Картошка с укропом, с цибулею, хиба не

 

 

 

Ей приснилась женщина, та самая, для которой строгая мать заставляла маленькую Киру читать молитву. Упрямая девочка, привыкшая сопротивляться сёстрам и матери, не хотела её читать, но приходилось, вечером перед сном. И вот теперь эта самая женщина смотрит на неё. Кира чувствует, что это Она. Но ведь Кира, выросшая в крикливые, богоборческие двадцатые, точно знает, что Бога нет, это выдумки мироедов-попов (и будет убеждена в этом до конца жизни). Всё так, но слишком строго смотрит эта женщина, она следит за ней и чего-то ждёт. И вдруг само собой пошло: «Богородица, Дева, радуйся…», Кира дочитывает до конца. Эта женщина, излучающая невероятное, сильное и ласковое тепло, улыбается. Она улыбнулась и успокаивающе-согласно моргнула Кире. Всё будет хорошо.

– Гражданка, беженцы приехали, разбудить просили.

Как, где? Кира вскочила, неужели она столько проспала? Перрон, вот он, стоит! Седьмой вагон, ну же! Да, сейчас!

Кира взлетает без всяких ступенек в только ещё открывающиеся двери вагона. Проскальзывает сквозь сутолоку у выхода. Вот он. Геночка, счастье моё! Генка, стоявший в проходе, увидел маму и, растопырив руки, с задрожавшей нижней губой, бросился к ней, оглашая весь вагон криком. Наконец они вместе.

И голос тощей Наташки, похожей на цаплю: «Геночка, что с тобой, иди ко мне, мама тебя пожалеет». Наташка выскочила в проход и Кира увидела глаза этой несчастной женщины, у которой перепахано всё брюхо, которая никогда не сможет родить. Счастье долгожданной встречи одной и запредельные тоска и досада другой сомкнулись в недолгом взгляде. «Спасибо, Наташа, за заботу, но это мой сын». «Но ведь никто не знал, что ты его найдёшь». «Я знала!». Поставила точку в немом диалоге Кира.

Конечно, знала, и ни минуты в этом не сомневалась. И Генка знал. Он точно знал, всем своим чистым детским сердцем безошибочно чувствовал, что мама его найдёт. А Тётя Наташа, хоть и добрая, но мамой он её так и не назвал, а ведь его уговаривали тогда многие. Разве сможет кто-то заменить настоящую маму, её руки и глаза, её голос и запах? Теперь они всегда будут вместе.

Они идут на своё место на второй полке, но оно уже занято. Там вольготно расположился тот здоровый похабник, из конца вагона. Он до этого занимал третью полку, а теперь переселился со своего места рядом с тамбуром. И ему здесь, в серединке вагона, на второй полке, очень даже хорошо. И уступать он не собирается. Нечего было шалавиться незнамо где целую неделю и жрать общий паёк. Здоровый детина находит понимание у окружающих. Они тоже были голодными из-за Кириных, наверняка блудных, гуляний. И нет управы на эту наглую морду. Многие шумно его поддерживают.

– Слазь.

Как тихо и спокойно это было сказано. Откуда такая уверенность, что его услышат? Это тот дядька, молчун, с третьей полки. Весь вагон галдел, осуждая или поддерживая Киру. Но услышали все и почему-то умолкли, прервавшись на полуслове. Что было в этом коротком, тихо произнесённом слове? Или в этом неприметном мужчине, не проронившем ещё ни слова за две недели? Многие вообще думали, что он немой. Ведь ни на что не реагировал, апатично глядя в потолок. А тут встрял. Да как! Все уставились на него и даже стали пододвигаться, чтобы посмотреть, кто это там командует. А детина, занявший Кирину полку, слез. Он послушался! Быть не может, должен же ответить.

– А ты не боишься зубы потерять, думаешь, я твоё место на третьей полке не достану? – Но как-то не убедительно звучит голос здоровяка.

– Я уже стольких потерял и был в таких местах, что сейчас боюсь потерять только совесть. Думаю, ты далёк от этого и тебе не надо туда стремиться. Иди на СВОЁ место.

Говорит всё так же тихо, точно уверенный, что его послушают, он даже не глянул на соперника, продолжая смотреть в потолок. Разве может этот неприметный человек быть так силён, тихими, обычными словами буквально раздавливая явно намного превосходящего его физически противника?

Только что уверенный в своей силе и безнаказанности, детина действительно раздавлен, он побледнел, прячет глаза и собирает пожитки, чтобы уступить место.

– Да ладно, что я, бабе место не уступлю, я же пошутил, – гундосит он. Но все понимают, что он напуган и бежит. А этот молчун лишь смотрит в потолок. Нависшая тишина заканчивается с приходом дежурных. Паёк, обед, делёж.

Кира смотрит на своего защитника, желая поблагодарить, но тот всё так же безучастно разглядывает что-то в потолке.

– Спасибо вам.

Мужчина оборачивается, слегка улыбается и как-то, уже знакомо, успокаивающе-согласно моргает Кире.

– Всё будет хорошо, – по-прежнему тихо говорит он и вновь отворачивается к потолку. Больше он не произнесёт ни слова.

 

Среди ночи Генка проснулся, он замёрз. Отопления в вагоне не хватало, чтобы справиться с усиливающимися сибирскими морозами за окном. Мама сидела внизу, тихо беседуя с соседями. Мамы нет рядом, поэтому так холодно. Потом Баба Лена дала свою тёплую кофту и согревшийся, укутанный мальчик стал засыпать. Он, правда, успел расслышать, как его мама благодарила Тётю Наташу и убеждала её, что сейчас полно беспризорных детей, и она одна не останется. А Баба Лена поддерживала маму и рассказывала ей, как Тётя Наташа заботилась о Генке и помогала ему пережить шок от потери матери. Да, Тётя Наташа и правда добрая и уже совсем не похожа на цаплю из книжки, что осталась дома. Ребёнок уснул, а женщины ещё долго обсуждали свою нелегкую бабью долю.

 

 

*   *   *

 

А утром был Красноярск. Все засуетились. Немногочисленные мужчины кинулись брить свои заросшие щёки, а женщины складывали пожитки в узлы и чемоданы. Кире нечего было складывать. Только почти пустая модная сумочка, которую Наташа ей, конечно же, вернула. Кира с Геной спокойно лежали на своей второй полке и рассматривали приближающийся город.

Вот она – Сибирь! Словно огромное, необъятное туловище, она опять спасала свою неугомонно мятущуюся бестолковую голову с женским именем Россия. Спасала всех, кормила, одевала, несмотря на морозы – согревала, делилась последним, с вновь прибывающими эвакуируемыми. Вот он – Красноярск! Это он, а не хвастливые Омск и Новосибирск, и уж, конечно, не деревянный Иркутск, именно Красноярск был столицей Сибири. Ведь именно он стоял на берегу стремительного, делящего, как и Красноярский край, всю страну пополам, Батьки-Енисея. Неужели, наконец, приехали? Или поедут ещё дальше, если и поедут, то уже недалеко. Дальше Сибири, как известно, не сошлёшь. Неужели скоро конец мучениям?

А вот и люди – сибиряки. Они все укутаны. Тулуп или пальто, на худой конец телогрейка. Завязанные под подбородком уши шапок, у многих шарфы укрывают рот и нос, и видны только глаза. И все, абсолютно все в валенках. Здесь уважают природу и не играют с непонимающим шуток морозом. Среди местных не бывает обмороженных. Они по-другому, согласуясь с погодой, строят свою жизнь и умеют беречь нежное человеческое тело и от трескучих зимних морозов и от летних вездесущих комаров.

Ярко светит негреющее солнце, и огромные сугробы сверкают всеми небесными бриллиантами. Уже и перрон, и все толкаются у выхода из вагона. Уже и Наташа, крепко поцеловав Гену, ушла. А Кира, обняв мёрзнущего сына, всё сидела, совсем не торопясь покинуть вагон. Всё, они остались одни. Как же они выживут в этом ледяном, промерзшем краю в своей летней, истрепанной донельзя одёжке? Как вообще выходить из ещё не остывшего вагона на обжигающую морозом улицу? Но идти придётся, здесь скоро тоже будет холодно.

Кира расстегнула свою кофту, прижала сына к себе, укрыла его. Затем высмотрела в окошко направление и бросилась по ледяному, скользкому перрону догонять нестройную толпу эвакуируемых, направлявшуюся к зданию вокзала. Да, правы сибиряки, с морозом шутки плохи, опасны. Он проник в мать и дитя везде и сразу. Генка заголосил, пытаясь теснее прижаться к маме, спрятать замёрзшее лицо у её груди. А расстегнутой кофты не хватает, чтобы укрыть его спину и ноги. А свои ноги уже вообще не чувствуются. А на вокзале не намного теплее. Вся толпа выстраивается в длиннющую очередь. Генка хнычет, и замерзшие пальцы рук уже с трудом его держат. Нет, придётся опустить, сейчас, малыш, потерпи. Кира поставила сына, застегнула кофту и стала распускать свои, завязанные в узел, волосы.