Конец круга

 

 

 

– Живи! Азизджан, живи! Вай ме, живи! – Антон почувствовал крепкие пощёчины, мешающие дотянуться, наконец, до девушки. Он открыл глаза и увидел занесённую для очередного ощутимого шлепка руку. Таксист, сидя на лежащем Антоне верхом, лупил его по щекам и истошно орал, мешая русские и незнакомого языка слова. Увидев осмысленный и удивлённый взгляд проснувшегося Антона, он удержал руку от очередного удара и просто опустил её к себе на колено.

– Сынок, что с тобой? Давай я тебя в больницу отвезу? Полежи пока, сейчас, азиз, потерпи, в машину перетащу. – Аккуратно слезая с Антона, таксист вдруг резко отпрянул к машине.

– Слушай, а ты не заразный?

– Вы что меня колотите? Я просто уснул, устал в дороге, плохо полёт переношу. И никакой я не заразный, и вообще договаривались, что отвезёте меня на квартиру, а не драться. – Антон, обиженно бурча, поднимался и отряхивался от пыли. Оказывается, под головой у него лежал свёрнутый пиджак водителя.

Таксист, опершись на капот машины, внимательно следил за Антоном. Затем подошел, поднял свой пиджак, встряхнул его, осмотрел и бросил в багажник. Они оба сели в машину. Водитель успокоился и уже без волнения и акцента, на чистом русском, лишь по-южному гхэкая, внимательно глядя Антону в глаза, начал свою речь.

– Сынок, в прошлом году мы с женой Нариной похоронили своего единственного сына Рамзеса. Из Афгана прислали металлический гроб, в котором не видно ничего. Ему было девятнадцать, я мог его откупить от армии, мой лучший друг, Рашид, хороший хирург. Но Рамзик сам пошёл, чтобы быть мужчиной, чтобы защищать Родину. «Мы, армяне, все крещены в Эчмиадзине, значит, мы часть этой великой страны и должны беречь её, я обязательно пойду служить», – сказал он мне. Я уважаю его как мужчину, я горжусь им. Но я больше не знаю, зачем мне жить. Рамзик был единственной нашей целью. Нарина смогла родить лишь один раз. Я уже год не смею смотреть ей в глаза и не знаю, зачем я живу. Сынок, я же сразу понял, что ты темнишь, что ты в беде, от кого ты прячешься? Чем ты болен? Скажи мне, дяде Грачику, правду о себе. Я знаю в этом городе всё и всех, и весь город знает таксиста Грача. Ты похож на моего сына, у тебя тоже умные глаза и есть цель. Если расскажешь мне честно о своей беде, я смогу тебе помочь, и спрятаться, и вылечиться, и денег заработать, если долги. За сорок четыре года ещё никто не назвал меня болтуном, я знаю секретов больше, чем КГБ. Расскажи, и тебе станет легче.

Слушая, Антон рассматривал лицо этого человека с таким странным именем. Его проросшая мужская щетина доходила до самых скул, даже на кривом от давней драки носу торчало несколько волосков. Короткая стрижка, где чёрные волосы боролись с седыми. Иногда сверкающие золотые коронки во рту. Ровный, уверенный голос, вздрагивающий лишь при произнесении имени сына. Взгляд, одновременно спокойный, цепкий и тёплый. Антон никого в своей жизни не назвал «папа», он просто не знал, что это. Но какая-то волна защищённости, доверия и спокойствия постепенно охватывала его. Словно невидимая связь начала притягивать к этому незнакомому, даже не русскому, но чем-то, необъяснимым, близкому человеку. Неведомое ранее, мужское, сильное, отцовское тепло манило и согревало юношу.

 

И Антон рассказал. Сбиваясь, перепрыгивая и возвращаясь к сказанному. Он говорил долго. Про себя, про маму, болезнь, врачей, школу, иняз, друзей, страх и обиду обречённого, возмущение и несогласие умирать, дорогу и цель. Цель выбраться из лап несправедливой смерти. Дядя Грачик, не перебивая, дал юноше выговориться, а когда тот умолк, спросил:

– Как тебя зовут?

– Антон.

– Антон, дорогой. Я тоже вырос без отца. Когда мне было полгода, он ушёл на фронт, а в сорок втором пропал без вести где-то под Новгородом. Мать так и прождала его всю жизнь. Я старался быть Рамзесу хорошим отцом и учил его, как мог, быть мужчиной. Быть сильным духом и уверенным в себе. Мой сын знал, что я всегда могу помочь ему, но старался справляться с любыми проблемами сам. Он только советовался иногда со мной, но решения принимал самостоятельно. И я уважал его выбор, даже ошибочный.

Если ты, Антон решил жить, значит живи. Живи и не оглядывайся на врачей и болезни. Никто не знает, сколько ему отпущено, я двадцать лет за баранкой и видел много внезапных смертей на дороге. У каждого из нас может закончиться его круг жизни в любой момент. Надо просто любить жизнь и иметь цель. А завтра будет завтра и всё продолжится. Живи, дорогой, я помогу тебе и с квартирой, и с работой. Сейчас поехали ко мне домой, пообедаем, у нас ремонт, поселишься пока у соседей, а вечером к Рашиду сходим, он врач и мой друг, поговорим.

 

Они выехали на городские улицы, бегающие то вверх, то вниз. Грачик водил машину резко, но не лихачил. Наконец, как прочитал Антон, заехали на Дачную. Три десятка частных домов у покрытой лесом горы. Остановились у добротного двухэтажного кирпичного дома с номером 14.

– Ахчи! – позвал Грачик, открывая калитку. – Опять нет, опять на рынке, совсем дома не может находиться. – Ты проходи, присаживайся, я сейчас кушать принесу, хаш будешь? – он усадил Антона за стол во дворике перед домом. Весь дворик был покрыт, в виде беседки, виноградом. Было уютно и зелено.

– Ты уж прости, что в дом не зову, там всё разворочено, сами на кухне спим. Ремонт затеял, чтобы всё поменять. Жена вон из дома бежит, не может одна здесь быть. Как Рамзика не стало, мы себе места не находим, не знаем, куда себя деть. Нарина на рынке пропадает, торговля никакая, зато среди людей, хоть как-то забывается. А я вот или на работе, или ремонтом занимаюсь. Мог бы людей нанять, давно б всё сделали, но куда тогда себя девать? Вон там руки помой. Вино пьёшь? Нет? Правильно, рановато ещё. Самое лучшее вино – у нас на улице, Марек делает, у него лоза хорошая. Зато чучхела самая вкусная у нас получается, у вас на Волге чучхелу продают? Нет? Ну, попробуешь потом. Нет, хлеб так не клади, он всегда должен быть «лицом» кверху. Сыр вот попробуй пока, сейчас, хаш уже погрелся, схожу, принесу. – Грачик в очередной раз зашёл на веранду и вынес на блюде две больших керамических миски с горячим бульоном.

Как необычно и ярко всё было для Антона. Таз с портящейся черешней. Виноград, совсем, правда, незрелый, висящий над головой. Обед во дворе. Хозяин, с которым знаком всего час, хотя, кажется, уже долгие годы. Пучки множества съедобных пахучих трав на столе, из которых узнавались лишь укроп и петрушка. Сложенные в одну миску, цельные помидоры, редис, лук и огурцы. Невозможно солёный и остро пахнущий сыр, почему-то мокрый и завёрнутый в марлю. Уважаемый, делённый руками на куски, лежащий в центре стола хлеб-чурек. Хаш, который оказался разогретым до кипения холодцом. Всё непривычно, маняще и аппетитно. Всё хочется попробовать. Конечно, некультурно обжираться в гостях, но удержаться невозможно. А после съеденного хаша дядя Грачик принёс свежий чай, разительно отличающийся вкусом и запахом от привычного напитка с тем же именем. Необычная сладость, пахлава, добила парня, он осоловел, обмяк и лишь глуповато улыбался, слушая хозяина, объясняющего про сложности затеянного ремонта, сезонные перепады на работе и политику неизбежно-грядущих перемен в стране.

– Ну, наелся, пойдём, дорогой, провожу к Тамаре Михайловне, отдохнёшь. Пока там поживёшь, а я бригаду найму, тут разгребём всё быстро, и к нам перейдёшь.