Конец круга

Они прошли на кухню.

Антон ел, Ольга Львовна уныло смотрела на него. Вдруг неожиданно, резко поднялась и ушла в ванную. Гремела тазом, включила воду, потом стиральную машину. Поздновато, однако, стирку затевать, мать всегда стирала с утра, по выходным, а тут на ночь глядя взялась. Антону вдруг расхотелось есть. Зачем? Ведь скоро он умрёт, мать это знает, но будет изображать, что всё хорошо. И для чего? Ведь с семнадцатилетним парнем можно разговаривать по-взрослому. Что болячка его на ноге скоро разрастётся и… И наверно, отрежут ногу, но ведь без ноги вполне можно жить. В девятом классе вон Кочетков скачет на одной ноге и ничего. А отрезали ему ещё три года назад, когда с батей в аварию попал. Очень даже ловко костылями орудует. Однако как же он женится? И как вообще с женой-то будет? Но ведь живёт Юрка, и смеётся, и курит, и директор не заставляет его собирать бычки возле школы, как остальных. Нет, видимо не получится так же. Там авария и отрезали, а тут что-то изнутри ползёт.

Антон вывалил остатки картошки обратно в сковородку, допил молоко и пошёл в комнату. Чем заняться? По телику на обоих каналах выступал новый генсек, с пятном на лысине. Бойкий такой, без бумажки шпарил. Всё про ускорение и перестройку какую-то, но о чём конкретно – не понять. Много говорит, а запомнить нечего. Лучше бы кино показали или футбол. В Нью-Йорке вон шестьдесят каналов показывают. Вот где зрелище, можно жить у телевизора. Везет им там, на «загнивающем Западе». Только как же они каналы переключают?

Послезавтра «последний звонок», потом экзамены, что с алгеброй делать? Морозиха спуску не даст, надо учить. Стоп, ничего не надо учить. Антона опять стал охватывать внутренний холод, идущий из поясницы. Завтра не будет завтра. И что теперь делать? Вообще ничего? Вот так лежать и ждать смерти? Как использовать эти несколько месяцев? Пролежать в больнице, зная, что это бесполезно и видеть безнадёжно тоскливые глаза матери? У Антона хорошая мама, он у неё один, и отца у них нет. И ей отчаянно не везёт. С кем ни задружится, всё с заскоками. То урка, то пьяница, то Антона не принимает, то второй женой хочет сделать, то просто шизанутый. А когда Антона не станет, что мать будет делать? Ведь она останется совсем одна, деды и прочие родственники не в счёт, это всё не то. А она так старалась вырастить своего мальчика. Чтобы у него всё было, чтобы не болел, чтобы никто не обижал. Мама очень переживала, как бы Антон не ввязался куда-нибудь и не сел. Она очень хотела видеть в сыне свою опору, надежду и мечту. Мать не сможет без него. Что же делать? Вылечиться нельзя, а как же ей помочь?

– Тоша, сынок. – Ольга Львовна, раскрасневшаяся и усталая, вошла в комнату к сыну. – Завтра я до обеда на работе буду, а к двум часам в больницу поедем, ладно? У вас когда занятия заканчиваются? Надо к часу дома быть, покушаешь и пойдём. Может, немного в больнице придётся полежать, ну и что? А со школой я договорюсь, потом всё сдашь, даже не переживай. Хорошо? Только к часу обязательно будь. Ты как себя чувствуешь? Если что, ты меня зови. Что ты всё киваешь, этого краснобая меченного слушаешь? А по второй что, тоже он? Ну ладно, что-то устала сегодня. Любуйся на этих умников, я спать пойду, завтра рано вставать. – Ольга Львовна погладила сына по голове и ушла.

Антон зевнул, встал, переключил телевизор, выключил его и начал раздеваться. Сняв брюки, стал осматривать свою болячку. Ведь и болячкой не назовешь, не болит совсем. Просто розовато-серая опухоль. Зевнув ещё раз, Антон выключил свет и лёг. На улице были сумерки позднего мая, в комнате ещё различались контуры мебели. Слышался привычный шум вечернего города, звон троллейбусов, гомон людских голосов, соседи сверху опять переставляли мебель. Всё как обычно, обыденно и просто. Мир живёт и будет жить, что бы ни случилось. И если кого-то не станет, мир этого не заметит. Всё так  же будет звенеть, шуметь и жить. И на Антона всем плевать, живой он или мёртвый. И на мать его плевать, что она одна останется. Как ужасен в своём безразличии и не справедлив этот Мир. Ведь так не должно быть, так невозможно! Неужели Антон не закончит школу? Не пойдёт поступать на иняз. Не будет больше с Валеркой ходить в парк. Не будет видеть Таньку из соседнего дома. Не узнает, как там наша сборная по футболу сыграла, и не увидит раскачивающегося на скамейке запасных Лобановского. Не будет работать и содержать маму. Не женится, и у него не будет детей. После него вообще ничего не останется.

Антона захватила волна жалости к себе, он почувствовал себя совсем беззащитным и маленьким. Захотелось, как когда-то, прибежать к маме, ткнуться в её колени и плакать. И пожаловаться ей на несправедливость и боль. И Антон заплакал, горько, по-детски, пряча стоны в подушку. Периодически плач проходил, но через мгновение подступала новая волна жалости и слёзы опять заливали Антона. После нескольких приступов вдруг стало спокойно и безразлично. Тело потяжелело, обессилило, сознание стало терять нить любой мысли и погрузилось в сон.

– Сына, Антон, просыпайся. Как ты себя чувствуешь? Всё хорошо, в школу пойдёшь? Если тяжело, не ходи. Потом я с вашей классной поговорю. Ладно, я побежала, в час чтоб обязательно дома был, не забудь. Гречка на плите горячая, – договаривала она, уже закрывая входную дверь.

Зевнув и сладко потянувшись, Антон встал, пошёл в туалет, потом в ванную. Всё как обычно, безмятежно и ровно. Прошёл на кухню, поставил уже остывший чайник, сел за стол. Ожидая, пока закипит, он бездумно смотрел на край стола. Таракан. Ну да, таракан. Деловито шевеля усами, не обращая внимания на Антона, пересекал очередное пространство. Ему не было дела, что неделю назад все соседи в подъезде, сговорившись, морили «домашних животных». Ему было всё равно, что Ольга Львовна содержала квартиру, а особенно кухню, в особой чистоте, почти стерильности, и поживиться здесь, даже мельчайшими крошками, нет никакой надежды. И что Антон никогда не видел этих букашек у себя дома. Таракану был безразличен окружающий его мир людей, он спокойно шёл по своим делам, шевелил усами и жил своей самостоятельной тараканьей жизнью. Бодро и независимо наглец пересёк стол, рядом с лежащей рукой Антона и приготовленной для чая кружкой, на краю стола задержался на мгновение, ещё раз пошевелил усами и скрылся на противоположном конце. Антон, как зачарованный, смотрел на этот марш непокорного насекомого.

Сначала слабо и робко, постепенно развиваясь и нарастая, росло восхищение этой безудержной независимостью. Видимо, таракан просто не знал, что так не бывает, а потому делал, что хотел. И ведь у Антона не поднялась рука, чтобы раздавить усатого, и никто ему не помешал. И невозможно остановить эту непреклонную волю к цели. Куда двигался сей крошечный разбойник? К цели. Своей, пусть и тараканьей, но своей. Плевать ему на весь окружающий мир, пусть звенит, шумит, живёт. Главное, что своя цель будет достигнута. Здорово, заразительно и восхитительно. Нет, не всё ещё так безнадёжно и окончательно.

Антон встал, снял с плиты давно кипевший чайник. Теперь понятно, что надо делать. Надо делать наоборот. Никаких больниц. Видеть эти холодные глаза медиков, слушать их враньё, наверняка замучают уколами. Нет уж, увольте. Только, что же сказать маме? Она обязательно заставит его лечиться. Будет тоскливо прятать глаза и так же врать, что всё будет хорошо. И Антон не сможет смотреть, как мать чахнет вместе с ним. Что делать? Наоборот. Надо уехать отсюда, чем дальше, тем лучше. Маме можно звонить, что он жив, что уже взрослый и сам может принимать решения. Антон вдруг представил Ольгу Львовну на своих похоронах. Нет, это невозможно, мать не переживёт, этого нельзя допустить. Вот если Антон умрёт где-то далеко, ей будет легче. Может, она и узнает спустя месяц, так будет лучше. Все твёрже становилось решение покинуть родной город.