Миг счастья

На чтение потребуется полтора часа | Аннотация | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

– Фёдорыч, разреши. – И бригадирская наполнилась людьми.

– Мы тут отпросились на минуту, тебя проводить, да сувенир на память вручить, – сказал Митяй Карпов, когда все зашли и кабинет бригадира стал забит до отказа. – Что зэк может подарить? Только то, что своими руками сумеет сделать. Держи Фёдорыч, не побрезгуй.

Митяй сунул в руки Григория Фёдоровича цепь. Деревянную, небольшую, звенья размером с полмизинца Григория. На каждом звене по букве аккуратно выжжено: «г-р-и-г-о-р-и-ю-ф-е-д-о-р-о-в-и-ч-у-н-а-п-а-м-я-т-ь-о-б-и-н-г-а-ш-е». Прочёл ту надпись Григорий Фёдорович, постепенно перебирая цепь между пальцев, и обомлел. Ни единого шва или склейки! Вся, почти метровая в окружности, замкнутая цепочка сделана из цельного куска дерева. Без швов и соединений, выпилена и выточена так, словно в природе сама выросла. Непонятно, как это вообще возможно сделать, пока сам не увидишь, не поверишь, что можно сложить цепь без швов на последовательно замкнутых друг в друга звеньях. Это сколько ж труда и мастерства вложено! Все звенья правильной эллипсоидной формы, единого размера, безупречно обработанные, на каждом аккуратная буква красуется. Тридцать четыре звена-близнеца, только буквы разные. И ведь сделано всё без станков и приспособлений, лишь руками, стамеской и ножом. Сделано урывками, в совсем короткое на лесоповале зэковское свободное время. Видать, не один месяц и не один человек старались.

– Братцы, это сколько ж вы тут трудились? Да мне за что такие почести?

– За то, что бугрил правильно, – ответил за всех Филимонов.

– Да, да, Фёдорыч, бугрил ты верно, спасибо тебе, – стали одобрительно поддерживать остальные.

– Ну, братва, спасибо вам, а вот, погодите, и у меня прощалка есть. – Григорий полез куда-то в шкаф, до отказа забитый производственными бумагами. Вытащил восемь пачек «Казбека» и вручил их Карпову.

– Эх ты, роскошная у тебя прощалка! – объявил некурящий Максим Ушаков.

– Ну, ладно, Фёдорыч, спасибо за всё, пора нам, сам знаешь, работа. Дай Бог тебе сюда больше не попадать, прощай, – сказал Карпов, все стали крепко жать, прощаясь, руку Григория Фёдоровича и выходить из бригадирской.

 

Ушли, Григорий опять остался один в комнате. А, собственно, что он тут сидит? Всё, кончилась лямка, свободен, с сегодняшнего дня! Бумаги готовы, можно отчаливать. Но Григорий Фёдорович продолжал сидеть, решил дождаться своего преемника, нового бригадира, ещё пару моментов сказать. Сейчас он подойдёт, а то уж больно «кум» просил «всё сдать по-человечьи, чтобы работы не сорвать». Вчера специально вызвал, поблагодарил за работу, разрешил на ночь остаться в бригадирской, отчёт доделать. На прощанье выдал Григорию десять пачек «Казбека», неслыханная щедрость ради зэка.

Уважало начальство Григория Фёдоровича, впрочем, уважали его на зоне все. Заслужил, видимо. Работой своей хлопотной, бригадирской. Ведь как ужаленный эти два года крутился. Работа не сахар! Ты ж попробуй всем угоди, и волкам, и овцам, и шакалам. Начальству надо, чтобы план чётко выполнялся. Тютелька в тютельку Григорий равнял. Не дашь плана – бригадирства лишат и «блатным» «опустить» прикажут, считай, пропал. Перевыполнишь – план прибавят, на сколько перевыполнишь, на столько и добавят, и тогда свои же мужики с дерьмом смешают. «Блатным» надо не работать, а, получая трудодни, есть. Мужикам – чтобы план не набавляли и «блатные» не сильно давили. Начальству – чтобы работа шла, и бузы не было. А за всё в своём отряде Григорий в ответе, вот и крутись как хочешь. Крутился, и вся зона, несмотря на небольшой срок и лишь сорок с хвостиком возраста, называла его уважительно – Фёдорыч.

Два года, ещё два года из жизни вычеркнуто. Так ведь и то поблажка, по одной второй выходит, статья позволяет, и начальство лагерное ходатайствовало, а ведь намотали-то четыре. Четыре года лесоповала за недостачу одной пары валенок! Да, попал Григорий под раздачу. Всё из-за этого Кукурузника лысого со своим пленумом чёртовым: «О мерах по усилению контроля и укреплению борьбы с хищениями социалистической собственности». Случился же этот пленум проклятый, когда с директором совхоза по пьяни поцапался. Вот вам и пожалуйста, внеплановая ревизия на складе, которым, помимо прочих дел, заведовал Григорий Фёдорович. Среди семидесяти восьми номенклатурных наименований и нескольких тысяч единиц складского подотчётного имущества не хватило одних валенок. Шум до небес, хищение! А уж когда ищейки на зерноток пришли, которым тоже Григорий заведовал, то и наручники надели, дозаведовался.

На суде комедию ломали – похитил валенки. Хотели приписать хищения на зернотоке, но запутались в отчётности, показаниях свидетелей и тонкостях технологии хранения и отгрузок зерна. Что прокурор, что судья, что адвокат ни разу в руках даже лопаты не державшие, несли какую-то ахинею про совхозное хозяйство, в котором любой деревенский ребёнок смыслил больше них. Суд и все его обвинения рассыпа′лся на глазах, одно заявление противоречило другому. Но случившийся недавно проклятый пленум и спущенные сверху планы по количеству расхитителей, решили дело. Четыре года за недостачу одной пары валенок! Вполне гуманно, не к стенке же, ведь репрессий в стране нет. Вот и вся юриспри… хрен выговоришь их науку, с необъятным партийным умищем.

 

На зону попал недалёкую, под Красноярском, от родного совхоза полтора дня на перекладных. Тайга, лесоповал, дело привычное. Сразу нескольких знакомых с совхоза встретил, не последних тут личностей, те давай хлопотать за Григория. С паханом имел беседу, через день – с «кумом», через неделю бригадиром поставили. Случай на зоне редчайший, «мужику» за неделю до «бугра» подняться!

Только с Гришиным опытом выживания в Колымском аду Ингашская зона санаторием показалась. Все беседы с «кентами и ментами» вёл как ему надо, клонил и тех, и других, куда сам хотел. Уж людей вычислять он на «отлично» научился, школа была, не дай Бог повторения! И с «мужиками» общаться умел, точно знал, кому и когда поблажку дать или шкуру спустить.

Да, конечно, времена уже не сталинско-людоедские настали. Каждая смерть зэка – ЧП. Пайка свята и попробуй ложкомойки чего не додать, сразу куча письменных претензий от заключённых на условия содержания. А когда не то диссидентов, не то стиляг каких-то с Москвы привезли, так вообще цирк начался. Лозунг у них, блаженных, был: «При Советской власти ни шагу!». Конвойные, бедолаги, их на себе на работу тащили. А там с них какие работники? Ходить не желают, целыми днями сиднем сидят, «ни шагу». В столовую, правда, их антисоветский устав позволял ходить, за пайкой они дружно выстраивались.

Намучались с ними власти лагерные, прижучить нельзя, в Москву сразу жалуются, а нянькаться невыносимо. Григорию они тоже изрядно надоели со своей придурью. Поговорил он с начальством, с людьми надёжными, и решили они пайку у этих идиотов портить. Вот просто, выдали ему тарелку баланды с куском хлеба, а кто-то «случайно» споткнулся и толкнул паршивца. Баланда вылилась, хлеб затоптали дружно. Какие тут жалобы, несчастный случай, а добавка заключенным не положена. «Блатные» этот расклад тоже поддержали, им в радость пошатать хрупкое лагерное равновесие. За неделю идейные отощали и постепенно не только шагать, но и бегать при Советской власти научились. Начальство переживало, как бы не помер кто с голоду. Но Григорий Фёдорович точно знал, глядя на этих полоумных, что умирать за идею они не готовы, кишка тонка, да и идея никудышная. Настоящих идейных Григорий видел на Колыме, кремень, а не люди, эти изнеженные москвичи им не ровня. Он оказался прав, стали трудиться стиляги как миленькие, за что лагерная власть ему вдвойне благодарна была.

 

Ещё когда только прибыл в лагерь, руководство дивилось, читая дело Григория. За одну пару валенок – четыре года. Это в центре Сибири, где казённые валенки зимой, как рабочие рукавицы, расходным материалом считаются. Велика ценность, «повезло», ничего не скажешь. Видя явные заслуги заключённого, пообещали максимально скостить его срок, и обещание выполнили – одна вторая и свободен. Посылки из дома разрешали, на трёхдневное свидание жену с дочкой пустили.

Григорий вспомнил, как год назад приезжала Кира с младшей дочерью Светкой. Им выделили комнату в доме для свиданий. Набегавшись за день, ведь бригадирская работа не прерывается даже во время свидания, Григорий возвращался в выделенную им комнату, как к себе домой. Жена с дочкой ждут, домашней пищей кормят. Доча, Светик-Мусик, про школу рассказывает, папу обнимает и по спине гладит, пока тот ест. Жена про родной совхоз обсказывает, мужа глазами пожирает. Потом взрослые ищут причину, чтобы уложить восьмилетнюю дочь пораньше спать. И, наконец, пускают свои истосковавшиеся друг по другу тела во взаимные объятия. Вся долгая, зимняя сибирская ночь, как один сладко-жаркий миг пролетала. Здорово было, но коротка свиданка, трое суток всего.

Вспомнилось ещё вдруг, с чего началась его семейная жизнь, когда с армии вернулся в сорок шестом. Домой, в деревню. Глядь, а дома, кроме матери, ещё молодая эвакуированная с сыном-семилеткой живут. Задержались в глухом таёжном краю, какие-то нелады с документами. Встретились они глазами с жилицей, и понял Григорий, что ни на какую родину эвакуированные уже не поедут, при нём останутся. И разгорелась та искра, что тогда, с первого взгляда, в глазах у обоих сверкнула. И были ночи блаженного безумства, и ЗАГС, и дочь Галя через год родилась. Семилетнего Генку Григорий усыновил. Генка покривился с месяц, но уж больно редко после войны у кого из детей был живой отец. Иметь папку, да такого здорового и сильного, да с полной грудью медалей, слишком велик был соблазн, и мальчишка быстро сдался. Григория отцом признал и сыном стал по всем статьям.

В пятидесятом племянник, Василисин сын, погиб на случившемся в деревне пожаре. Сестру от горя разбил паралич, за год она стаяла как свеча на огню, и её не стало. А в пятьдесят втором мать разболелась и померла. Всю семью потерял Григорий. Всю.

Сам стал главой своей семьи. Он, жена, сын, две дочери родились. В Хакасию переехали, степную её часть. Целину поднимать. В совхозе дом построили добротный. Младшая дочь уже здесь родилась. Работали, добра наживали. Дети в школу ходили, жена бухгалтером, а Григорий на все руки без скуки. Уважаемый в совхозе человек был, многое знал и умел в совхозном деле. Как-то оно после отсидки будет?

 

Жена на свидании рассказывала, что почти вся верхушка совхозная по этапу пошла. Парторг машину купил, настоящий автомобиль, «Москвич». Это при зарплате-то в восемьдесят рублей? Вот с него, идиота, всё и завертелось. Приехал в совхоз целый полк ревизоров и ищеек. Шерстили всех материально ответственных и руководящих. У кого недостачи не нашли, так при обыске жилища обнаружили много интересного. На суде в уликах были или недостача в подотчётном имуществе, или обладание ценностями, несвойственными честному советскому труженику. За то, что имел дома золотые украшения, дорогую посуду или мебель и телевизор, которые тогда только появляться начали, давали сроки нешуточные. Для больше всех отличившегося парторга прокурор «вышку» запросил, суд гуманно ограничился тринадцатью годами «строгача». Остальные меньше восьми не получали, почти все – строгого. И угнали расхитителей подальше от родной Хакасии, в Коми или Мордовию. А в домах их вместе с обыском и конфискацию проводили, жилища почти голые оставались.

Случилось это всё спустя месяц после суда над Григорием Фёдоровичем. И будь он тогда в совхозе, досталось бы ему за те же недостающие валенки не два года спокойного Ингашского лагеря, недалеко от дома, а лет восемь «строгача» под Воркутой. И семью бы по миру пустили после тотальной конфискации имущества.

Когда Григория забрали, у них дома тоже обыск с конфискацией учинили. Но Киру вовремя предупредили сельчане. Всю скотину и птицу быстрей по соседям разогнали, корма и припасы какие продуктовые тоже спрятали у них. А больше богатств в доме и не водилось никогда. Со всех ценностей только добротное кожаное пальто Григория забрали. Долго ищейки по избе и двору шныряли. Навоза в сараях полно, а скота – ни одного хвоста, лишь остервенело лающий на чужих Джек. Кузовов кормовых целый ряд, а ни зёрнышка. В доме всё верх дном перевернули, золото искали. Один «добытчик» к дочери, Галке пристал:

– Девочка, а у вас золото есть?

Четырнадцатилетняя деревенская школьница Галя, стремящаяся вскоре стать комсомолкой, конечно же, честно ответила:

– Есть! И серебро тоже.

– Покажи, девочка, где? – начал предвкушать добычу ищейка с разгоревшимися глазами.

Галя подвела его к этажерке, достала красивую железную коробку из-под монпансье и дала в руки конфискатору.

Тот открыл крышку и, увидев лишь стопку аккуратно сложенных белых и жёлтых фантиков из фольги, недоумённо спросил:

– А золото где?

– Да вот же, жёлтенькие это золотые, а беленькие, значит, серебряные, – принялась объяснять бестолковому дядьке школьница.

Дядька внимательно глянул в глаза девочки. Издевается? Да нет, этот ребенок просто никогда не видел настоящего золота, понял вдруг ищейка и стал заканчивать обыск.

Вся конфискация ограничилась кожаным пальто Григория Фёдоровича. Хотели ещё комод с этажеркой забрать, да сын Гена, только что вернувшийся из армии, вполне уже взрослый молодой человек, пристыдил ищеек, и мебель оставили.

 

Да, дёшево они отделались, соседи помогли. А главное, забрали Григория раньше покупки парторгом той злосчастной машины, после которой начались в совхозе повальные ревизии и обыски. Иначе загремел бы он, как и многие из совхозного руководства, по-серьёзному, а из дома всё б выгребли.

Теперь уж, слава Богу, сроку конец, прощай, Ингаш. Домой сейчас поедет. В Красноярске только ксиву, тьфу ты, письмо отдаст по адресу. Григорий вдруг вспомнил, что пора ему на нормальный язык переходить, лагерные понятия обычными гражданскими отношениями заменять.

Как ни спокойна была Ингашская зона, но она оставалась зоной. С колючей проволокой, вышками, локалками и прочими прелестями казённых домов.

Как ни вольготно тут жилось всеми уважаемому Фёдорычу, но очень чуждо всё это было для Григория. Хотя он и мог легко «развести по понятиям», но никогда не стремился к «блатному» сообществу. Григорий хорошо разбирался в тонкостях отличий «сук» от «правильных», но в душе глубоко презирал и тех, и других.

Отсидев два срока, по сути, ни за что, он всегда стыдился этих «ходок» и старался скрыть от всех знакомых свой стаж сидельца. И по зоновскому статусу, и по обычной жизни Григорий Фёдорович всегда был мужиком, и его вполне устраивало такое звание.

Мужик, по мнению Григория, это звучит гордо! Григорий Фёдорович никогда не ударил женщину или ребёнка. Если случался мужской поединок, в котором он, обычно, благодаря немалой физической силе, был победителем, то не добивал лежачего, а значит, побеждённого соперника. Григорий Фёдорович не стремился жить за счёт других, не плёл интриг, в идейно-партийных паскудствах не участвовал. Не строил любыми средствами карьеру, а если и бывало небольшое повышение на службе, то воспринимал его лишь как производственную необходимость. Никто в семье не слышал от Григория Фёдоровича бранного слова, хотя ведь тот мог в мужском коллективе семиэтажно обложить. Но, только когда не слышат женщины и дети. Григория никто всему этому не учил, просто его внутреннее естество заставляло оставаться в любой ситуации мужчиной. Мужиком.

 

Обучившись кое-как три года в деревенской школе, Григорий Фёдорович до конца дней своих вслух читал по слогам. Книжки читать любил, писал грамотно, без ошибок, но читал по слогам. Он вообще никогда не блистал великим интеллектом, не задумывался о том, как спасти Мир или помочь Человечеству. Григорий всегда был занят задачами поскромнее: как семью обеспечить самым необходимым, как на работе выполнить задание руководства, как домашние хозяйство или скотину содержать получше. Нормальные занятия для мужика.

Мужик, соль земли Рус… любой земли. Любая нация держится на таких вот обычных, не выдающихся её представителях мужского пола. Мужиках, остающихся всегда мужчинами. Это и есть та почва, чёрная на вид и грязная на ощупь, откуда произрастают все великие и ужасные, святые и прекрасные, все, кто обычно входит в историю народа. Григорий Фёдорович не был ни злодеем, ни праведником, знаменитостью тоже не стал, оставшись простым мужиком. Плодородный слой, состоящий из таких мужиков как Григорий, всегда питал ростки жизни страны, обрёченной жить при самодержавии и зависящей от заскоков и «мер» очередного тронодержца.

Григорий Фёдорович увидел в окне идущего нового бригадира и начал собираться. Встал из-за стола, надел полушубок, сунул в карман оставшуюся коробку «Казбека». Подаренную деревянную цепь взял в руки.

Всё, свободен Григорий Фёдорович, свободен мужик!