Дневник провинциального писателя 1980 года

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 4 часа 15 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

1 марта

 

С женой сходили на лекцию-семинар-концерт заезжей знаменитости – редактора «Иностранной литературы» Левенгука. Семинар назывался «Техника художественного перевода с английского языка». Проводить такой семинар в Барнауле, где нет ни издательств, выпускающих иностранную литературу, ни журналов – всё равно что открывать мореходную школу в горном ауле. Правда, мы выпускаем алтайских и наших немецких писателей, но они успешно сами себя переводят на русский язык, а часто даже и не переводят, а с самого начала пишут на русском.

Жена сказала, что так-то оно так, но этот Левенгук перевел для «Иностранной литературы» главу из Джойса.

– Ты читала?

– Нет. Но ведь, – многозначительным голосом подчеркнула она, – Джойса.

Лектором Левенгук показал себя неплохим: юморным и задорным. Его лекция как модная песенка легко катилась по аудитории без мыслей и рекомендаций, которые хоть как-то можно было приляпать к практической работе переводчика. Дважды два четыре, руки мой перед едой, будь вежлив со старшими и не обижай младших, переводчик должен быть не рабом, а соперником автора, хороший переводчик никогда не буквалист, перевод должен быть прежде всего фактом родной литературы – балаболил он битый час. Всё это верно, но всё это уже писали Маршак, К. Чуковский и на всё один и тот же лад повторяли сотни попугаев. Столько идиотов научилось говорить правильные слова, что уже становится стыдно, когда тебе тоже нужно их сказать. Я поэтому в подобных случаях стараюсь молчать.

Но едва пошли практические вопросы и разборы, как сразу поплыла знаменитость. И сразу пошёл в атаку, чтобы прикрыть свою дырявую задницу. Больше всего от него досталось молодым людям, которые лезут в переводчики, не обладая минимальной культурой и вкусом. Под смех филологинь и училок, составлявших в зале большинство, Левенгук привёл примеры вопиющего безвкусия. В том числе:

– «Стайки пердучих пигалиц мельтешат кругом да трещат о политике, в которой они понимают, как моя задница».

Ха-ха-ха.

– А что же здесь безвкусного? – спросил кто-то. – Мне кажется, очень выразительно и ёмко.

– Вам кажется это выразительно? – с попыткой выразить голосом едкую иронию, спросил Левенгук. – Да будет вам известно, что Джойс, которого так перевел этот переводчик, был одним из самых высокообразованных и культурных писателей, когда-либо писавших на английском, и он просто не мог себе позволить такую пошлятину.

– Вам надо смотреть поменьше советских сериалов об английских джентльменах, а читать английских писателей. Возможно, вы бы подкорректировали своё мнение об их высококультурных авторах, – не унимался вопрошант.

– Писатель – это не учитель хороших манер, – взял голос ещё один из слушателей, – писатель – это собиратель оригинальных слов и выражений, которые он находит, где вам и не снилось. Возьмите хотя бы Шукшина...

– От Шукшина портянками несёт, – перебил Левенгук.

А вот этого делать не следовало. Прокололся заезжий фокусник. В зале поднялась буря возмущения, волну которой разгоняло несколько человек, в том числе и я. И хотя большинство наших баб разделяло подобное мнение о Шукшине, но Шукшин уже тогда, как Пушкин для русской литературы, для алтайской становился нашим всем, и вякать против него в Барнауле было ссать против ветра.

Левенгук быстро уловил ситуацию, трусливо промямлил, что вопросов, похоже, больше нет, и, как Остап с Васюкинского шахматного турнира, быстро ретировался. Правда, одноглазого, который бы возглавил погоню, среди нас не нашлось.

Наши писатели плохо знают иностранную литературу, настолько плохо, что вообще её не знают. Хотя собрания сочинений Шекспира, Гёте, Мопассана, а в последнее время Хемингуэя и Скотта Фицджеральда красуются у каждого в книжных шкафах, такие же девственные и чистые, как будто из типографии, минуя книготорг, сразу попали к писателям. И вина за это незнание во многом ложится на профессиональных переводчиков, которым отдали переводы на откуп и которые совершенно не обладают ни чувством русского языка, ни стиля. Ни дать ни взять школьные училки, которые только и умеют, что расставлять запятые и исправлять орфографические ошибки.

Лучше обстоит дело с переводами авторов социалистического лагеря и наших национальных литератур. Здесь к этому делу привлекают писателей и поэтов. Я сам переводил монголов и казахов. Хорошая подработка, и знакомишься совершенно с другой культурой. Особенно мне понравилась работать с Косыгиным, корякским однофамильцем нашего Предсовмина.

Он, как и водится, прислал мне подстрочник, а я уже вертел его и так и эдак. Потом мы два раза встречались в Москве, и довольно плотно работали над текстом по моим вопросам. Этим переводом я могу гордиться. Жаль только, что дело подпорчивает идеология. Там, где о тундре, об оленях, Косыгин пишет здорово, а как доходит до социалистического соревнования, так сплошная агитка.

 

 

3 марта

 

Стало обычным делом: звонят из той или иной организации, какого-нибудь предприятия или вуза, а было даже раз из тюрьмы и даже из психбольницы, и просят прислать для встречи с читателями кого-нибудь из писателей или поэтов. Мне это всегда казалось странным. Ну звонят в бюро бытовых услуг или ещё куда, когда нужно перевезти мебель или там подремонтировать электрическую проводку. А как можно присылать писателя? До такого, наверное, додумались только в нашей стране. Писатель у нас так же рассматривается, как некий специалист, работающий на заказ.

Нам заказывают стихи и очерки к юбилеям и праздникам (типа на смерть какого-нибудь члена политбюро) – это понятно, это и у них есть штатные придворные поэты или там разные поэты-лауреаты. Но у нас считается, что писатель пишет не для царей, а для народа, поэтому и отчитываться он должен перед народом. Отсюда эти встречи с читателями.

Как бы то ни было, но на этих встречах можно зарабатывать и жить, даже ничего не пиша. В последнее время эти встречи все более и более приобретают какой-то коммерческий характер. Соответственно, вызывают в Союзе большие споры и раздоры: драчка за такие встречи идёт и не хилая. Мне в этом отношении повезло. Я единственный в нашем Союзе, если не считать Павлова, писатель по производственной тематике. Павлов же главный конструктор, и у него нет времени шататься по читательским конференциям, так что отдуваться, когда зовут на завод или в конструкторское бюро, приходится чаще всего мне.

 

 

7 марта

 

Встречи с читателями полны казусов и событий, о которых писатели любят вспоминать.

Рассказываю. Как-то на одном из литературных вечеров Геннадию Панову, очень хорошо выглядевшему и покорившему сердца слушателей (вернее сказать, слушательниц) своими стихами и напористо-пафосным неотразимым басом, поступила записка: «Скажите, вы уже женаты или ещё можно надеяться?». И Панов, не растерявшись, всё тем же напористо-весёлым и неотразимым басом ответил: «Да, я уже женат... но надеяться ещё можно». Подобные вещи я слышал не раз про разных писателей, но Панов так подходит к этому рассказу, будто он сочинялся прямо с натуры.

А с Квином вот что произошло. Встречался он в детской библиотеке со своими маленькими читателями. Рассказчик Лев Израилевич отменный, и слушали его внимательно, с большим интересом. Но вопросов почему-то не задавали. И ведущая, стараясь расшевелить притихших ребят, тщетно взывала: «Может, у кого-то есть вопрос? Может, кто-то чего-то не понял?.. Спрашивайте. Ну же, смелее!..». Никто не отзывался. Ведущая совсем растерялась. И вдруг в третьем или четвёртом ряду маленький мальчик поднял руку и даже нетерпеливо пошевеливает пальцами, чтобы поскорее обратили на него внимание. Ведущая обрадовалась: «Мальчик, у тебя вопрос? Спрашивай». Мальчик встал и пристально посмотрел на Квина, сидевшего за столом, затем перевёл взгляд на графин с водой, стоявший на столе справа от Квина и тоненьким, срывающимся голоском поинтересовался: «Дяденька, а попить можно?». Мальчика напоили. И на этом вопросы были исчерпаны.

Но чаще всего задают, по крайней мере, мне, вопрос: как стать писателем и где у нас учат на писателей? Что можно на это ответить? Травить байки про то, что нужно прежде всего обладать каким-то мифическим талантом, о котором любят говорить все кому не лень и которого в глаза никто не видел, и что нужно много работать и учиться и прочее бла-бла-бла? Или рассказывать правду? Что писательская среда очень замкнутая и закрытая каста. Нелегко получить здесь место, и не очень-то любят писатели тех, кто стремится проникнуть в их закрытый клуб. Стать писателем можно лишь по большому блату, да и то при невероятном стечении обстоятельств.

Свинцов, например, работает в милицейской газете, и имея такую лапу, трудно получить отказ от доступа в писательскую среду. У него, конечно, свои проблемы. Не очень любят в административных органах, будь то милиция, или профсоюз, или партаппарат, чтобы их сотрудники светились в печати. Но уж если милиция дала своему человеку добро на писательство, то писатели, мурча и ворча про себя, вынуждены волей-неволей подвинуться. Именно таким путём попало в писатели большинство нынешних алтайских авторов. Мерзликин, Башунов, Панов... все они пришли из комсомольской печати, Шевченко был корреспондентом флотской многотиражки, Скворешнев подвизался в «Блокноте агитатора», Юдалевича и Квина рекомендовали органы. Но и в комсомольскую печать абы кого не берут. Туда попадают после пединститута исключительно комсомольские активисты и исключительно с чистой анкетой: отбор идёт очень жёсткий и не всегда видимый даже соискателям.

Но сейчас все вакансии в Союзе заполнены, и новым соискателям приходится много и упорно толкаться локтями, чтобы добиться желанного места. Один из самых успешных, двигающихся к заветной цели, – Толя Кирилин. Но и ему уже стукнуло 35, а он пока только напечатал пару рассказов в альманахе и несколько зарисовок в нашей краевой сучке («Алтайской правде»).

Или вот Женя Гаврилов, наш молодой писатель. Его мама директор книжного магазина, и как раз того, к которому приписаны члены алтайского Союза. Именно через неё мы – а точнее, наши литначальники – получаем дефицитную литературу, так что от её предложений обратить внимание на талант её сына трудно отказаться. Хотя и она пробивает своего Женю не без труда, а регулярными просьбами и не менее регулярными подношениями. Заметим, что вот это – приход в литературу через блат в торговле – веяние нового времени. В 1960-е ничего такого не было и быть не могло: тогда отбор проходил строго по идеологическим параметрам.

Более надёжные стартовые позиции у творческих отпрысков. Правда, все писатели столь пристально и ревностно следят друг за другом, что пристроить в союз своих сыновей и дочерей редко кому удаётся. Зато определить их в журналисты, артисты, художники куда как проще. Соответственно, и детям этих журналистов, артистов и художников проще оказаться в писателях.

Остальным же путь один: подношения, взятки борзыми щенками, а поскольку начинающие писатели люди бедные, то чаще всего борзые щенки принимают форму тысячи мелких услуг за каждый скормленный им витамин журнальной площади. Не один год и не к одному писателю нужно подлаживаться начинающему, чтобы хоть как-то затесаться в нашу среду.

Ну и случай имеет большую роль. Я в своё время хотя и попоил-таки тогдашних мэтров, но не обладай дипломом инженера как раз на тот момент, когда высокому начальству позарез потребовался писатель с производства, не видать бы мне печатного станка как своих ушей. Зато и уйти в отрыв от этой тематики теперь также нет никакой возможности. Это, похоже, мой приют и крест до конца жизни.

 

 

11 марта

 

Встретил свою бывшую однокурсницу: теперь она журналистка, работает в Новосибирске. Рассказал про своё житие-бытиё. «Так ты всё ведёшь занятия по марксистко-ленинской философии?» – «Ну да». – «Здорово к тебе это приклеилось, похоже, на всю жизнь. А я помню, какие доклады ты делал, особенно о жизни Маркса и Ленина. А знаешь, это очень интересно: как они там жили, кто кого любил». Ирония судьбы. Я, как и все, проходил марксистко-ленинскую философию и историю КПСС, но, в отличие ото всех, очень серьёзно относился к этим предметам. Начиная с института я прочитал ПСС Ленина, почти всего Маркса-Энгельса, усвоив, что это не один человек, а два. А также кучу воспоминаний об этих теоретических извергах человечества. И «Капитал»-таки законспектировал, а не просто там прочитал. И всё время, и во времена моего студенчества, и сейчас, я всё время пытался заинтересовать своим интересом других. Мне приходилось как-то выкручиваться, чтобы заставить себя слушать. Но мои рассказы неизменно вызывали тоску, зевоту, дрёму, хотя никогда – пренебрежительное отношение. Тогда я стал перемежать свои рассказы с биографическими данными, вспоминая к месту «жареные факты», иногда предлагая собственные оценки, делая отступления по теме и т. д. Я сосредотачивался скорее на личности основоположников, чем на их «философии». И вот, как видно, не без определённого успеха.

Любил рассказывать о жестокой борьбе, которую пришлось выдержать нашим классикам среди своих соратников. И главным врагом и Маркса, и Ленина были вовсе не идейные разногласия, а тупость и леность друзей. В Швейцарии Ленин близко сошёлся с местными социал-демократами. Их лидера Платтена он буквально выдирал на собрания. Дело доходило до того, что приходил к нему домой, когда тот был целиком во власти кухни и ванной. Ильич следил за молоком, помогал его жене при стирке – лишь бы вытащить того на собрание или там конференцию.

 

 

12 марта

 

Профессионализм у нас иногда понимают своеобразно: занимаешься литературным трудом и ничем более, живёшь этим трудом, т. е. на гонорары – стало быть, профессионал. Но это лишь одна сторона дела. Не менее важно и профессиональное отношение к делу: здесь и регулярность работы, и выработка приёмов, как литературных, так и рабочих. Этому у нас нигде не учат, а жаль. Поэтому среди наших писателей я почти не встречал профессионалов: Кудинов, Квин, Юдалевич, Егоров – вот, пожалуй, и всё. А среди поэтов и вообще ни одного. Эти чумики всё больше полагаются на какое-то вдохновение, на чутьё, и днями, а то и годами ждут не дождутся его явления, как Христа народу. Даже лучший из них – Мерзликин – насмешничает над технологией поэтического труда.

А вот Капустин здесь настоящий профессионал, хотя как раз в первом смысле – писания за плату – и нет. Люблю с ним поговорить о поэзии, может быть, потому что на моё поэтическое ухо как-то, когда я, может, ещё находился в маме, наступил воображаемый, но с вполне реальными последствиями, медведь. И он любит.

– Поэт обязательно должен работать над элементами стиха. Хотя что значит «работать»? Эта работа отнимает много сил и времени, но она в охотку. Я часами готов заниматься метафорами. Это, можно сказать, моё любимое занятие.

– Придумывание метафор?

– Упаси боже! Все метафоры уже давным-давно придуманы. Ещё до того, как люди начали писать стихи. Метафору так же трудно придумать, как мелодию. Говорят всего-то композиторов, которые это могли – Моцарт, битлы, может, ещё пара нам не знакомых с Востока. Остальные же просто комбинируют готовые. То же и в поэзии. Шекспир, Марино...

– Какая еще Марина?

– Марино, итальянский поэт, жил почти одновременно с Шекспиром. И так же был неутомим на метафорические выдумки. У нас, пожалуй, только Маяковский, хотя на одну хорошую метафору у него десять натужных.

– И Пушкин.

– Индейское жилище: фигвам. Если и найдёшь у Пушкина метафоры, то только избитые уже не одним поколением поэтов. В чём Пушкин и силён, так это в точности эпитета, в подборке деталей. Ну и в комбинировании метафор.

– Тогда непонятно, что ты понимаешь под метафорой.

– Метафора это предложение типа «то это то».

– Философы это называют суждением.

– Вот именно. Судьбой можно управлять – вот тебе одна метафора. Полком тоже можно управлять.

– Это, конечно, не совсем метафора, а скорее суждение. А вот судьбой можно управлять как полком – это уже комбинация просто суждения и метафоры. Полк управляется барабаном, теперь это не понятно, а раньше барабаном отдавались команды: налево, направо, стой, кругом марш. Вот ещё одна метафора – весьма простая. Комбинируя эти метафоры, получаем:

 

Как полк судьбу вертеться он

Принудить хочет барабаном.

 

– Ну и чему же здесь учиться и как?

– Здесь – нечему. Искусство комбинаторики оно врождённое. Я раньше даже думал, что оно и есть талант.

– А сейчас так не думаешь?

– Нет. Вся эта комбинаторика – это детство, в лучшем случае юность поэзии – цветные и яркие фантики. Но повернёмся к нашим баранам: к работе над метафорами.

– Давай повернёмся.

– Чтобы так легко и свободно, как Пушкин, манипулировать метафорами, нужно в голове иметь их гигантский запас. Тогда только ткни головку пальчиком, и метафоры на нужную тему сами посыпятся из тебя как из рога изобилия. Вот и надо этот запас постоянно накапливать и пополнять.

– И как это делаешь?

– Да просто: читаю метафороёмких авторов и выписываю метафоры. Из метафорёмких авторов одного Шекспира хватит на всю оставшуюся жизнь. Сейчас я особенно увлечён метафорами времени. Понимаешь, время эта такая штука, которую мы ни понять, ни объяснить никак не можем. И выразить иначе, чем через метафоры, время никак не удаётся. Я определил три таких принципиальных метафоры:

 

время – это река

Река времён в своём теченье

Уносит все дела людей

И топит в области забвенья

Народы, царства и царей

или

Дни, как ручьи, бегут

В туманную реку.

Мелькают города,

Как буквы по бумаге.

Недавно был в Москве,

А нынче вот в Баку.

В стихию промыслов

Нас посвящает Чагин

 

Второй тип метафор – это отожествление времени с часами

– Со способами измерения времени.

– Именно.

И не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса.

 

И наконец время – это события, которыми оно наполнено:

То были времена чудес,

Сбывалися слова пророка:

Сходили ангелы с небес,

Звезда катилась от Востока.

 

– А можно ещё метафоризировать время его характеристикой: «тяжёлые времена», «лёгкие».

– Там модификаций масса. Например, реку можно заменить поездом или озером. Это если застойные времена. Способов рубрикации можно придумать много.

Но что важно. Нужно не увлекаться мелодией чужого стиха. Когда выписываешь метафоры, нужно освобождать их из плена авторской мысли, нужно делать метафоры своими.

Не «река времён в своём теченье», а «время течёт (убегает, спешит, ускользает) как река (ручей)», не «одна заря спешит другую сменить», а «заря следует за зарёй», «зори приходят и уходят», «много зорь прошло с твоего дня рождения» и так далее.

И не заботиться о красоте. Это уже потом, когда сочиняешь стихи, думай, чтобы как бы выпендриться. А пока нужно наполнить голову метафорами под завязку и обязательно рассортировывать их. А то будешь, как в говне, рыться в этой куче, и всякая посторонщина только и будет лезть в голову. Это и есть работа над метафорами.

 

 

14 марта

 

Вот уже какую неделю Иван Павлович Кудинов, как курица с яйцом, носится с письмом от вдовы Яшина, где та поторапливает его с публикацией повести её покойного супруга в нашем альманахе. Молодец, конечно, Кудинов, благодарности на ветер не бросает. Когда-то Яшин протолкнул Кудинова в Совписе, и теперь, хотя тот уже 12 лет как вкушает мир на кладбище своего родного села, Кудинов регулярно пытается печатать его у нас, чаще всего безуспешно, но иногда номер ему проходит. Немногие, хоть в прежние времена, хоть в наши, наделены этим собачьим чувством – благодарностью.

Кудинов напирает на то, что повесть невелика по объёму: «Всего три с небольшим листа, для журнальной публикации смех с грехом пополам». Написана к тому же на местном материале, тема «актуальная и очень острая», то есть никаких подвохов, с идеологической стороны совершенно безопасная». Ваня даже бегал с повестью «Стечение обстоятельств» к секретарю по идеологии Невскому, и тот дал туманное добро: «Если Союз не против, то почему бы нет».

А кудиновские оппоненты вполне резонно замечали, что наших авторов не очень-то привечают в Москве, с какой же стати нам отдавать наши скудные печатные просторы московским авторам, к тому же мёртвым. У нас что – своих нет, что ли, которые годами ждут своей очереди?

Аргумент убойный, и я, в общем-то, с ним согласен, хотя эта вынужденная наша местечковость и раздражает. Я тоже целый год ждал публикации в «Доне», и ихний редактор Петров, или Иванов, а может, и Сидоров – человек с незначащей фамилией и таким же незначащим литературным лицом, которого, раз встретив, редко когда вспомнишь, без конца мне трындичал про дефицит печатных площадей и длиннущую очередь с хвостом из местных талантов. Однажды он мне даже прислал «Прошу больше не присылать своих произведений и не загружать редакционную почту».

Я взбеленился не на шутку. Этот подонок сидит на государственной службе и обязан рассматривать все поступающие произведения невзирая на лица. Хотя на моё мог бы и посмотреть. Я к ним в «Дон» не навязывался. Один из моих очерков на вечную производственную тему о новаторах и консерваторах одобрил Лихоносов и сам попросил меня дать для «Дона». Этот Иванов-Петров-Сидоров тянул целый год, пока я не послал идею печататься в этом журнале куда подальше.

Однако вскоре Лихоносов накатал мне телегу с укором: вот-де обещался да доселе не собрался. Я отписал ему обстоятельства, отпечатал за свой счёт у нашей машинистки Наташи Алексеевой ещё раз экземпляр очерка и отослал его на этот раз лично Лихоносову. Тут же приходит ответ от Сидорова... де зачем было тревожить Лихоносова, мой-де очерк давно уже стоит в плане, и только неурядица с печатными площадями (они издавали «Дон» раз в 2 месяца, а перешли на ежемесячное вещание: было от чего голове пойти кругом) помешало вовремя заняться мною. Но и после этого никаких сдвигов не произошло, и мой роман с «Доном» на этот раз прервался окончательно и бесповоротно.

Я, конечно, раздражён, но по большому счёту не в обиде. Я отлично понимаю местных издателей: дрянь местечковая. Но если снова поступит предложение, откликнусь: других в нашей литературе нет. Или, как любил говорить в подобных случаях Владикар: «Не уважаю, но пить буду».

А вот то, что знакомству с Лихоносовым, похоже, каюк – жаль. Он мне никогда не простит, что ему при мне указали на его писательское место: чтоб не рыпался слишком против журнальной сволочи.

 

 

15 марта

 

Вот новость так новость. Глеб Горышин приехал в Барнаул, и почти из гостиницы попал в трезвяк. Хорошо хоть в трезвяк, а не, скажем, в КПЗ.

– Эх, – сокрушается Сергеев. – Говорил ему: не приезжай к нам на Алтай. После твоей «Зависти» тебе на Алтае делать нечего.

В этой повести Горышин сравнил двух знатных наших председателей колхоза Афанасьева и Шумакова. И выпустил несколько критических стрел по адресу последнего. В частности, о его нетерпимом характере. А Шумаков у нас – фигура неприкосновенная. Это знатный передовик производства, Герой Социалистического труда, член крайкома и мн. другое. Его колхоз – один из самых образцовых. Туда крайкомовское начальство возит хвастать своих гостей.

Колхозники живут в собственных двухэтажных домах, улицы заасфальтированы, на набережной пруда, где, кстати, разводят собственного карпа, торчат фонари, есть балетная школа для колхозных ребятишек. Словом не колхоз, а мечта из «Кубанских казаков». Устроится туда на работу сложнее, чем прописаться в городе, может, даже и самой Москве.

И условия труда соответствующие. Например, все тока́ у него крытые и заасфальтированные. Кто работал в колхозе, поймёт, о чём речь. Обычно только что убранное зерно сваливают прямо под открытым небом, и после небольшого дождичка в четверг приходится дармовой рабочей силе, чаще всего гнилым городским интеллигентам, принадлежать к которым выпала недоля и мне, перелопачивать лопатами это зерно, чтобы оно не «горело» (попросту говоря гнило).

Сам Шумаков труженик каких ещё поискать. И организатор он, по всей видимости, замечательный. И, конечно же, как и всякий успешный руководитель, перегибщик палки. Наверное, невозможно найти такого успешного руководителя, на совести которого не было бы несправедливостей, поломанных человеческих судеб. Как говаривал Витя Горн, если человек достиг должности проректора, то хотя бы одну, а скорее всего не одну, подлость он совершил.

Но не об этом речь. Шумаков был образцово-показательным, выставочным руководителем, и ему многое позволялось, что другим было заказано. Помню фотографию из «Алтайки», на которой Брежнев идёт рядом с Шумаковым, а тот широким жестом показывает ему алтайские просторы. А сзади идут разные сопровождающие лица, включая министра сельского хозяйства и первого секретаря крайкома.

Шумаков пинком открывал дверь в крайкомовские кабинеты, и не просил, а небрежно требовал, чего ему надо, в то время как прочие председатели и директора совхозов гудели в приёмной как мухи, ожидая, когда их наконец-то соизволят выслушать. Шумаков напрямую общался с министром сельского хозяйства РСФСР, да и тот, частенько приезжая на Алтай, проездом мимо его столицы стразу направлялся к Шумакову. Если вы прикинете, сколько по России колхозов и совхозов, вы оцените шумаковский статус.

О его своеволии ходили легенды. Так, он отказался от кулис. Если пролетать над полями Алтая, можно увидеть их расчерченными аккуратными прямыми квадратами. Полоски сторон – это кулисы: посаженные в два ряда тополя. В нашей степной стране, где гуляют ветры, кулисы позволяют задерживать снег, который иначе по весне выдувается ветром, и земля остаётся без влаги.

Прав или не прав был Шумаков, отказавшись от них, вопрос спорный. Те же самые кулисы были рассадником сорной травы и вредителей. «Нам сифилис не страшен, – говорили колхозники, – у нас свой сифилис всегда под рукой», – и показывали на кулисы. Но и то сказать, край наш разнообразен, и шумаковский колхоз, расположенный в предгорьях, возможно, и не нуждался в кулисах так, как поля в чисто степной зоне.

Но была установка: оградить поля кулисами, и если бы хоть один председатель попытался пойти по стопам Шумакова, ему бы быстро пришлось положить партбилет, а заодно и свою должность на стол. А Шумакову позволялось иметь собственное мнение.

Или вот он, к примеру, не признавал химических удобрений. А только навоз и навоз. Смеялись, что шумаковских и наливайковских (Наливайко – другой знатный председатель на Алтае) можно сразу отличить – от них всегда пахнет коровьим говном. Пахнет-то пахнет, но зато хлеб у них был, как ныне принято говорить, экологически чистый, не чета другим хозяйствам.

И опять же, когда другим в директивном порядке было предписано вносить удобрения, да ещё и соглядатаи следили, чтобы вносили сколько положено: иначе для чего советская химическая промышленность их выпускает, Шумаков демонстративно эти требования игнорировал куда подальше.

Вот обо всём этом и написал Горышин, но написал не так, как я, а подробно, с цифрами и фактами в руках. И сразу попал в клеветники и даже антисоветчики. Но дать ему по рукам в крае было невозможно – он жил в Ленинграде, а вот спустить всю местную журналистскую сволочь на него, завалить высшие инстанции Москвы и Ленинграда «гневными» письмам от трудящихся с требованием примерно наказать писателя Горышина за клевету – это хоть сто порций.

 

 

16 марта

 

Ходил в кооперативный погреб к приятелю, там у него хранится моя картошка. Встретил там того самого профессора-физика, который был у нас на Рождество. И тот рассказал мне «поучительную» историю.

На одном философском конгрессе в Лондоне появился человек в шортах и с рюкзаком в руках. Он как-то бессистемно тыкался в разные двери. Один из устроителей конгресса, заметив его мучения, попытался быть ему полезным:

– Боюсь вы ошиблись, здесь собираются философы.

– Я боюсь того же.

Однако оказалось, что он прибыл именно на этот конгресс по спецприглашению и, как ни странно, тоже оказался философом, Витгенштейном. Правда, сам себя он называл профессором философии, утверждая, что до звания «философ» он ещё не дорос.

– Ну а вы, – не удержался я, – тоже не доросли до звания «физика»?

Он улыбнулся, похоже, безо всякой задней мысли, я ему здорово польстил.

 

 

19 марта

 

Как и обещал, в конце ноября приехал Валерий Золотухин. И в тот же день, чуточку даже с некоторым упреждением, примчался из Белокурихи «друг всех писателей и артистов» – Виктор Тихонов. По правде сказать, он и в самом деле отличный мужик, добрый, отзывчивый и бескорыстный. Знаю, что многие писатели, известные и неизвестные, под его «патронажем» лечились в Белокурихе, остались довольны и писали потом Тихонову дружеские письма – переписка у него обширная, интересная, есть даже письма от Мариэтты Шагинян. А с Валерием Золотухиным связывает его, по его словам, настоящая дружба, скреплённая давними встречами и в Москве, и на родине Валерия в Быстром Истоке. Может, потому и моя встреча с Золотухиным – при посредничестве Тихонова – оказалась простой и лёгкой, будто мы сто лет были знакомы.

 

 

20 марта

 

Груз несделанного велик, а сделанное кажется столь незначительным, что с каждым разом всё труднее усадить себя стол и взяться за перо. Да и дневник в последнее время всё более и более выносит мозги. Как там вели его классики между делом – для меня большая загадка. Мой же всё более и более отбирает на себя внимание. Ходишь, смотришь вокруг и стараешься подмечать: вот это бы сгодилось для дневника, и думать, как бы половчее это туда записать. Настоящая работа. Даже мой роман как-то отодвинулся на второй план в область незначительного.

 

 

21 марта

 

Алтайское книжное издательстве в лице своего Горно-Алтайского филиала подписало с Паслеем Самыком договор на перевод и издание на алтайском языке «И дольше века длится день» Айтматова. Тираж зашкаливает за все доступные взору разума пределы и уходит в неведомые просторы иррационального. 30 тыс. 30 000, если цифрой.

Всё население алтайцев на земном шаре едва переваливает за 50 000. А количество говорящих на алтайском языке достигает едва 10 000. Это те, что расселились возле Горно-Алтайска и Чемала. Конечно, большинство алтайцев тюркоязычные народности (большинство русских славяне, а большинство немцев принадлежат к германской группе – это нелепая фраза, но в отношении многих народов СССР, декретированных Советской властью, она отражает реальную ситуацию). И они без переводчика поймут алтайский язык, но они точно так же без переводчика могли бы понять и киргизский: тюркские языки гораздо ближе друг к другу, чем даже не славянские, а только восточно.

Могли бы. Но не поймут, потому что «И дольше века длится день» написано на русском языке, который те самые 10 000, для которых алтайский якобы родной, и говорят и пишут и даже думают по большей части на русском языке. Им, без словаря или русского подстрочника, перевод Паслея и не одолеть. Тем более что Самык большой патриот алтайской земли, и, как говорят сами алтайцы, пишет таким заумным языком, что в пору и для алтайцев его издавать с обширным языковым комментарием.

Национальная политика – одно из самых замечательных достижений Советской власти. Нам это еще предстоит понять, когда разбежимся по национальным квартирам, но вот подобные перекосы и губят разумное и доброе, изымая из триады вечное.

 

 

23 марта

 

Один мой приятель, хороший поэт и прозаик, жалуясь, говорил сегодня:

– Понимаешь, бросил курить – и ничего теперь не получается.

– Что не получается? – спрашиваю.

– Всё... всё, понимаешь, валится из рук. Раньше было как: сажусь за стол, кладу перед собой пачку, а то и две пачки сигарет. Работаю и курю, курю и работаю. А тут, понимаешь, бросил курить – и работа остановилась. Сяду за стол, а в голову ничего не идет, не могу писать. Не хватает чего-то. Что делать? Наверное, опять закурю.

– А ты брось бросать курить. Или заведи другую привычку. Я вот не могу без чая. Хочу бросить – и тоже не получается. Понимаешь, пишешь, пишешь, даже в охотку. Через час устаёшь. Нужно как-то размяться. А как? Я и зарядку пытался делать, и на улицу выходил прохаживаться. Ну на улицу вышел – это как минимум полчаса, чтобы собраться, потом походить. А там встретил кого, и проговорил-то десять минут, а настроя как не бывало. А вот так чтобы на пять-десять минут отвлечься – ничего, кроме чая, не могу придумать. Но я борюсь с собой и, думаю, доборюсь до конца.

 

 

24 марта

 

Кудинов попёр по исторической тематике. Уже написал «Сосны, освещённые солнцем» про Шишкина, сейчас плотно оседлал Гуркина, а тут между делом замахнулся на Ползунова и принёс в альманах пару рассказов о мастеровом.

Все наши признанные краеведы от Бородкина до Гришаева, не минуя Родионова, ополчились на него. Ведь Ползунов уже давно расписан Бородкину, и Ваня явно пытается рвать ягоды с чужого поля. Ну и начали поклёвывать рассказы: то язык не тот, то он не понимает инженерного дела. Вот это правда: техническая сторона ползуновского детища совершенно отсутствует у всех наших краеведов. Но ведь и Бородкин и Гришаев этот упрёк вполне могли бы отнести к себе.

Как попугаи трындычат: Ползунов изобрёл первый в мире универсальный паровой двигатель, а что в нём универсального и вообще, что он изобрёл, толком и объяснить не могут. Справедливости ради нужно сказать, что и не пытаются.

Хотя на мой взгляд фигура Ползунова для романа ничего собой примечательного не представляет. Человек как человек. Ни на какие запоминающиеся поступки или черты характера архивы нам даже не намекнули. Ну вот прикупил этот вроде бы передовой человек и новатор крепостную девку, а от неё поимел даже что-то вроде ребёнка («вроде» – потому что уж очень глухо об этом в источниках, и не потому, что здесь было что-то зазорное, а просто неинтересное). Ну так так многие тогда устраивали свою личную жизнь, и крепостники, и передовые люди (в том числе и Александр Сергеевич Пушкин): здесь не прицепишься ни в положительную сторону, ни в отрицательную, да и просто никакой зацепки для характера не найдёшь.

Поэтому как раз научную, техническую сторону-то и надо бы обмозговывать в первую очередь. Но здесь историк Данилевский так здорово ещё до войны раскукарекал, что прибавить что-либо новое к сказанному им очень трудно. (Стоило лишь, пожалуй, написать попроще). Вот и цапаются по мелочам, сводят личные счёты, да отгоняют назойливых диверсантов от своего куска хлеба с маслом.

 

 

25 марта

 

И вот я снова в Казахстане. Слёт писателей союзных республик по производственной тематике. Живём в Сарыозеке в пределах быстрой досягаемости Алма-Аты, но на природе, которая только что освободилась от снега и сияет всеми красками ещё не выжженной летним зноем свежести. Воздух горный, река Чу полноводна и ещё не потерялась в Голодной степи. Гостиница отличная. Участники подобных съездов это вам не бедные командировочные вечно в поисках места в гостинице, ошивающиеся в холлах и умывающиеся и бреющиеся в туалетах.

Причём совещание плодотворное. То есть ни к чему не обязывающий трёп обо всём и ни о чём. Я живу в одном номере с литовцем. Познакомились мы с ним, когда заполняли анкеты, и он попросил меня, морда нерусская, помочь ему.

А. Сабонис – записал он.

– Это надо же, – сказал я, – Сабонис, да ещё и А.

– Да ещё и Арвидас. Но если бы только это.

– Куда уж дальше?

– Мастер спорта международного класса. Так что анкетные данные совпадают на все 100. Правда, он по баскетболу, а я по прыжкам в длину и немного по пятиборью.

Завязалась симпатия, и мы попросили поселить нас в одном месте. Каким боком он попал на наш семинар – вопрос за семью печатями, если рассматривать его с точки зрения здравого смысла, но по-житейски вполне понятный всем, кто варится в русском соку. Арвидас – поэт, пишет о цветочках, ягодках, созревающих из них фруктов, и, конечно, о милых ножках, которые бог знает где мнут вешние цветы. Производственных же авторов у них в Литве на данный момент просто нет, вот его и подрядили на семинар. Отчего не скататься за казённый счёт?

– Вот видишь, как хорошо, что мы живём в Советском Союзе. Иначе б ты ни в жизнь не попал в Казахстан, – довольно быстро Арви объявил себя сторонником независимости Литвы, а я – самый яростный империалист, который с восторгом рассматривает исторические карты расширения нашей страны и всё ещё тоскует по Аляске. Но он отнёсся к моему credo вполне благодушно. И почему-то мы сразу задоверяли друг другу. Со своими я даже о Польше говорить боюсь, мало ли как этот разговор может обернуться. Дьявол иногда и спит, а спецслужебный глаз никогда.

– Почему бы нет? Вот мы с тобой дружим. А у каждого из нас своя семья, и мы хотим жить своими семьями, а не общим, как ты говоришь, кагалом. Почему бы нам не жить каждый своей страной и вместе с тем дружить? Собираться на такие вот встречи, болтать между собой о временах минувших, договорах, плодах наук, добре и зле? Спорили бы потихоньку, тем бы размышляли и взаимообогощались?

 

 

26 марта

 

Ещё я познакомился с одной казашкой. Фрукт ещё тот. Что значит современная косметика. Я ещё помню из детства грязных киргизских женщин в высоких шапках, некрасивых, с жёлтой кожей. А эта? Ухоженная, красивая, причём узкий разрез глаз придаёт ей какое-то допочарование. Молодая – где-то около 30. И тоже непонятно как оказавшаяся здесь. Она дочь какого-то их известного писателя, Хакимджана Сыздыковича Сегизбаева, училась в Москве, а сейчас работает в издательстве «Жасуши» переводчиком.

С какого языка на какой? Вопрос, конечно, интересный. На который в лоб она ответила лукавым стрелянием глаз, но без дополняющей ответ в ту или иную членораздельную сторону информации. Она прекрасно говорит по-русски, знает английский, французский, сейчас упорно осваивает шведский, даже здесь не расставаясь с учебником этого языка... И при этом ни в зуб ногой в казахском.

Почему она работает переводчиком в издательстве, которое специализируется «на выпуске художественной литературы на казахском, корейском и уйгурском языках»? Как она оказалась на семинаре производственной литературы? Спросите что-нибудь полегче. Есть загадочная русская душа. Но, похоже, есть и загадочная казахская душа тоже. И еще более загадочная советская.

Она уже несколько раз приходила к нам, интересуясь больше – увы! – Арви, чем мной. Они с ней полностью спелись на идеологической платформе. Роза – хотя её имя по-казахски как-то диковинно звучит – оказывается, не зная казахского и будучи языково русской – относится к русским с пренебрежением, а в пандан к нашим московским интеллигентам косит своим узким глазом на Запад. А Арви по виду – настоящий западный тип, хоть в кино про Англию играй на пару с Кальныншем или Адомайтисом. И такой же медлительный, рассудительный, не подчёркнуто, а именно свободно и естественно вежливый. Увы в последнее время среди них стало модным в противовес расплодившимся сермяжникам с упоением глядеть с милого севера в западную сторону. Или наоборот наши деревенщики родились противовесом либералам. Главное, что дальше московской тусовки и обязьянничающей с неё национальной элиты это поветрие не идёт.

 

Всякий маменькин сынок,

Всякий обирала,

Модных бредней дурачок,

Корчит либерала.

 

 

28 марта

 

Так уж настроился здесь в Казахстане на национальный лад, так и прёт меня по этой колее. Недавно Кудинов вернулся с собрания горноалтайских писателей. Горноалтайцы сразу запели о своих достижениях, о том, какую замечательную литературу создал их маленький, но гордый горный народ. Забыв упомянуть, что Советская власть вытащила на свет божий 10000 теленгитов, которые сегодня сплошь все дипломированы, все интеллигенты, занимают все административные посты в своей автономной области, поставляют художественные, педагогические, медицинские и прочие кадры, не давая у себя ходу ни русским, ни 40000 остальных алтайцев, которым не повезло быть потомками чоросов.

Произведения алтайцев выходят почти во всех центральных издательствах, печатаются во многих журналах.

– Хотя, разумеется, художественный «вес», – говорил Ваня, – заключает в себе и нечто иное... Во всяком случае, о творчестве того же Бориса Укачина можно говорить уже с позиции большой литературы. Они и ведут этот разговор, писатели Горного Алтая, именно так, по большому счёту.

– Ну да. С позиции большой литературы.

... – вздохнул в ответ Ваня. – Меня вот смущает – очень мало и как-то вскользь говорят о переводах и переводчиках. А между тем без перевода на русский произведения их так бы и оставались втуне, не приобретя нынешнего звучания – всероссийского и даже всесоюзного.

Когда же в перерыве, рассказывал Кудинов, Огаян из «Дружбы народов» поинтересовался у Бориса Укачина, кто переводит его новую книгу, Борис, улыбнувшись, ответил: «На меня вся Россия работает». Пошутил, конечно. Однако шутка получилась неловкой и даже бестактной.

– Зато не в бровь, а в глаз. Эти московские редакторы только перед нами ходят с надутыми щеками. А когда «Дружба народов» печатает того же Укачина, то не Борис едет в Москву с полными руками подарков, а московский редактор на цирлах подкатывает в Горно-Алтайск.

А насчёт переводов – это точно. Алтайцы пишут по-русски, потом сами же себя переводят на алтайский (к стихам это относится, наверное, в меньшей мере), а потом русский текст за подписью московского переводчика идёт в печать. Ну и гонорар минует Барнаул. А как-никак перевод с языков народов СССР – это двойной гонорар – 600 р./лист при тираже до 15 тысяч.

Еще смешнее ситуация с немецкими писателями. Но они не только мимо рта своих русско-алтайских земляков несут хлеб переводов, но и москвичам ничего не достаётся: все переводят своё только сами. Мало того. Наладились переводить немецких классиков для СССР и русских – для ГДР. Так что живут так кудряво, что ни нам, бедным провинциальным, ни даже средним московским и не снилось. Правда, и пашут (если их размеренный, непрерывный труд можно сравнивать с пахотой) они, как среди наших русских пашут, пожалуй, столько разве лишь Марк Иосифович да Лев Израилевич.

 

 

29 марта

 

Вот и здесь, на семинаре, мы все разбрелись по национальным квартирам: русские с русскими, казахи с казахами, другие малочисленные народности тоже жмутся друг к другу. Особенно это заметно в столовой, где распределение по столикам совершилось в стихийном режиме. За нашим столиком 4 русских, один из которых белорус (но это не в счёт: белорусы они те же русские), за соседним – 4 казаха. Сидим подолгу, особенно за ужином, много разговариваем. Поскольку спиртного не полагается, женщины, обслуживающие столики, на ушко просят нас не выставлять бутылки на столе, хотя стоит отойти чуть в сторонку и винно-водочным духом так и витает из столовки.

И русские, и казахи говорят на русском. Темы, как всегда, разные, скачущие, но сравнение явно не в пользу русских. О чём говорят казахи? О Золотой юрте, Тюркском каганате, который достиг высокой степени расцвета, когда русские ещё жили в норах. Спорят, более ли казахам подходит мусульманство или буддизм. Считают, что западную культуру, возможно, было бы лучше воспринимать через близкую по языку турецкую, чем через русскую.

А о чём говорят русские? О том, кто, где и что сумел достать. О своих садах и машинах, о ремонте квартиры, о ссорах и примирениях с женой, тёщей или детьми. Если заходит разговор о литературе, то где и как лучше пропихнуть свои рукописи с неизменными жалобами в адрес московских издательств и журналов, где засели москвичи и на выстрел не подпускают авторов из провинции. Несмотря на обильные разговоры, я даже не знаю, о чём пишут товарищи по столу и пишут ли вообще. За исключением белоруса, с которым мы участвуем в работе одной секции – производственного романа. Но он, добродушный и объёмный мужик, целиком поглощён своим огородом, и все его разговоры вертятся вокруг сроков посадки, рассады, полива, где достать хорошее удобрение и как его лучше вносить в почву. Наш семинар как раз пришёлся на время, когда у них в Белоруссии начали высаживать помидорную рассаду в треугольные пакетики из-под молока, и он, не считаясь с расходами и временем, каждый вечер давал жене по телефону указания по уходу за ещё не оперившимися томатами. И вздыхал, что пора бы и яблоньки подрезать, боясь, что сын сделает обязательно что-нибудь не так.

 

 

31 марта

 

Поражают меня наши писатели какой-то... тупостью, что ли? Нет, слово «тупость» здесь не подходит: ведь в житейских делах они весьма сообразительны и поворотливы, иначе не видать бы им писательского места как своих ушей. Каждому из нас, членов Союза писателей, пришлось выдержать за право стать членом нелёгкую борьбу: мечтателей и интеллигентов здесь, естественно, не водится.

Наверное, «косность» будет более правильное обозначение. Вот один из моих соседей, писатель из Челябинска – Толя Коростелев. Сам он родом из Узбекистана, кончил Институт стали и сплавов, долгое время работал сначала металлургом, потом старшим металлургом (это инженерная должность, не путать со сталеварами, которые стоят у мартена), налаживал пуск домен по всему Союзу, даже на зоне побывал – как инженер, не как сиделец. И что?

Опыт должен быть офигенный, рассказать о себе – не пересказать. Он и рассказывал, но заунывно, тускло, словно ему самому было это неинтересно. Вот, например, он вспоминал, что однажды в Фергане, около которой он жил в детстве, зимой стояли морозы до 20 градусов. Узбеки начали бить всех русских: они думали, что это мы им принесли такие холода. Много тогда ихнего народу вообще поперемёрло. Но в основном не от холода, а угорели: они не знали, как нужно правильно топить жильё.

– Странно, – сомневаюсь я. – Ведь если такие сильные морозы случаются раз в 12-15 лет (это я взял из его же слов), то они не могли думать, будто их принесли русские. Кроме того, и как топить жильё, они должны были знать: даже если мужику лет 40, то он хотя бы трижды в жизни переживал подобное.

– Да в жопу бы они пошли, все эти узбеки. Вот мне только и дела, что думать, могли они знать, как топить, или не могли, или ещё там что про них.

В другой раз передают, что американцы опять намылились бомбить то ли во Вьетнаме, то ли в Камбодже. В те же дни ходили слухи, что здесь совсем рядом (какая-то пара тысяч километров по степи) в Семипалатинске на военных складах рвутся снаряды, о чём, конечно, ни печать ни телик ни слуху не духу. Гибнут наши солдаты.

Анатолий во всём обвиняет американцев.

– Бомбят, гады, всех готовы разбомбить, – буквально брызжет он слюной. – А наши ребята гибнут.

– Но бомбят-то они Вьетнам, а гибнут наши ребята здесь. По нашей же халатности.

– А ты связи не видишь?

– Не улавливаю.

– А ты подумай-ка лучше, – исподлобья бросает он.

Интересно, что пишет этот Анатолий Коростелев? Оказывается, рассказы о природе, и является постоянным автором «Урала» и «Уральского следопыта».

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):