Ныкалка, или Как я был миллионером

Все зимние развлечения и игры закончились.

Лыжи, коньки и клюшки были убраны по чуланам до следующего сезона. На разбитых Шанхайских улицах разлеглись непроходимые озера воды и мокрого снега, растаял снег над моей ныкалкой. На проглянувших пригорках в прошлогодней траве малышня уже начинала неумело резаться в «шанхайку».

Подсохли дороги, и я обнаружил, что за зиму, занимаясь рисунком и живописью в студии «ИЗО», я утратил навыки удачливого игрока в пивнухи.

Меня стали обыгрывать даже такие, раньше неудачливые игроки, как Женька Сапрыкин и Гришка Путлас, литовец. Точнее, играть я стал не хуже: четко бросал свою железяку на стопку пивнух и с подсечкой переворачивал игровую пивнуху со второго или с третьего удара. Но у моих соперников все это получалось лучше и быстрее. Играли-то они чаще, чем я. Время на занятия в студии не тратили, с утра до вечера играли и обыгрывали друг друга, даже в школе, на переменках пацаны выскакивали на улицу и рубились в шанхайку.

– Клизма, говорят, на майские праздники на волю выйдет, – сообщил мне Илмаренок. Янека Клязеньку еще осенью посадили на полгода за хулиганство. В автобусе с кем-то подрался.

– Ну и что? Нам-то что?

– Да так, он же злопамятный. Помнит, гад, как ты ему нос расквасил.

– Пусть помнит. Хорошая память помогает хорошо учиться.

– Н-да…А у меня пивнухи кончились, – грустно вздохнул Илмаренок и посмотрел на меня исподлобья. – Вчера проигрался окончательно…

Последние месяцы мы с Илмаренком стали видеться реже, встречались только в школе и на улице, когда играли в «шанхайку». У него занятия судомодельного кружка были по понедельникам и средам, а мои занятия в студии «ИЗО» по вторникам и четвергам. По воскресеньям он с утра клеил и шил у себя в бараке паруса из белого ситца и выпиливал такелаж для каравеллы. А я рисовал и раскрашивал свои композиции.

– Я вчера не играл. У нас пленэр был, акварелью на улице пейзаж писали, – я сделал вид, что не понимаю илмаренковых намеков.

– Знаю. Может…

– Что, «может»?

– Может, попробуем еще один партизанский рейд устроить в баню на Промышленную? – предложил Илмари.

– Не выйдет, – ответил я.

– Почему? Неужели ты «обмылков» боишься?

– Дело не в «обмылках», а в тетке Гале Брунько. Она больше не даст нам ни одной пивнухи.

– Откуда ты знаешь?

– В прошлое воскресенье, когда мы с отцом в баню ходили, я уже подваливал к ней, просил пивнухи. Но Бруниха отказала.

– Почему? Что ей, пробок жалко?

– Пробок ей не жалко, ей надоело в своем буфете стекла вставлять. Местные пацаны её предупредили, что если она будет отдавать пивнухи на сторону, чужим, то будет работать только на стекольщика. Местные ей уже три раза подряд стекла били. Вот Бруниха и не дала мне пивнух…

– И что же теперь делать? – воскликнул Илмари.

– Не знаю… Почему ты у меня спрашиваешь? – как бы с удивлением сказал я. Хотя сам я уже несколько дней обдумывал новый план добычи пивнух. И почти придумал. Но провернуть новое дело я хотел в одиночку, так, чтоб не надо было делиться потом пивнухами со всеми шанхайскими пацанами, как пришлось мне это сделать в сентябре.

– Ну-ну… – протянул Илмари и пнул по камешку на дороге. Наверное, он мне не очень поверил. – Братья Тюриковы вчера весь день торчали у магазина на Щербакова…

– И что?

– За целый день только две пивнухи достали! Это все из-за того, что на «Ликероводочном» заводе лимонадный цех поставили на ремонт. Мне Гришка Путлас, литовец, рассказывал. У него там мать работает.

– Да, плохо дело… У меня самого только двадцать пять пивнух осталось, – сказал я.

– Гришке Путласу раньше мать могла с работы приносить крышки. Так он ими торговал, за копейку две штуки давал. Я сам у него один раз тридцать пивнух на пятнадцать копеек купил. Теперь и он не продает. Цех-то закрыт!

– Значит, в бане на Промышленной тоже нет пивнух. Лимонад тетке Гале в буфет раньше из «Ликерки» завозили. Теперь не будет лимонада, не будет и пивнух, – сказал я.

– А Сапрыкин с Глузей на вокзал за пивнухами ходили.

– Насобирали?

– Немного, штук по двадцать. Хватит играть на неделю. И всё из-за твоих железных битков! – возмущенно подытожил Илмари. – Во всем Шанхае сейчас трудно отыскать свежую пивнуху!

– Как? Я, выходит, еще и виноват, что все играют железными битками? – обиделся я. – Бейте каменными кругляшами, тогда пивнухи долго жить будут.

– Ну-да! Как же! Кто же откажется от железного битка?! – вздохнул Илмари.

Вечером, в сумерках, когда мы наигрались и охрипли, когда пивнухи на игровой линии уже нельзя было разглядеть с пяти метров и биты в руках дрожали, когда уставшие пацаны разошлись по своим домам и баракам, я просунул в устье своей ныкалки палку и долго тыркал ею по всем закоулкам, чтоб сработала крысобойка.

Зубастая пасть все не щелкала и не щелкала. Засунуть свою руку в ныкалку я не рискнул. Пришлось взять дома огарок свечки и спички и осветить внутренности ныкалки.

Крысобойка была разряжена. Обе вороненые пружины давно сработали, а пришибная зубастая челюсть вдавила в деревянную площадку какой-то противный серый комок.

Я вытащил крысобойку из ныкалки, приподнял пришибную планку и вытряхнул из капкана останки погибшей крысы. Наверное, она собиралась переждать морозы в моей ныкалке еще в самом начале зимы, – легонький трупик её совершенно высох, – словно шерстяная усатая мумия, – только её лысый хвост бодро и ненужно задирался вверх, как антенна из черной проволоки.

Имущество моё было в сохранности: калейдоскопы, машинка, настоящая кобура, магнит, одноглазый бинокль, поджига и перочинный ножик, – все, что я оставил зимовать под камнем, – почти все было в сохранности…

Только я никак не мог разыскать в ныкалке стального портсигара с автоматчиками на мотоцикле, как на папиросах «Красная Звезда». В нем у меня были особо отложены два китайских значка с портретом Мао-Цзедуна, чешская пивнушка с рисунком медведя, железный рубль и двадцать копеек мелочью.

Я точно помнил, что портсигар я оставил в ныкалке на зиму.

Куда он мог подеваться? Не крысы же его утащили? Деньги и значки с портретом Мао-Цзедуна крысам явно были не нужны. Что они? – алюминиевого Мао-Цзедуна за лысую голову будут грызть и железным рублем закусывать?

Понятно: чешская пивнуха! В ней хоть пробочную прокладку можно разгрызть. Пробка для крыс – деликатес, по сравнению с обычной доской! А раскрашенный Мао-Цзедун из алюминия? – что в нем вкусного?

Неужели я сам что-нибудь напутал? – нет!

Я хорошо помнил, как бумажные деньги (два рубля, все моё тогдашнее состояние) я спрятал дома на книжной полке в прошлогоднем учебнике по «Природоведению». Два «рваных» я растратил на зимних каникулах на хлопушки и бенгальские огни. А медяки, железный рубль, чешскую пивнуху и китайские значки еще осенью я убрал на всякий случай в портсигар, портсигар засунул в ныкалку, а сверху портсигара установил взведенную крысобойку! Железно! Зубами навстречу входящим!

После осенних каникул я еще раз проверил имущество в ныкалке, смазал все подвижные части крысобойки подсолнечным маслом, и насторожил её на зиму. Как по заказу утром выпал снег. Снег всю зиму не таял. Следов проникновения в ныкалку на снегу не было…

Кто же меня обворовал?

Настроение было поганым.

Неизвестный вор вынудил меня подозревать в краже почти всех моих приятелей и друзей. Я присел на камень над ныкалкой и бессмысленно крутил в руках одноглазый театральный бинокль…

Вообще-то, почти все пацаны знали, что у меня есть где-нибудь ныкалка; вообще-то, многие из них могли подсмотреть, куда я прячу свои сокровища… Почти все пацаны знали о крысобойке. Вообще-то, каждый пацан мог сначала разрядить крысобойку палкой, украсть портсигар, а потом настроить крысобойку еще раз…

Кто же меня обокрал?

Уголовник Клизма? Янька Клязенек? Он никак не мог! Ведь он еще до снега, осенью в СИЗО угодил, когда я для ныкалки крысобойку только собирался настраивать на зиму …

Женька Сапрыкин? Нет, пожалуй… Он немного трусоват, но не очень жадный. И из-за трусоватости не пойдет воровать.

Колька Глузько? Тоже нет. Не станет Колян из-за ерунды пачкаться…

Сережа Медведев? Он, конечно, молчун и себе на уме, но правдивый до упертости… Даже списывать не дает. Тяжело с ним.

Братья Тюриковы, Вовка и Андрюха? И они не будут… Подраться они могут, а воровать у своих не будут. Нормальные парни, веселые и добрые…

Витька Карху? Нет, не будет он воровать. Он тихий и вялый. И всегда делает только то, что ему подскажут. Если ему не приказать, то сам он на воровство не пойдет. Просто не додумается!

Гришка Путлас? Литовец? И он не будет воровать. Он бы кошку дохлую для смеха в ныкалку подсунул, но портсигара бы не тронул! Я его знаю.

Илмари Лесонен? Смешно! У них даже в бараке не воруют. Все инкери очень честные. И других барачных приучили к честности. Свободно лежит чужая вещь, забытая иль потерянная, – не возьмут! Никто не возьмет! А тем более куда-то тайно залезть! Ни за что не станет Илмаренок воровать. Да еще у меня…

Кто же в ныкалку залез?

Мимо меня шел с работы Пекка Матвеевич Лесонен, отец Илмаренка.

– Терве, Боря! – поздоровался он.

– Здравствуйте, дядя Пекка! Здравствуйте! Извините, не заметил сразу…

– Хо-хо! – усмехнулся он. Он был слегка выпивший и потому в шутливом настроении. – Меня – да «не заметил»? Чего грустишь одиноко? Или случилось что?

– Нет, ничего не случилось. Просто задумался.

– Это полезно. Полезно иногда подумать и призадуматься…