Олег Сергеев
ПовестьКупить в журнале за декабрь 2015 (doc, pdf):
Оглавление 3. Часть 3 4. Часть 4 5. Часть 5 Часть 4
В Припять мы планировали отправляться на следующий день рано утром, и накануне я был на нервах и даже не вспомнил о Мари и нашей с ней ссоре на пустом месте. Всю подготовку Игорь взял на себя – купил цветы якобы на могилу родне, достал где-то карту с обозначением Семиходского кладбища. М я с самого начала искренне надеялся, что нас будет сопровождать опытный сталкер – ну уж, по меньшей мере, до места назначения. Но, встав в длинной и почти не двигавшейся очереди на таможне, Игорь заявил, что по зоне мы будем бродить в одиночку, бросим машину за пару километров до КПП и затемно проберёмся через заграждения, поскольку официальное получение пропуска даже двадцать шестого апреля – процедура уж больно трудоёмкая, а нам с запрещёнными препаратами в карманах особенно привередничать не к лицу. Каждую машину на таможне осматривали с собаками, и во мне было затеплилась слабая надежда, что, быть может, нас развернут и отправят на поиски приключений назад в Россию, но Игорь предусмотрительно сунул резвому таможеннику, говорившему по-русски без малейшего малороссийского акцента, несколько мятых купюр высшего достоинства, тот тут же расплылся в вежливой улыбке и пропустил наше авто, осмотрев только багажник, вероятно, на предмет наличия трупов или взрывчатки. Однако Игорь, ввиду своей характерной непрактичности, многого не предусмотрел: зона была окружена бетонными блоками с колючей проволокой наверху и подведённым к ней током: мы пробродили вокруг глухих стен не один час, прежде чем он наконец решился, перебросил на ту сторону рюкзак и, даже не оглянувшись на меня, бодрым шагом направился к КПП Дитятки. Нас подвергли тщательному досмотру и в конце предложили в аренду дозиметр, но Игорь категорически отказался. – Ну какие острые ощущения могут быть с дозиметром? – пробормотал он, когда мы покинули пост. Я настоял на том, чтобы продолжать путь на машине, и Игорь с ворчанием вновь уселся за руль.
Я мало что знал о зоне и, разумеется, с порога ожидал самых разных ужасов, но сам бывший райцентр Чернобыль оказался на удивление заселённым, и мы, подобрав многострадальный рюкзак, даже смогли найти ночлег, хотя готовились устраиваться на голой земле. На Четвёртом блоке по-прежнему велись работы по возведению нового саркофага, и в Чернобыле, помимо вернувшихся сюда после аварии нескольких сотен жителей, проживали ещё около трёх тысяч человек рабочих. В городе было чисто и ощущалось дыхание жизни, впрочем, все вывески и строения достались ему из прежних времён, и в этом отношении мы с Игорем совершили тридцатилетний скачок назад во времени – гранёные стаканы и алюминиевые вилки в столовой, надписи краской на стекле в местах общественного пользования, тяжёлые, когда-то лакированные, деревянные двери на пружинах – все эти вехи минувшей эпохи я уже когда-то встречал в фильмах той поры, но вот вживую увидеть довелось впервые. В гостиницу мы прибыли уже достаточно поздно и, наскоро перекусив омлетом, запивая его компотом, отправились спать. Номер – а выделили нам его один на двоих, с двумя узкими деревянными кроватями – выглядел достаточно аскетично, если не сказать больше. В туалете не было лампочки, но идти вниз и брать её у администрации мы уже не хотели и просто оставляли дверь открытой. В качестве пробки в ванной использовалась простая деревянная оструганная затычка – склизкая, позеленевшая и местами проеденная чёрной плесенью. По местным меркам, впрочем, номер считался люксом, ибо содержал старенький ламповый телевизор и – о чудо! – радиоприёмник из желтоватой от времени пластмассы с круглой ручкой. Приёмник на удивление оказался в рабочем состоянии, и на утро нам даже удалось послушать местные новости, правда, к сожалению, на украинском. Завтракать мы отправились в местную столовую, где время и впрямь остановилось. Мебель, правда, была современной, да и потолки явно ремонтировали, но в остальном она оставалась обычной советской рабочей столовой с выщербленными подносами, погнутыми столовыми приборами, белыми тарелками с синими узорами по краям и скромными стираными занавесочками. Мне хотелось побродить по зоне, посмотреть на памятники ликвидаторам, на образцы техники, которая разбирала завалы, работая в условиях чудовищной радиации, покормить гигантских двухметровых сомов с заброшенной пристани, пообщаться с местным населением, но Игорь тащил меня вперёд, бубня, что всё это мы всегда успеем сделать после посещения Припяти, и настаивал на том, чтобы беречь драгоценное время.
Внутри тридцатикилометровой зоны отчуждения обнаружился ещё один КПП – Лелев – на границе десятого километра, за которым уже открывался прямой путь в сердце зоны. На этот раз ограждение состояло из одной только колючей проволоки, но Игорь снова повторил прошлый манёвр с рюкзаком, и теперь нам ничто уже не мешало спокойно направляться в мёртвый город. Проезжавшие мимо машины и экскурсионные автобусы, как один, останавливались ещё до въезда в Припять, и мы с интересом присоединились к одной из групп. Одетый в костюм химзащиты и с респиратором на лице, сталкер показывал на остатки засохших рыжеватых сосен, торчавших, словно диковинные скелеты, из пожухлой травы. – Этот лес, – звучал из респиратора его глухой голос, – принял основной удар радиации после аварии. По ночам ещё живые деревья светились от взаимодействия с радиоактивными частицами. Основную часть погибшего леса снесли бульдозерами и закопали. Поскольку авария произошла в период максимального роста деревьев, кроны сосен задержали всю радиоактивную пыль. Хвойные не сбрасывают иголки в течение нескольких лет, поэтому их естественная очистка от радиации существенно замедляется, в отличие от лиственных деревьев. Именно поэтому это наиболее заражённый участок зоны, не считая, конечно, свалки техники… Куда?! – крикнул вдруг он и кинулся вслед за отправившимся вглубь леса Игорем. Наблюдая группу, которую вёл сталкер, я лишний раз убедился в халатности своего друга: все они носили плотную закрытую одежду, большинство были в респираторах, а мы прибыли сюда в футболках и джинсах. Вот разве что хватило ума вместо сандалий нацепить кеды. Я готов был разорвать Игоря на части. В чём же состояла его так называемая подготовка, кроме как достать пару доз мескалина и обдумать, как протащить его через два КПП?! – Вот, отличное место! – радостно воскликнул Игорь, усаживаясь прямо на траву. Сталкер ткнул его ногой в спину и сунул счётчик Гейгера прямо в лицо. – Фон видишь? Две тысячи микрорентген. Превышение нормы в сто с лишним раз. Быть здоровым надоело, парень? – Да тебе-то что? – оттолкнул его Игорь. – Я к твоей группе отношения не имею, мы вообще сами по себе, отвечать ты за нас не будешь, так что иди своей дорогой, а этот лесок для нашей цели в самый раз, – и он замахал мне рукой, подзывая подойти ближе. Сталкер недоуменно покачал головой и погрузил свою группу в автобус.
– Как хочешь, – крикнул я ему с дороги, – но в этот лес я не пойду. Я ещё жить хочу. Предлагаю лучше залезть на колесо обозрения, если оно нас выдержит, и принять дозу там – во всех смыслах этой фразы. – Сдрейфил! – ухмыльнулся Игорь. – Эх, жаль, рядом с реактором нельзя, а то я бы попробовал… Поговаривают, когда достроят новый саркофаг, зону полностью закроют и сравняют с землёй. Устроят из неё свалку радиационных отходов из Европы, и останутся от Припяти одни воспоминания! Рядом пролегали железнодорожные пути, по которым рабочие ежедневно ездили на ЧАЭС. – Нынче эту дорогу прозвали мостом смерти – после аварии по ней вывозили погибших и раненых, – рассказывал Игорь, периодически сверяясь с планшетом. Наши надежды на то, что мы преодолели последнюю преграду в виде КПП Лелев на пути к мёртвому городу, оказались тщетными – сама Припять была превращена в совершенно особую зону, и мы вновь наткнулись на очередной КПП, после того, как уже было облегчённо вздохнули, проехав громоздкую белую стелу с названием города. Досмотр, впрочем, производился чисто символически, и перебрасывать рюкзак мы не стали, да и в горах мусора за ограждением нам было бы трудно его отыскать.
День стоял пасмурный, и Игорь чрезвычайно радовался этому факту – в солнечную погоду вряд ли удалось бы настроиться на нужный лад, хотя ощутить подлинное одиночество в первый час пребывания в Припяти нам не удалось – неподалёку бродили экскурсионные группы и такие же любители глотнуть адреналина, как и мы. На город наползали тучи, постепенно поднимался ветер, но эмоции мои при этом трудно было бы назвать подлинным ужасом или благоговением перед всё ещё смертельно опасным местом. В Припяти царило истинное запустение, природе наконец-то удалось взять своё в этом небольшом уголке, навсегда покинутом человеком. Была ещё только середина весны, а скромные серенькие пятиэтажки, которые издалека можно было бы запросто принять за жилые, уже полностью закрывала зелёная чаща. Трава заполонила даже бетонные дорожки к подъездам, и я отчего-то вместо животного страха испытал подлинный восторг перед торжеством природы, не боявшейся жить и плодиться там, откуда в испуге сбежал человек. Природе не мешал ни радиационный фон, ни напитавшиеся цезием и стронцием металлические предметы, подходить к которым было тем менее желательным, чем больше вокруг росло мха, тоже, вероятно, фонившего почём зря. Ржавчина, разбитые стёкла, обвалившиеся фасады некоторых зданий, ну и самое странное – артефакты давно забытой эпохи – всё возвращало нас на грешную землю, заставляя вспомнить, где мы на самом деле находимся. – Как это трогательно! – воскликнул Игорь и подошёл к покосившейся красной телефонной будке. – Господи, да я ещё помню, как маленьким звонил из такой маме на работу, когда шёл из школы! – и в голосе его послышались слёзы. – Автомат с газировкой! Эх, нерабочий, наверное, уже… Где сейчас такую найдёшь? Хоть бы на минутку на тридцать лет назад вернуться, я бы первым делом ту газировку испробовал. С грушевым сиропом! Герб! – закричал он громче прежнего, указывая на крышу одной из шестнадцатиэтажек, которую украшал огромный герб СССР. – Боже, хорошо-то как! Я словно домой вернулся. Цвета! Ты посмотри, какие яркие цвета! И ведь столько лет прошло, никто их не обновлял и не реставрировал, и они всё ещё сияют! – Да ты, как я погляжу, и без мескалина в экстаз впадаешь, – со смехом заметил я. – Может, ну его? А то ещё сойдешь с ума от счастья, кто ж за руль-то сядет? Я водить не умею, да у меня и прав нет. – Счастье… Ты прав! Чистое, ничем не замутнённое счастье… Обрати внимание, какая тишина стоит! Какое эхо раздаётся!.. Тишина и впрямь завораживала. Казалось, что мы двое производим шум, достойный целого города-миллионника. Из-под ног вдруг выскочила пушистая кошка с печальными круглыми глазами и бросила в тишину своё требовательное «Мяу!». Игорь тут же принялся копошиться в рюкзаке, извлёк из него банку с тушёнкой и досыта накормил голодное создание. – Да полно тебе! – бросил устало я. – Тут много туристов ходит, вряд ли она сильно недоедает. Игорь промолчал, но скормил кошке всю полукилограммовую банку, процедив сквозь зубы, что отдал ей свою порцию, а мою оставил нетронутой. Мы забрели в подъезд первого попавшегося нам на пути дома, вскарабкались по ещё сохранившимся ступеням, и вот тут нас впервые охватил ужас: когда-то новый жилой дом превратился в дурно пахнущую свалку. Лестничные клетки были завалены прогнившей поломанной мебелью, остатками труб с явно свинченными медными кранами и ручками; из квартир вынесли буквально всё, что только можно было, в некоторых местах даже отбили плитку со стен и пола, а кое-где мародёрам удалось унести и неподъёмные, казалось бы, чугунные ванны. Тихое кладбище давно умершей эпохи, призванное возбуждать в нас трепет и возвышенные чувства, вызвало на деле лишь отвращение к тем, кто в жажде наживы не погнушается ничем. Это не людей берегли от зоны, а зону от людей… Не будь ЧАЭС под круглосуточной охраной, нашлись бы те, кто ничто же сумняшеся растащил бы по винтикам и сам реактор, не задумываясь о последствиях даже для самих себя. – Вот он, гимн человеческому аду! – покачал головой Игорь, осматривая очередную разворованную квартиру, в которой из мебели только и остались что унитаз с раковиной да пара гнилых стульев. – Мы даже могилу раскопаем, если вдруг на покойнике остался золотой перстень… Как же мерзко… – и его передёрнуло.
По пути к так и не открывшемуся парку аттракционов нам встретились столь знакомые по фотографиям дворец культуры «Энергетик» и гостиница «Полесье». Первый, полагаю, нимало не изменился со временем, столь безжалостным к менее монументальным сооружениям. Казалось, выруби кусты вокруг него – и он вновь заживёт своей бойкой советской жизнью скромного места отдыха для атомщиков. У подножия – безжизненное тельце куклы с почти мертвенной синевой на некогда румяном пластиковом лице и в разорванном в клочья платье… Внутри из не разграбленного остались, пожалуй, лишь портреты членов партии – всё такие же красочные, словно написаны были только вчера. Мы осторожно вошли в спортивный зал, каких по стране были тысячи – с разметкой, со шведскими стенками, с таким щемящим лозунгом: «Быстрые, смелые, ловкие». На не тронутой временем штукатурке до сих пор остались чёткие отпечатки мячей… Главный корпус гостиницы порядочно потрепало время. Стены его снаружи были исписаны незатейливыми чёрными детскими фигурками с застывшими в крике лицами, встречающимися там повсюду – тенями покинувших свой город, но помнящих о нём… В поликлинике, миновать которую мы так и не решились, было отчего-то мрачнее, чем во всех прочих зданиях. До нашего приезда несколько дней, вероятно, стояла дождливая погода, и в длинных больничных коридорах нас то и дело догонял звук капающей с прохудившегося потолка воды. В поликлинике странным образом сохранился тот давний доаварийный запах лекарств, бинтов и боли, оказавшийся сильнее времени, плесени и даже самой смерти. Всюду портреты Ленина, а кое-где под ногами блеснула та самая бутылка из-под кефира, какую мне в последний раз доводилось видеть только в раннем детстве… Я хотел пройти к колесу обозрения, минуя знаменитый бассейн, но Игорь, не обращая на меня внимания, направился прямо туда. Несмотря на царившую в здании разруху, надписи на стенах и плакаты выглядели как новые, и я в очередной раз подивился стойкости и качеству тогдашних красок и материалов, не чете нынешним. Плитка, которой был выложен бассейн, сохранилась практически в идеальном состоянии, хотя потолок и стены того и гляди грозили обрушиться, и мы не стали задерживаться в явно аварийном сооружении. Располагавшаяся по соседству школа подивила ещё пуще: стены, пол, потолок и окна явно не поддавались ремонту, облупившаяся краска и штукатурка хрустели под ногами, пыль проникала в легкие, не позволяя нормально дышать, но вот классные доски – те самые, разлинованные и в клетку – сохранили прелесть новизны, и мы прикасались к ним, не веря собственным глазам. Разбитые раковины и глобусы, едва сохранившиеся записи в заботливо уложенных на подоконнике журналах… Агитплакаты и доски почёта лишь немного отсырели в нескольких местах, да едва поблекла краска. Казалось, закрой глаза и открой вновь – и ты очутишься в той звонкой весёлой школе, где мальчики носили строгие синие костюмчики, а девочки – коричневые платьица, а впереди всех их ждало светлое будущее, которое так и не свершилось. Игорь прислонился к решётке, отделявшей раздевалку, и вдруг шумно и как-то совсем по-детски разрыдался. – Нет. Ничего этого больше нет и никогда уже не будет! Не будет этой веры, этих надежд, мечтаний и устремлений! Да и были ли они? Всё дым. Всё пустое, прах. Разве можно доверять нам такую хрупкую красоту? Мы же променяем её на заграничные шмотки и голоса мнимой свободы. Пойдём отсюда…
На этот раз он зашагал прямиком в парк, уже никуда не сворачивая. Эти аттракционы так никогда и не приняли гостей. День открытия только отстроенного комплекса развлечений был назначен на первое мая, через четыре дня после трагедии. Колесо обозрения было видно издалека. Оно сияло единственным ярким пятном в море серых тусклых красок. Ни разу не использовавшиеся за тридцать лет кабинки ничуть не поблекли, сохранив свой первозданный солнечно-жёлтый цвет. Игорь тут же принялся взбираться наверх, даже не оглядевшись, да вокруг и не осталось народу – близился вечер, и экскурсии схлынули. Колесо не охранялось, и при должной сноровке вскарабкаться на него не составляло ни малейшего труда. Уже через четверть часа мы восседали на самом верху и вдыхали прохладный весенний воздух Припяти. Вдалеке виднелся злополучный Четвёртый реактор, над которым вот уже какой год возводили новый дугообразный саркофаг, а где-то на горизонте была граница с белорусской зоной. И вот здесь, на этой высоте, мы впервые услышали пение птиц. – Хорошо им живётся без нас, – пробормотал Игорь. – Мы от радиации прячемся, а они её не боятся. Выходит, и мы от самих себя шарахаемся, а не от цезия со стронцием… Оттуда город смотрел на нас совсем по-иному, распахнув незрячие окна-глаза, нахмурив асфальтовые морщины-трещины… Опустевшие навек скамейки, облупившиеся стены, прячущиеся за всё густеющий с годами лес, в который постепенно и превращается обиженная Припять, будто бы по чёрточке, по мазку стирая с себя последние следы присутствия человека. А и был ли он в этой новой Припяти?
Игорь уже развёл в поллитровой бутылке немного, едва ли больше грамма, желтоватого, цвета сливочного масла порошка. – Так ты не прочёл «Двери восприятия»? – улыбнулся Игорь, отпивая из бутылки. Я мотнул головой. – Тогда ты вряд ли догадываешься, что тебя ждет. Ну, оно, может, и к лучшему… Я смело допил оставшуюся половину бутылки и закрыл глаза в предвкушении. В первые несколько минут не произошло ровным счетом ничего, лишь Игорь сладостно постанывал, медленно раскачивая немилосердно скрипевшую от малейшего движения кабинку. Я попытался открыть глаза, но веки показались мне пудовыми гирями, и я просто толкнул его вбок, чтобы он прекратил опасное ребячество. – О, да, есть, наконец-то! – почти рычал он, двигаясь ещё интенсивнее. – Да что ты творишь-то! – взревел я, взбешённый его неосмотрительностью, но тут глаза мои вдруг распахнулись, и я охнул. Наверное, втайне я всё же боялся вновь увидеть ту масштабную чёрно-белую стройку, что пригрезилась мне в жестоком похмелье, но отчего-то не увидел вокруг даже разлагающейся Припяти: мы сидели на давешнем нашем мосту, что плавно выгибает спину над мелеющей уже речкой прямо под самыми окнами Игорева дома. Мне по-прежнему всё казалось, что мир перед глазами ходит ходуном из-за расшатанной кабинки, но теперь на мосту всему виной вышло небывалое головокружение, вызванное первой дозой мескалина. – Ты видишь то же, что и я? – растягивая слова, произнёс я. На лице Игоря играла полубезумная улыбка, он что-то напевал себе под нос, продолжая раскачивать несуществующую кабинку. Я махнул рукой, привстал, опираясь о перила моста, и огляделся. В первый миг я подумал было, что мне почудилось, и я принялся изо всех сил моргать и тереть глаза, но видение не отступало: мы были на мосту под окнами Игорева дома, прямо напротив располагалась остановка, с которой я обычно возвращался домой на грохочущем трамвае, когда выбирался не слишком поздно – всё было на месте, словно обратный путь мы проделали в считанные секунды, едва лишь препарат успел обрушиться в наши желудки. Но следы смерти и тлена отчего-то проникли и сюда, будто мы сами, заразившись Припятью, принесли её сюда на одежде, обуви и кончиках пальцев: мост едва держался на опорах, грозившись обрушиться в любой момент, оттого мне в первые мгновения и показалось, что мир перед глазами продолжает кружиться, – асфальт на нём давно стёрся в пыль, основание поросло мхом, а кое-где пробивались ещё совсем юные деревца. Ветер гонял по пустынным мостовым мусор, трамвайные рельсы разъело ржавчиной, тёмные воды реки уныло несли сухие листья. От дома Игоря мало что осталось: крыша рухнула, увлекая за собой перекрытия между этажами, стёкла были выбиты, и пустые глазницы окон с ужасом взирали на царящие кругом мрак и пустоту. Кое-какие дома разрушены были проросшими сквозь них деревьями и кустами, другие – разобраны едва ли не по кирпичику, и этот запах сырости, плесени и запустения намертво въедался в ноздри… Я осторожно прошёлся по мосту, он отчаянно скрипел и шатался под моими робкими шагами: перила крошились в пальцах, и осколки шлёпались прямо в мутную воду. Мимо пролетела и вяло каркнула тощая ворона, я снова без сил опустился рядом с ничего не замечающим Игорем и закрыл глаза. Он бормотал что-то мне над ухом про истину и суть вещей, про реальный мир и игры разума, его малопонятная болтовня убаюкивала мой утомившийся от полученных впечатлений разум, и я отключился, как мне думалось, всего на несколько минут.
Проснулся я от резкого и холодного порыва ветра, плеснувшего мне в лицо горсть вечернего дождя: над Припятью стремительно сгущались сумерки. Мы по-прежнему висели в ярко-жёлтой кабинке между небом и землёй, Игорь деловито упаковывал свой рюкзак, готовясь к спуску. – Что ты видел? – спросил я. Он угрюмо пожал плечами, скривил рот, ухватился за проржавевшую конструкцию и ловко принялся карабкаться вниз. Мне пришлось последовать его примеру. Из-за дождя мы ускорили шаг и уже через несколько минут хлопнули дверцами показавшейся нам такой уютной машины. Я ждал, когда Игорь придёт в себя, чтобы поделиться впечатлениями, но разговорился он только по пересечении границы. – Как тебе показались мои двери? – Я бы предпочёл больше их не открывать. Ты ведь тоже был со мной там, на мосту? – Разве имеет значение, где и когда мы были и что именно мелькало у нас перед глазами? В такие моменты всё это теряет свой прежний обыденный смысл. Ты, я, мост, колесо обозрения, ржавый лес – все мы состоим из одних и тех же кварков, мы общее вселенское полотно, но чтобы выполнять свои функции, должны осознавать свою обособленность, льстя себе мыслью об обладании свободой воли и прочих преимуществах высокоразвитого мозга… Но какая разница, каков мозг, если даже и он слеплен из тех же бозонов, что и далёкие галактики? И только мескалин снимает эту гормональную блокировку нашего сознания, не дающую нам ощутить себя единым целым со всей вселенной. Ну да что я все болтаю, ты же и сам прошёл через это. Я оглушительно громко сглотнул и постарался кивнуть как можно убедительнее. – Вот она – истина. Все мы одно, нет ни тебя, ни меня, ни этого авто, ни Припяти, ни чёрной дыры в центре Млечного пути, есть лишь одно божественное по красоте и масштабам полотно, а мы только узоры в его уголке… – И часто ты такое практикуешь? – откашлявшись, осведомился я. – Мескалин? Балуюсь, когда появляется возможность. Шеф, правда, давеча предупреждение выписал, застал меня за этим делом на рабочем месте. Хотя он не вполне понял, что именно я принимал. Только эта вещь пока ещё держит меня на плаву и помогает примириться с миром…
Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:
Оглавление 3. Часть 3 4. Часть 4 5. Часть 5 |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
|||||||||||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|