Миниатюра (записки жены снайпера)

Гора развела нас настолько далеко друг от друга, что мы гораздо больше времени проводили врозь, нежели вместе. И даже когда были рядом, я предпочитала смотреть кино или читать книги, а он занимался своими делами или спал. Мы были словно давно уставшие от семейной жизни супруги, прожившие друг с другом не один десяток лет и порядком надоевшие один другому. Но даже и эта усталость и опустошённость не в состоянии была убить чувство.

После очередной ссоры я собрала чемодан и уехала с подругами на Азовское море – подальше от него и нашего с ним непонимания. Ещё в поезде он написал мне, что улетает в Израиль на лечение, а на все мои вопросы лишь отшучивался. А потом беспрестанно закатывал мне сцены по телефону, подозревая меня в изменах и курортном флирте, а я лишь сидела на берегу моря и выводила на песке его имя…

Вместо традиционного «Спокойной ночи, Лен, я буду скучать», в трубке теперь неизменно звучало злое «Валяй, не держу» или чего доброго просто «Ага». Я обижалась, плакала, но не в состоянии была ничего изменить.

Только по возвращении домой мне позвонил новый управляющий его клубами и сообщил, что у Димы последняя стадия рака желудка и в Израиль он уехал фактически умирать.

Не помню, что я почувствовала в тот момент. Кажется, я потеряла сознание и несколько часов не могла мыслить здраво – просто качалась из стороны в сторону и бормотала что-то бессвязное. Через пару дней я смогла взять себя в руки и позвонить ему, чтобы для начала просто прощупать почву, но он окружил себя каменной стеной и не желал ни жалости, ни сочувствия, ни даже любви.

– Умру, ничего страшного не случится. Так и должно быть.

– Я не смогу без тебя, ты же знаешь.

– Ты сильная, ты сможешь. Когда она умерла, у меня тоже весь мир рухнул, но потом я просто встал и пошёл дальше…

Снова она, она вечно будет стоять между нами… Даже в такой момент ревность пронзила моё сердце, но я попыталась отмахнуться от неё, и мы ещё очень долго разговаривали. Мне потребовалось несколько дней, чтобы привести его в чувство и вновь пробудить в нём жажду жизни, заставить заказать дополнительные лекарства, начать снова чем-то интересоваться. И он опять засел за свои любимые диснеевские мультики. В течение дня мы общались очень мало: телефон сжирал кучу денег, и Димка редко им пользовался, а ноутбук отдал какому-то сирийцу из соседней палаты, которому отчего-то каждый день необходимо было общаться со своими близкими.

После второй по счёту операции он вдруг написал, что на пару дней возвращается в Москву: его новый управляющий Юра проигрался в карты и, имея доверенность на управление Димкиным имуществом, всё его переписал на местного шулера и воротилу: и свой дом, и дом Димки, и весь его бизнес. Демину пришлось едва ли не с операционного стола мчать в аэропорт, куда той же ночью двинула и я – встречать его.

В первые секунды я даже его не узнала – так он исхудал, став отчасти похожим на главного героя фильма «Машинист» – он по-прежнему не мог толком ничего есть. На голове красовалась чёрная с красными надписями бандана, которая поразительно шла его зачумлённому и истощённому образу. Я обняла его костлявую фигуру и на несколько минут слилась с ним в одно целое, но он отстранил меня, напомнив о том, что ему нужно идти. Проблема была решена за пару часов – Демин всегда умел договариваться с людьми. Дорогой коньяк, кубинские сигары, пара элитных проституток – и сердце шулера растаяло. Он вернул Димке всё его имущество, а Юра при этом попал в кабалу ежемесячных выплат на протяжении двадцати лет. После этого Демин со смехом рассказывал мне, как его жена тщетно пыталась соблазнить его, чтобы переметнуться от мужа-неудачника к его шефу.

После длительных изучений его карты выяснилось, что его болезнь была вполне излечима, поскольку стадия оказалась всего только третьей, а не четвёртой, что метастаз у него не было, и это вселило в меня бешеную надежду. Однако непрекращающиеся ссоры превратили его суицидальный синдром фактически в манию: он каждую неделю то вскрывал себе вены, то пускал воздух в них шприцом, намереваясь умереть, как его жена, то пил кислоту, то вонзал нож себе в грудь, что сделало совершенно невозможным проведение ему химиотерапии, и в итоге его выписали и отправили назад в Россию.

Я перестала что-либо чувствовать. Я даже перестала бояться за его жизнь, постепенно привыкая к этим, ставшим уже традиционными и регулярными, безуспешным попыткам суицида. Его не брало ничто, либо он сам совершал их не с целью убить себя, но с целью причинить себе как можно большие страдания, словно уже имеющихся было мало. Физические страдания здорово отвлекают от моральных, – всегда со смехом заявлял он, а я на всё это уже научилась недоуменно пожимать плечами. Мы оба были на грани.

Он покупал онкопротекторы за шестнадцать тысяч, а потом в пылу ссоры разбивал бутылку. И всё равно я не чувствовала приближающегося конца. Мне всё казалось, что все это временно, что мы обязательно выкарабкаемся.

У него плохо росли волосы на голове и на теле, и он сократил наши встречи до необходимого минимума, никогда при этом не снимая банданы. Мы оба тогда умирали, сами того не ведая.