Возвращение

На чтение потребуется 1 час 45 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

– Штей. – Григорий проснулся от ощутимого удара по ноге. Открыв глаза, он увидел немца, целящегося в него, своей винтовки под рукой уже не было.

– Ком. – Немец призывно мотнул карабином на выход. – Ком, ком.

Выйдя из своего неудачного убежища, Григорий увидел, что, оказывается, этот проклятый сарай находился у самой дороги, а на ней сейчас мотоцикл с ещё двумя фашистами. Перед ними стоял какой-то молоденький сержант-красноармеец.

Выставив пленных впереди, немцы погнали их, сами не спеша на мотоцикле – пленники полубегом, как на пробежке. Они двигались так километра полтора. Григорий несколько раз переглянулся с сержантом, оба молча спросили друг друга: как? Как им вырваться, пока немцев всего трое, ведь потом это будет совсем невозможно? Кругом лишь голые лиственные деревья, уже раздевшиеся для предстоящей зимы. Они предательски обнажали всё, что на сотню метров вперёд. А на мотоцикле установлен серьёзный пулемёт, да и трое стрелков с карабинами запросто остановят прекрасно видного в оголённом лесу беглеца. Как? Пока никак, бежали, ища спасительную зацепку в местности. Завернув, дорога показала вдали несколько домов, деревеньку, но до неё шла полоса молодого ельника, кое-где совсем близко подступающего к предстоящему пути. Пленники ещё раз переглянулись.

– На счёт три – вроссыпь, прощай брат, удачи, – сказал сержант.

– Удачи, – ответил Григорий.

Достигнув зеленеющего ельника, после заветного сержантского «три» они рванули, каждый в свою сторону. Немцы орали, строчил пулемет, стрелял карабин, сверху и перед собой Григорий видел ветки, падающие от срезания убийственными очередями. Он бежал, летел, мыслей не было, только стучащая кровь в висках. Уже и ельник кончился, и какой-то овражек перелетел, и ручей позади, и стрельба умолкла, но бег всё продолжался.

Лишь выскочив в горячке на поле и увязнув в распаханной грязи, Григорий остановился, приникнув к земле. Тихо, никого, надо краешком леса двигаться на восток, там свои. Так он шёл, озираясь, обходя дороги и поля ещё день. Наткнулся на убитого солдата, вернее, погибшего от ранения. Взял его документы, винтовку и вещмешок. Похоронил второпях, выцарапав на ближайшем дубу фамилию погибшего. Двинулся дальше, пересёк небольшую речку по упавшему поперек неё старому дереву. Скоро уже вечер, где ночевать? Надо теперь загодя подготовиться ко сну, чтобы опять так нелепо не попасться. Где-то вдали пролетели на запад «лаптёжники», отбомбились, суки.

Оглядываясь, Григорий вдруг увидел просвет меж деревьев и какое-то там движение. Замерев, прислушался. Свои, свои! Русский мат ни с чем не спутаешь. Рядовой Серебряков вышел на опушку леса, где находилось с полсотни солдат. Это же его полк, совсем свои!

 

На следующий день группа солдат спокойно вышла в расположение советских войск. Немцам, растянувшим свой фронт, просто нечем было замкнуть окружение. Из почти четырёх тысяч изначального состава полка осталось чуть больше двухсот человек. Комполка Галагана больше никто не видел, потерялся в панике, погиб или в плену. Полк отвели для пополнения. Новый командир, майор Беззубов, приняв новобранцев, опять москвичей, теперь уже не добровольцев, а просто наловленных на столичных улицах, смешал их с остатками полка. Всех построил в несколько шеренг по периметру, вышел в центр образовавшегося свободного квадрата и приказал солдатам достать письма или фотографии своих жён, матерей, детей, семей.

– Все достали? Посмотрите на них, пощупайте, понюхайте, вспомните, зачем вы здесь. Для исполнения моих приказов? Нет, для их, ваших родных защиты. Если не погибнете, защищая свои семьи, вы, то погибнут в оккупации они. Кто вышел из окружения, расскажите про немцев, чтобы не было иллюзий об их «доброте». Если кто-то не готов быть мужчиной и защищать свою же семью, прошу три шага вперёд. Жду. Нет таких? Значит, чтобы достойно бить фашистскую мразь, вы будете беспрекословно выполнять мои приказы, а я буду выслушивать и учитывать все ваши просьбы и жалобы. У нас одно дело и один враг, одна Родина и у каждого из нас лишь одна семья, так же как и жизнь. Каждый проявивший доблесть и смекалку будет отмечен мною, каждый, кто без моей команды обратится в драп, будет расстрелян тоже мной. Бейтесь, солдаты, бейтесь, братцы, помните о своих родных, не дайте им погибнуть под фашистами. Победа будет за нами! У меня всё. Комсостав ко мне, остальным разойтись.

Майор Беззубов был строг, требовал строжайшей чёткости исполнения своих приказов, не терпел трусов и подлиз. Следил, чтобы все брились и по возможности мылись. Ел из общего котла, полагавшуюся ему и полковому комиссару плитку шоколада всегда отдавал раненым. Постоянно обучал бойцов всем тонкостям ведения боя и выживания под стеной огня противника. Николай Александрович не считал зазорным лично, для обучения бойцов, выкопать и подготовить пулемётное гнездо, окоп-щель, объяснить на понятном солдатам языке, как огонь неприятеля может достать окопавшегося, а как нет. За несколько дней все бойцы были ознакомлены с устройством винтовки Мосина, автомата ППШ, пулемёта максим, имели общие представления об основах баллистики, умели грамотно перевязать раненого и ещё многое и многое, что было так необходимо для общей победы, что методично и терпеливо передавал своим солдатам комполка Беззубов. Он один из немногих тогда командиров считал сон солдата такой же важной частью его боеготовности, как и вооружение, обмундирование, стрелковая подготовка. Майор запретил при своём приближении старшинам и лейтенантам будить для отдания чести спящих солдат. Между ним и солдатами не было любви, какая там любовь, когда смерть трётся рядом, было гораздо большее и важное для передовой – доверие. Солдаты доверяли командиру: если он говорил идти – шли, говорил рыть – рыли, говорил умереть – умирали. Во время боя на рожон не лез, в атаку солдат не поднимал. Считая, что в бою его мозги для полка важнее, чем пистолет, майор Беззубов, отправляя периодически посыльных, лишь корректировал действия вверенной ему части. Он руководил, руководил умело. За неделю из пёстро одетой и разрозненной толпы ополченцев оформилась вполне боеспособная по тем, пожарного порядка, меркам боевая часть – 1289-й полк.

 

Через шесть дней их пешим маршем отправили на линию фронта. Сто двадцать километров собирались пройти за три дня, прошли за два, потому что фронт приблизился ещё на пятьдесят километров. Всё полковое снаряжение и боеприпасы тащили на себе. В полку была лишь одна машина-пятитонка и две лошадки-клячи. Особенно тяжёлыми были ящики со снарядами для двух полковых пушек-сорокапяток. Тащили, кряхтя и часто сменяясь.

На второй день марша, когда уже была хорошо слышна канонада фронта, произошло событие, прибавившее сил и уверенности уставшим новобранцам. Очень высоко, чтобы не достали зенитки, над ними пролетала целая туча вражеских бомбардировщиков, машин тридцать. Все остановились и, задрав голову, смотрели на эту смертоносную вражескую мощь. Было понятно, что войска сейчас лётчиков не интересуют, они нацелены на город, на сердце страны, на Москву. Над солдатами, в основном москвичами, пролетала будущая смерть для их близких, оставшихся дома. Гнетущее чувство бессилия перед гордо, как на параде фланирующей немецкой авиацией, охватило бойцов. Больно и обидно за своё бессилие, бессилие целой страны перед врагом. В скорбном молчании солдаты провожали взглядом удаляющиеся самолёты врага.

Вдруг к этому воздушному полчищу приблизились девять маленьких самолётиков и безукоризненный строй воздушной армии сломался. Всё смешалось там наверху. Бой, наши бьются, не пускают врага! Высоко, очень высоко, не разобрать, кто в кого стреляет, но ведь бьются, ведь надо остановить!

Пока в небе шёл бой, солдаты, всё побросав, кричали и махали руками, советовали и показывали, бегали и подпрыгивали, досадовали и надеялись. Словно болельщики на стадионе, они болели за свою команду, своих лётчиков. Только ставка в том «матче» была жизнь, жизнь лётчиков и жителей столицы. И вот уже один самолёт кубарем падает на землю, и все видят звёзды на его горящих крыльях, и вопль отчаяния висит над полком. Потом без видимого огня, но весь охваченный дымом, второй советский самолёт штопором идёт к земле, от дымящей машины отделяется точка, вскоре выпустившая парашют. Комполка посылает к спускающемуся лётчику пятерых бойцов, те бегут, пытаясь определить, где он приземлится. А в небе продолжается свалка, и тут, словно спелые плоды с грушевого дерева, посыпались сверху немецкие горящие самолеты. Один, второй, третий, вон ещё один, ещё. «Ура!!!» гремело над полком. Из горящих вражеских машин прыгали лётчики, надеясь парашютом спасти жизнь. Напрасно Беззубов кричал: «Не стрелять!». Как ещё пехоте поучаствовать в воздушном бою, помочь своим лётчикам? Всех парашютистов изрешетили задолго до их приземления.

Шесть! Шесть самолетов потеряли немцы, дофланировались, черти. Остальные, смешавшись, развернулись и стали спешно уносить крылья от соколов Сталина. Соколы снизились, погудели, сделав круг над пехотой, и ушли на восток. Полк ревел, восторгу не было предела, принесли, не давали идти, а несли на руках своего выпрыгнувшего летчика. Его качали и подбрасывали вверх, целовали и обнимали, кричали «ура!» и «победа!». Едва выживший, чудом спасшийся лётчик пытался что-то сказать и объяснить, да кто ж его станет сейчас слушать, сейчас надо просто излить свою радость. Радость, которая будет питать веру, веру в Победу. Веру в то, что врага можно и нужно бить. Так же, как эти герои-летчики, один из которых сейчас здесь. Качать его, качать героя! Победа будет за нами!

 

1289-й полк был причислен в подчинение 33-й армии. Командарм тридцать третьей Ефремов дал войскам приказ максимально приблизить свою передовую к немецкой. Это позволяло вывести вражеских штурмовиков из оперативных боевых действий. Боясь задеть своих, «Штуки» перестали безнаказанно бомбить и расстреливать советскую передовую. Тогда немцы начали активно использовать миномёты и снайперов. Единственное спасение от них – маскировка и окапывание. Григорий опять рыл, каждый день, все больше углубляя и расширяя сеть защиты.

Несколько дней прошло в вялых перестрелках и окапывании. А потом они пошли. Сначала мелкокалиберный, противопехотный артобстрел, потом танки, танкетки, бронемашины, автоматчики. Откуда их столько?! А где же наша артиллерия, а танки? Одну полковую пушку разбило от прямого артиллерийского попадания. Вторая вышла из строя от своего же бракованного снаряда, разворотившего и орудие, и орудийный расчёт. К станковым пулемётам боеприпасов не доставили, и они молча смотрели на наступающего врага. Нескольких смельчаков, пытавшихся подбежать к немецкой технике с гранатами и зажигалками, положили пулемётные очереди врага. Лежать! Приказ командира – лежать, подпустить поближе. Жутко, запредельно жутко ожидать эту приближающуюся броневую лавину. Стынет кровь, и цепенеют мышцы от страха. Ведь раздавят и не заметят, что им ваши винтовочки и зажигалки. Для таких рычаще-лязгающих монстров, непрестанно плюющихся убийственным свинцом, это не преграда.

Григорию было страшно, каким-то предчувствием он осознал, что не выстоят, не смогут, слишком силы неравны. Прячась от очередного танкового залпа, вдруг увидел соседа по окопу, тощего паренька в гражданском пальто. Лет двадцати, совсем щуплый мальчишка, постоянно твердил какие-то правила и формулы. Студент одного из московских физматов, Дима Макарычев, пытаясь заглушить страх, непрерывно декламировал законы Ньютона и таблицу умножения, все выученные правила физики и значения математики. Пытаясь овладеть страхом, мальчишка забивал этой околесицей свой мозг, стремящийся к панике. Комсомолец Макарычев не знал текстов молитв, он молился законами Ома и теоремами Пифагора, прощаясь со своей совсем короткой ещё жизнью. Стоять, стоять насмерть! Делай что угодно, но не паникуй. Это правильно, бубни, мальчик, бубни свою винегрет-белиберду, не бойся погибать. Это надо для Родины – остановить врага. Как угодно, даже ценой своей жизни. Надо!

Из всего, что было потом, Григорий помнил лишь грохот, огонь и окровавленную морду того немца, которого он задушил, когда танки уже прошли и дело дошло до рукопашной. Всё горело, ревело, стонало и взрывалось. Танки, поутюжив, почти безрезультатно, крепкие и грамотные советские окопы, стали нести потери, получая сзади огонь «коктейлей». Машины развернулись и начали отступать. Шедшая за ними немецкая пехота увязла в тех же окопах, столкнувшись с на удивление живучими красноармейцами. Всё смешалось в этом месиве машин, земли и человеческих тел.

Немцы отошли, от полка защитников осталось меньше трети, ночью они отступили. Им просто нечем было больше обороняться: боеприпасы закончились, пушки почти не стреляя вышли из строя, от окопов остались лишь развороченные канавы. Треть полка, собрав документы, похоронили тут же в этих канавах, еще треть стонало от ран и было отправлено в тыл.

Изуродованное тело студента Димки Григорий укрыл брошенной кем-то шинелью. Прощай, несбывшийся математик, прощай, мальчик, защищавший страну, ни разу не успевший выстрелить, раздавленный беспощадной танковой гусеницей. Ты не дрогнул, герой, не побежал. Земля тебе пухом, Дмитрий, и несколько коротких молитв, в темноте прочтённых Григорием Серебряковым над твоей неглубокой могилкой, в помощь.