Миниатюра (записки жены снайпера)

Я очнулся в кромешной тьме, уткнувшись лицом в землю, с заломанными назад руками, и первые несколько минут не мог вспомнить, где я нахожусь. Тело невыносимо болело, голова гудела, а руки явно были связаны.

– Очнулся, слава богу, – послышалось из темноты, и я непроизвольно вздрогнул и обернулся.

– Где я?

– Головой сильно ударился? – в голосе говорившего сквозили нотки искренней заботы обо мне и ни капли сарказма. – Тут глубоко, метров пять…

Я сел и попытался поднять затёкшие руки, чтобы потереть лоб.

– У вас тоже руки связаны?

– А то как же. Можно попробовать зубами развязать, да они заметят.

События предыдущих дней всплывали в памяти с ужасающей точностью и неотвратимостью своих последствий, и я изо всех сил ударил и так нывшим затылком о земляную стену ямы, в которой мы очутились:

– Нет, о нет, только не это…

Напрягая мышцы насколько это возможно, я подобрался пальцами к левому ботинку и скользнул внутрь. Бумага была на месте, и я облегчённо выдохнул, вынимая её. Саранча ни в коем случае не должна была добраться до карты. Я смял листок в пальцах, насколько это было возможно, и положил его на землю, прижав боковиной ботинка, затем развернулся, ухватил скомканный шарик губами и, быстро сжевав, проглотил. По крайней мере, от главной неприятности я избавился, можно было и поговорить с подсадной уткой.

– Кто вы? Из наших?

– Я не знаю, кого ты подразумеваешь под «нашими». Меня Алексей зовут, – и по шороху одежды в темноте я догадался, что он пытается развернуться ко мне спиной, чтобы создать хоть иллюзию рукопожатия.

– Не трудитесь, тут это совершенно ни к чему, – выдохнул я. – Я Николай.

– Очень приятно. Какими судьбами тут оказался?

– Журналистика, будь она неладна, – я ехидно повёл плечом – жест, который в кромешной тьме, что нас окружала, не значил ровным счётом ничего. – Военный корреспондент я.

– Они что-то говорили об особой значимости твоей персоны.

– Наверное, полагают, что РТР за меня большие деньги отвалит. Зря надеются. Я хоть тут и не первый год работаю, но меня легко заменить. Вряд ли местные это осознают, – слово «саранча» едва не сорвалось с моих губ, но я вовремя прикусил язык.

– Думаешь, в заложники нас взяли?

– Меня-то уж как пить дать, вас – не знаю. Кто вы?

– Полковой священник… Только-только рукоположился и сразу в плен… Завязал с войной, решил только богу служить, а тут на тебе… – и Алексей горестно вздохнул.

– Значит, вы – отец Алексей, выходит?

– Выходит, так…

– Веруете?

– Не бывает атеистов в окопах под огнём… Сам будто не понимаешь…

– В окопах-то их, может, и не бывает, не знаю, мне трудно судить. Но вот как вам удаётся в мирной жизни продолжать веровать?

– Я ведь тоже простым солдатом был когда-то. Рабочей лошадкой. Сказали: в окопы, значит, в окопы. Сказали: бежать, значит, побежал. Но знаешь, что выматывает? Я не знаю, в кого я стрелял.

– Не знали? – я тихо ухмыляюсь в темноте, ибо не могу похвастаться подобным везением.

– Да нет, ты не понял. Вчера мы с ними водку вместе пили, они нам пряники по дешёвке загоняли, а сегодня он мне ногу прострелил, а я ему – пулю в живот пустил. Кто мы с ним – враги, соседи, друзья?

– Ну, это, друг, политика, сам понимаешь…

– Не понимаю. Ты журналист, и тебе это понимать надо, а я в Бога только тут уверовал, когда понял, что надеяться мне тут совершенно не на кого. Ни маршала Жукова, ни Суворова, ни Рокоссовского, ни Чапаева, ни Сталина – никого, кто объяснил бы мне, что я здесь делаю и ради чего всё это… – раздались всхлипы, и я снова скривил рот в усмешке.

– Священником быть явно лучше, не так ли?

Алексей ничего мне не ответил, но я и без этого уже знал всё, что он может мне сказать.

Внезапно крышку откинули, и сумеречный свет залил яму, в которой мы сидели.

– Ты, – стоявший наверху присел на корточки и ткнул пальцем в сторону Алексея, сбросив нам примитивную веревочную лестницу.

Алексей на вид был обычным солдатом с двухнедельной щетиной, явно не тянувшей на поповскую бороду. Так и есть, подсадная утка, сволочь продажная… Он беспомощно посмотрел наверх, намекая на связанные руки. Тогда саранча спустился и выволок моего соседа наверх, снова захлопнув крышку. Одно я успел понять точно: мы в подвале какого-то дома, а никак не в наспех вырытой яме.

Новоявленный батюшка отсутствовал несколько часов, я даже успел задремать, когда его пинком вновь сбросили вниз.

– Ну как дела? – с издевкой поинтересовался я.

– Бывало и получше, – прохрипел Алексей и смачно сплюнул, вероятно, кровь.

– Значит, священник, говоришь?

– Не стал, так стану. Всё одно…

– Чего хотели-то от тебя?

– Не поверишь…

– Отчего же…. Брать с тебя нечего: вряд ли ты в курсе планируемых операций и передвижений наших групп. Неужели исламом соблазняли? – и я разразился смехом, настолько всё это выглядело штампованно-чернушным.

– Вроде того, – и он снова сплюнул. Алексей явно не был настроен на беседу.

Мой черёд настал минут через сорок, как раз, когда над селом сгустилась горная ночь. Саранча так же выволок меня на улицу и затащил в руины давно подорванного здания. Он был один, что показалось мне совсем не типичным для поведения саранчи.

– Карта, – сухо и коротко проблеял чечен, поднося нож к моему горлу.

Я лишь пожал плечами, не знаю, дескать, о чём речь, я простой журналист.

– Мне говорили, что ты просто так не расколешься, падла, – русская ругань в его устах звучала как-то уж совсем пошло и мерзко, захотелось врезать ему, чтобы не смел поганить наш великий и могучий своим акцентом.

В темноте ночи его силуэт был едва различим, но я хорошо понял, что он собирается делать дальше, и внутренне сжался в крошечный комок. Это было неизбежно, я знал, для чего они меня взяли.

Вам когда-нибудь загонял иглы под ногти? Пытка кажется такой старой и примитивной, что уже даже в голливудских блокбастерах считается дурным тоном использовать такую банальщину. Но откуда местной юртовской саранче знать о законах художественных жанров? К тому же мало что есть эффективнее этого простого дедовского способа: загнал иглу, отогнул ноготь – и все, считай, что сведения у тебя в кармане. Боль пронзила мозг и взорвалась искрами перед глазами. Приятель-чечен уже слегка взмок, ожидая признания, но они сами все эти месяцы и годы вырывали мой язык – чего же они хотели теперь? У меня не было подходящего речевого аппарата, чтобы, воспользовавшись им, все поведать о карте и о больнице. Сами виноваты, я разучился говорить.

– Ну, ничего, сука, завтра придет Умар, и ты заговоришь как миленький.

– Аллах Акбар, мать твою, – со смехом сплюнул я – и именно так лишился зуба.

– Не смей материться по-русски! – единственное, что я успел крикнуть, прежде чем вновь повалился на дно ямы.

– Журналист, говоришь? – первое, что я услышал, снова очутившись рядом с Алексеем.

– И я рад тебя видеть.

– Ну что, когда нам ждать выкупа за тебя?

– После дождичка в четверг. Я буду спать.

– Да как угодно. Я всё слышал про карту. Кто ты?

– Корреспондент Коля, – небрежно брякнул я и повалился на бок, закрыв глаза. Завтра будет трудный день.

Умар взмок, вероятно, ещё сильнее своего приятеля – да и как им было добраться до карты? Ведь это уж совсем неприлично. Кажется, они обещали на днях отрезать мою голову. Как хорошо, что вовремя объявились наши. Всё-таки жизнь журналиста Николая ещё чего-то стоит в этой зоне.

Напоследок Алексей зачем-то накарябал свой адрес на пачке Примы. Он был из Астрахани…