На берегу

 

 

 

Ночью он опять не спал. Болел плечевой сустав на правой руке. Клепов не знал, куда деть ноющую руку. Но теперь у него было ведро! Большое железное ведро. И утром, едва забрезжил рассвет, он снова был под Голландской шапкой. Но сдавало сердце, и как он ни упирался, к вечеру ему удалось сложить из камней только одну пирамиду.

Стало темнеть, когда он начал носить камни для второй.

Приехал хозяин. От него пахло хорошим коньяком и фруктами.

– Так дело не пойдет, – впервые взглянул он в глаза Клепова.

– Еще не вечер, – ощерился Клепов, шатаясь от усталости. Его левая рука висла, как плеть. – И ночь впереди...

– Согласен! – хлопнул его по плечу Хеопс так, что Клепов зашатался. – Но я за тобой наблюдал, – перевел он взгляд на море: – Ты честный человек. А я не изверг. Вот деньги, – достал он из кармана и протянул Клепову белый конверт из плотной бумаги. – Сходи к врачу. Здесь хватит.

Клепов взял конверт.

– Тебе в поселок? – вдруг оглянулся хозяин, направляясь к джипу.

– Нет, мне туда, – махнул в сторону моря Клепов.

– Что ж, попутного ветра, – сказал хозяин и сел в машину.

Клепов стоял с конвертом в руках. Прошла минута, другая. Машина не двигалась. Зажженные фары выхватывали из темноты часть обрыва, каменистый берег с упавшей в море сосной. Шумело в темноте море. Вдруг дверца джипа отворилась, и хозяин вышел.

 

– Здесь немного бренди, – протянул он Клепову бутылку. – Выпей. Ты похож на мертвеца.

Клепов взял бутылку. Хозяин уехал.

 

 

*   *   *

 

На другой день горизонт посветлел. В голубом, промытом дождем небе плыли облака причудливой лепки. Из-за лесистого берега поднималось солнце. Можно было развести огонь, побриться, переодеться.

Правой рукой Клепов стянул с себя свитер, связанный женой, и, подивившись своей худобе, достал из рюкзака пакет с подарками дочери: белую рубашку, которую он до сих пор ни разу не надевал. Битловский галстук. Все надеялся, что его жизнь как-нибудь наладится материально или духовно. И тогда он, с чистой совестью, наденет белую рубашку, повяжет новый галстук. И начнет жизнь заново.

Но теперь ничего нельзя было изменить.

 

Перед осколком зеркала, укрепленного в развилье рябины, он сбрил трехдневную щетину, надел рубашку с якорем, повязал галстук. Рубашка была сухой. Галстук, – о каком он и не мечтал. Чисто выбритый, подтянутый и мудро молчаливый, Клепов снова почувствовал себя моряком, подчиняющимся корабельной дисциплине, верным старым традициям – уходить на дно в чистом. Но прежде он отошлет заработанные деньги своим девочкам. Марине и Даше.

– Хорошо, что у меня есть старая лодка и железный якорь, – подумал он, как о чем-то обыденном, будто собрался не в одиночное плавание, а на рыбалку.

Потом он сложил в рюкзак свои пожитки, которые, собственно, были ему не нужны и, окинув взглядом свое логово в дюнах с очагом из гладких камней, столиком, который он соорудил из досок, подаренных морем, поднялся на гребень дюны и по тропинке с рюкзаком на спине спустился на берег моря.

 

В последний раз он оглянулся на свое пристанище, всмотрелся в берег, где в густых ивовых зарослях скрывалась его «фазенда», и, вздохнув, пошел вдоль берега моря в поселок, чтобы отправить денежный перевод семье, и где на старом причале была ошвартована его лодка, которую он нашел летом, бесхозную, отремонтировал, просмолил ее.

На морском горизонте топал домой сейнер, зарываясь штевнем в волны. Клепов не торопился. Прощался с берегом, где знал каждый камень, каждое бревно, выброшенное волнами. Да что там – любой другой предмет. Будь то маска для подводного плавания, глядящая на него пустыми глазницами, желтая резиновая перчатка, обросшая мелкими ракушками, или черный бушлат, распято лежащий на мокром песке. И странное дело, на какую бы вещь ни упал его взгляд, все приобретало для него какую-то особую ценность. Как будто вещи были одухотворенными и молча его приветствовали.

– Это голод, – вслух сказал Клепов. – Мне открывает глаза голод.

И ему опять захотелось выпить чашечку горячего черного кофе.

 

Вдали на берегу речки, весело бегущей к морю, показались три пирамиды из камней, которые он вчера сложил, одолев третью уже поздней ночью. Из-за облаков выглянуло солнце, осветив глинистые откосы Голландской шапки, испещренные глубокими промоинами, точно морщинами, с нависшими над обрывом деревьями, готовыми вот-вот сорваться вниз. И Клепов почувствовал солнечное тепло на своем лице.

Передохнув возле пирамид, он двинулся дальше, миновал Голландскую шапку и вдруг увидел своего знакомца.

Бушприт лежал в том же месте, где Клепов его нашел два дня назад, когда искал на берегу ведро. Ему показалось, что с тех пор прошла целая вечность. Он снял рюкзак. Поставил его на гальку. Присел на валун рядом с бушпритом. С наслоениями красок – синей, желтой, белой, с размочаленной верхушкой, бушприт напомнил его в кризисную пору.

Клепов достал из рюкзака бутылку с остатками дареного бренди. И сделал из горлышка добрый глоток. Горячий толчок под сердце растекся по телу приятным теплом. В голове зашумело. Он сам не заметил, как стал разговаривать с брусом, некогда горделиво летящим впереди своего корабля. Рассказывал, как их судно, построенное в прошлом веке, с котлами, которые парили, как старая прачечная, попало в полосу полного шторма у берегов Австралии. Шторм доходил до одиннадцати баллов. Океанские волны обрушивались на палубы, и ветер сбивал с ног моряков, когда корабль потерял управление и его, точно щепку, несло на спинах валов прямо на рифы.

– Море кипело, ревело за бортами, – рассказывал Клепов, и ему, казалось, что бушприт слушает его. – Мы отдали оба якоря. Но один сразу сорвало, а у другого лопнула якорная цепь. И судно развернуло носом к волне. А потом его подбросило к черту на рога так, что мы повалились, хватаясь за что попало. И, знаешь, о чем я жалел в тот момент? – мозолистой правой рукой Клепов судорожно провел по лицу. – Что не успел... Понимаешь, не успел... купить дочке компьютер. Это была моя мечта. Ей было трудно учиться в университете без компьютера. М-да...

Клепов сделал из бутылки еще глоток.

– Нас чудом спасло австралийское судно «Olga», услышавшее наш SOS. Прилетели в Россию. Я поехал домой, мечтая, как куплю Даше компьютер, подарки Марине. Вышел покурить в тамбур. Там ко мне прицепились пьяные парни. Я не хотел драки и почти сердечно – такой я был счастливый, что еду домой! – попросил их оставить меня в покое. Один из них достал выкидной нож. Приставил к моему горлу: «Бабки гони!» Я дал ему кулаком. Он отлетел, ударился головой об железо. Другой убежал... Я поднял парня. Он был мертв... Такие дела, брат. Такие дела...

 

Победоносным светом сверкало море. На горизонте средневековыми городами громоздились облака. Сердце Клепова ширилось. Города рушились. И возникали вновь. Из порта вышел в море парусный корабль, судя по мачтам, бриг. Его сопровождала яхта с надутыми ветром парусами...

– Где твой дом, твоя команда? – рокотало море, и в сердце вонзалось иглой ностальгия.

Вдруг Клепов увидел, как на морском горизонте из-под обломков города, расправляя гигантские, в полнеба, крылья, поднимается чудовищная, страшная своей красотой, страшная своим ужасом птица, готовая схватить мертвой хваткой каждого. Клепов понял, что сейчас птица схватит его, и, как только он об этом подумал, птица его схватила, и он полетел в неизведанное, ощущая себя прощенным и легким, как перышко, уносимое ветром в пространство...

– Папа! – позвала его Даша.

Усилием воли Клепов хотел вернуться назад, но кто-то громко сказал:

– Якорная лопнула!

И конец оборванной цепи, болтавшийся у клюза, часто и тяжело стал бить по корпусу корабля, отдаваясь болью в сердце. Клепов летел прочь от земли, и удары цепи по корпусу становились все слабее и слабее, а звуки все глуше, потом цепь замерла...

Клепов лежал на песке, упершись лицом в небо. В вышине по небесному океану плыло семицветное, как радуга, облако. Только бы не сбиться ему с курса. И даст бог, оно долетит до России.