РеалIST

 

 

 

Шефу в лоб влетел голубь. Ударился, упал и испустил дух.

– Наверное, он был слепой и старый, – пояснил Шеф, озорно подмигнув.

– А вдруг он людей ненавидел, как Гастелло – фашистов? – подмигнул я в ответ.

– Что вы дразнитесь? – внезапно обиделся начальник. – Между прочим, у меня синяк недели две как не проходит. И нервы сдали окончательно.

– Он снова подмигнул.

Я удержался от взаимности.

– На первый раз прощаю, – вздохнул Шеф, – так что расслабьтесь. Кстати, познакомьтесь. – Он указал рукой на строгую тощую даму, расположившуюся на месте секретаря: – Это Ада, режиссер.

Дама привстала, рискуя задеть затылком потолок; протянула длинную худую длань:

– Ада Цюруповна.

– Евгений, – ответил я, пожимая ее костлявую, как у смерти, ладонь.

– А отчество?

– Карацупович, – не выдержал я.

Шеф замигал как взбесившийся светофор:

– Я просил вас расслабиться, а не хамить!.. Ада, не обращай внимания. Обычный плоский хохмач, смышленый, как все негодяи. – И, нахмурившись, обратился ко мне: – Совещание через час. И не опаздывать!

А я был рад ретироваться…

Левка Гудман встретил меня в коридоре и, приобняв, шепнул:

– Она тебя уже обматерила?

– Кто?

– Адская Ада.

– С чего бы это?

– Представь: она даже Гельфанда переплюнула. Сказала, что он – бездарность грязного кошмара.

– И где тут мат? – спрашиваю.

– Да везде! Ты слышал рингтон ее мобильника? Он звонит со словами

«возьми трубку, твою мать»!..

Тут из-за дверного косяка высунулась непричесанная голова Гельфанда и, морща выдающийся нос, возопила:

– Русские идут!

– А немцы, значит, отползают? – хмуро возразил Гудман.

Савка, выскочив из монтажной, хлопнул меня по плечу:

– Крепись, живчик: ты нам нужен!

– Зачем?

– Шеф подписался под агродробительный проект: реалити-шоу, двенадцать серий, все по-взрослому! И это только «пилотная» часть!

Именно сейчас я обнаружил на его улыбающейся физиономии синий квадрат, как след от удара чем-то тяжелым. Поинтересовался:

– Это у тебя откуда, Малевич?

– Что? – Савка растерянно пошарил руками по лицу. Нащупал. – А, это? Бывает… Надин меня будильником припечатала. Но я не сломался о китайскую игрушку!

Выяснилось, что француженке надоели Савкины идиомы в ее адрес. Сначала она стеснялась своего акцента, потом смирилась. Ее речь становилась все более экспрессивной:

– Ты говорить, что я – неряшка? – возмущалась она, колотя тарелки.

– Ряшка, ряшка, – отступал Савка, прикрываясь кухонным полотенцем.

– Горбатыми правит могилка? – допытывалась Надин, швыряя в стену фарфоровое блюдо.

– Чёрта с два! – внезапно противоречил Гельфанд. – Даже в гробу ты устроишь бардак!

Обычно по утрам они мирились. Надин целовала Гельфанда в лоб и удивленно спрашивала:

– Почему ты такой деревянный?

– Зато нервы железные, – бурчал Савка, поворачиваясь на другой бок.

Но на сей раз Надин громко чихнула спросонья, на что услышала:

– Забрызгала мозгом пещеру?

В ту же секунду пластмассовый будильник оставил глубокий след на челе сожителя.

– Это она у подруги научилась, – признался Савка. – Теперь чуть что – нападает как Гитлер: без предупреждения.

В эту минуту входная дверь офиса отворилась, и в коридор, хромая и охая, вошел художник Деревьев. Страдальческая гримаса омрачала его поэтический лик. Осторожно держась за стенку, он доковылял до нас и, даже не поздоровавшись, простонал:

– Я проклинаю русских маргиналов!

– А тебя-то за что? – заржал Савка.

Выяснилось, что накануне Мишка Деревьев пил с приятелем в Можайске. Разумеется, не молоко. Утром стало понятно, что на обратную дорогу денег нет, и Мишка решил соригинальничать. Оделся в белый костюм-тройку, нацепил вызывающе блестящую бабочку, взял в руки шляпу и выступил в вагоне электрички с текстом, насыщенным ярким позитивом:

– Дамы и господа! У меня все хорошо, прямо-таки отлично! Я – олигарх-миллиардер, владелец крупнейших в России нефтегазовых месторождений, и обязуюсь в этом году открыть для вас пять тысяч новых рабочих мест. Но для реализации данного проекта мне не хватает нескольких миллионов рублей. Подайте, кто сколько сможет на благо нашей экономики!

Пассажиры первых трех вагонов благосклонно улыбались, щедро одаривая попрошайку, но в четвертом его ждало глубокое разочарование: на входе он столкнулся с двумя «афганцами» в камуфляжной форме. Первый, упитанный верзила, держал в руках гитару, второй, безногий, двигался в инвалидном кресле-каталке. Объявив старинную афганскую песню, они затянули сорванными похмельем голосами:

Много гор на войне я излазил
Средь ущелий и прочих лощин,
Вспоминая прекрасные глазья
В глубине твоих кожных морщин…

Говорят, что мошенники жестоки с конкурентами. Узрев Деревьева с полной шляпой денег, певцы прервали ораторию и решительно рванули навстречу процветающему нищему. Мишка промямлил «простите, я не вовремя» и попытался скрыться, но солисты настигли его в тамбуре. При этом у инвалида регенерировались обе конечности.

– Они меня зачистили как матросы – буржуазию, – пожаловался Мишка. – И ведь ни одна падла не вступилась!..

Вслед за ним в офис вошла секретарша Шефа Светка Карпина. Мрачно поздоровавшись, прошла на кухню, где принялась заваривать чай, время от времени восклицая: «Понаехали, блин!..». Её воинственный вид подчеркивал черный, как у американского десантника, берет. Я рискнул поздороваться.

– Давно приехал? – тихо спросила она.

– Только что.

– Понаехали, блин! – повторила Светка, и пояснила: – Это я не про тебя. Моя соседка-азербайджанка месяца три назад открыла продуктовый магазин. Приходит ко мне и говорит: «Ты ведь в рекламе работаешь? Назови как-нибудь мой гастроном. Только ярко и необычно, чтоб народ заинтриговать». Ну, я и назвала. А она взяла, и разорилась. Вот дура!..

– Название-то хоть приличное? – спрашиваю.

– Еще бы: «Ислампродукт»!

– Товары для шахидов? – уточнил Гудман, едва сдерживая смех.

– Не остри, – нахмурилась Карпина. – Она, между прочим, вчера меня подстерегла и клок волос выдрала. Вот, полюбуйтесь! – Светка сорвала с себя берет и повернулась к нам затылком. – Сильно видно?

Мы оценили масштабы потерь:

– Да, в принципе, не страшно: отрастут…

– Вам легко говорить, а у меня свидание сегодня! – сокрушалась Карпина.

Вновь хлопнула входная дверь, и на пороге появился администратор Бекетов. Его голова была перебинтована; внешне он напоминал с трудом выжившего в лесу партизана. Мне стало смешно:

– Толик, что стряслось?

– Высокие мечтанья наказуемы, – философски изрек он.

Выяснилось, что Бекетов пострадал на эскалаторе метрополитена. Ехал себе вниз, но внезапно узрел прекрасную девушку, двигавшуюся в противоположном направлении. Ее неземная красота потрясла Толика; он подался всем корпусом вперед, вытянув шею, дабы лучше рассмотреть незнакомку, но уже в следующую секунду разбил головой стеклянный плафон.

– А она даже не заметила, – скорбно вздохнул Бекетов. – О, женщины, вы все самовлюбленны.

– А ты не кобелируй в транспорте повышенной опасности, – поучительно изрекла Светка.

– Главное – мозг не задет, – рискованно резюмировал Деревьев.

– Это ты о чем? – прищурился Толик, надвигаясь на художника, но Гудман вовремя встал между ними:

– А ну, брейк! Дружеский мордобой – после совещания.

В ту же секунду со второго этажа послышался энергичный голос Шефа:

– Господа, прошу всех ко мне!

Такой очаровательной компании молодых инвалидов я еще не встречал. Каждый нес на себе тяжкий груз трагизма. Деревьев вздыхал, Бекетов покрякивал, Карпина громко сопела, и только Гудман подобно Ахиллу, возглавлял шествие, с достоинством выпятив объемный живот. Он еще не знал, что тем же вечером больно ударится им в темноте об угол кухонного стола…