик тот ящик был для собаки. А ну как, думает, тип тот, что ему заплатил, человека убил и на кладбище закопал? А я ему в этом деле помог? Соучастник преступления, значит? Позеленел сторож за два дня, измаялся весь и попросился к Онуфрию на исповедь. Выложил ему всё как на духу…

– А Онуфрий что? – нетерпеливо спросил Краснопевцев.

– Посоветовал ему в полицию заявление написать и денежки эти приложить. Помог даже грамотно составить. Чтоб стражи порядка эксгумацию провели, какая там за собака зарыта? Так кого ты там, Лаврентий Павлович, без суда и следствия к богу в рай отправил? А? Я твоего пса видел. Он вроде бы жив-здоров, – Берендеев съел виноградину. – Он ведь у тебя всего один? Заявление при мне, деньги твои тоже, в конверте. Я когда от Онуфрия уезжал, он попросил всё это в полицейское управление забросить. Я согласился, всё равно мимо еду. Но потом передумал и решил сначала к тебе завернуть. А перед этим у себя в ресторане побывал. Мне повара закусок собрали. Чтоб, значит, нам с тобой веселей беседовать было.

Его визави стал красным как рак и молчал, уткнувшись взглядом в тарелку.

Берендеев ещё отхлебнул крюшона. Он ждал ответа.

– Ну ты и медведь, Игнатий Мефодьевич! – выдохнул, наконец, Краснопевцев. – Хищник! Придавил меня, старого зайца, к стенке и дыхнуть не даёшь. Только что кости ещё не поломал, сухожилия не вывернул…

– А иначе нельзя в нашем «лесу», – засмеялся Берендеев. – Или я тебя, Лаврентий Павлович, или ты меня, – и допил крюшон.

– На чистую воду решил меня вывести? – грустно спросил Краснопевцев. – Скажи, миллионщик, на кой чёрт тебе сдались наши семейные тайны? Мы – люди маленькие, а у тебя что, своих дел мало?

– Твои секреты и заморочки, точно говоришь, мне ни к чему. Мне сын мой, Фока, нужен. Чтоб его на свободу выпустили.

– Твои условия? – перешёл на деловой тон Краснопевцев.

– Ты каракули свои из органов отзываешь, а я тебе взамен – заявление сторожа и конверт со взяткой. Всё шито-крыто. Никто ни о чём не узнает.

– Баш на баш, значит? – сузил глаза Краснопевцев.

– Баш на баш, – подтвердил бизнесмен.

– А гарантия, что никто из вас троих меня не сдаст?

Собеседники пристально смотрели друг на друга.

– Гарантия – моё честное слово, – заверил Берендеев. – Надёжней гарантии не бывает.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за март 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение марта 2016 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

Автор участвует в Программе получения гонораров
и получит половину от всех перечислений с этой страницы.