Ебитеньевка и ее обитатели

 

Быль на и за гранью фола

 

 

 

 

 

Не скоро пришёл в себя Егор Фисин, три дня лежал он у себя дома со страшенным нервным срывом. Не пил, не ел, не разговаривал. Переосмыслил всю свою дурацкую шалопутную жизнь. Права Поря – всё из-за проклятой водки, всё из-за неё, отравы. Фися не уговаривал себя, не льстил, виноват так, что хуже и не придумаешь. Всю деревню взбаламутил, лучшего друга похоронил, а всё из-за неё, проклятущей. Эх, давно бы надо было бросить это дерьмо. Чё теперя говорить, ох, как же горько-то. Как теперь людям в глаза смотреть, как вообще жить? Фися всплакнул, нет, не от жалости к себе, а от бессилия что-либо изменить, вернуть назад.

 

Первой его, конечно же, простила жена Прасковья. Ну а как же, а кто ещё? Впрочем, Поря и сама чувствовала за собой кое-какую вину, за слабость, проявленную ею в день лжепохорон. И хоть была зла она на Егора, а только сердце бабье, оно, известное дело, не камень. «Ведь хороший же мужик, – думала она. – Плотник, каких мало, начнёт работать, так и не угонишься. Почитай, вся деревня обставлена мебелью, изготовленной умелыми руками Егора. Да всё, что хочешь, могут эти руки. Хоть баню, хоть избу, топорище, коромысло, стул, шкаф, домовину… – При последнем слове мысли снова вернулись в нерадостное русло. – Эх, водка, водка проклятая, кто её только придумал!» Прасковья всплакнула.

 

В дверь постучали.

– Кто там? – слабо откликнулась Прасковья. Вошёл кузнец.

– Здорово, хозяйка, – неловко пряча глаза, проговорил он. – Как там больной-то, – глаза Антона повлажнели.

– А чё как, лежит, не ест, не пьёт. За три дня слова не сказал, понятное дело, казнится. Тебе бы тоже, большой оболтус, следовало дать по башке. Вместе ведь жрали-то, и рожей по чернилам ты елозил. Ты, аспид! А по пьянке чё и ни привидится только. Эх, шеромыги, взять бы вас всех, алкашей проклятых, да и выбросить куда-нибудь на луну. Жрите там свою отраву поганую, а здесь люди хоть подышут свободно. Ну, чё ты вздыхаешь, чё пялишься на меня глазами коровьими? Иди, хоть ты поговори с ним, может, послушает, друзья всё-таки, ведь умрёт. Прасковья опять заплакала.

 

Сколько же их, слёз бабьих, кто их считал? Всю-то жизнь мучаются они с нами, из-за чего? Инстинкты?! Редкие радости? Если бы собрать все слёзы, пролитые женщинами за тысячи лет, то утонула бы земля в этом бескрайнем океане скорби. И все равно, проплакавшись, берут они себя в руки и идут вытирать нам сопли, жрать готовить для кормильца, стирать его портки улячканные. И если бы была на то моя воля, если бы я только посмел, то Бог на всех иконах мира был бы с женским лицом.

 

Антон зашёл в комнату к захандрившему Фисе. Взял стул и, придвинув его к кровати больного, неловко сел. Помялся, потом взял товарища за слабую руку, другой рукой достал из кармана бумажный пакет и робко сказал:

– Всё пройдёт, дружбан, хватит уже лежать, вставай, Егорша. Я вот тут тебе подушечек с повидлом принёс, как ты любишь.

 

 

*   *   *

 

Ветер и дождь, опавшая листва, красные костры рябин, неласковое солнышко. Осень пришла в Ебитеньевку. Урожай силами городских помощников убран вовремя. По всем показателям отчитались колхозники аккуратно, в срок и с прибылью. По предыдущим главам моего повествования может сложиться мнение, что селяне только и делают, что горькую жрут, да дурака валяют. Конечно, это всё не так, водка – она в промежутках, по выходным и праздникам. В остальное же время – работа, до седьмого пота, до ломоты в суставах. Жрать-то все хотят, и колхозник, и горожанин, а значит, и пахать надо так, чтобы всем хватило, да ещё и на развод осталось. А вот когда сделана работа на все сто, тогда и расслабиться не грех. Праздник устроить большой и светлый. Умеет деревня работать, умеет и отдыхать, ежели время есть и повод.

 

Сегодня у селян как раз такой день, есть повод, и повод – о-го-го! Нынче колхозники провожают в армию сыновей своих. Ваську Лободырова, Егора Калинина, да Стёпку, старшего Талызинского сына. Младший-то помер на другой день после похорон ведьмака.

 

На поляне возле сельсовета расставлены столы большой буквой «П». На столах – чего только нет из съестного, всей деревней старались. Ну, а как же, не чужих, поди, провожают, а потому складчина. Каждый тащит из дому, что есть, всё для общего стола. На столбе с репродуктором копошится одноглазый электрик Андрюха Попов. О прошлом годе вернулся он из Чечни. Уходил с двумя глазами, вернулся с одним. Андрюха налаживает музыку, а на крылечке сельсовета сидит местный дурачок Антоша, уже чуток пьяненький, но с гармошкой. Лет пять назад Антоша зимой провалился под лёд Ивушки. Сколь метров его волокло подо льдом, не считали, а только выплюнула его река на перекате, где льда нет. Выплюнула уже дурачком. Антоша почти не говорит, только улыбается, да всех любит. Единственное, что сохранилось в башке у парня от прежней жизни, – это гармонь. Голова всё перезабыла, а пальцы, напротив, помнят. И такого гармониста поискать!

 

Председатель Иван Пантелеймонович сидит у себя в кабинете и разучивает напутственную речь, составленную по случаю праздника счетоводом Межбулкиным. На дворе возле стола суетятся бабы. Расставляют снедь, посуду, бутылки со спиртным. Потихоньку начинает подтягиваться народ. С шутками, со смехом рассаживаются за столы. Вышел председатель, все притихли, ждут. Момент, что и говорить, торжественный. Не каждый день уходят из колхоза молодые мужички Родину защищать.

 

Иван Пантелеймонович прокашлялся, обвёл присутствующих торжественным взглядом и всё перезабыл к едрене фене. На секунду смешался, но лидер – он и в Африке лидер, не задарма назначали.

– Дорогие мои соотечественники, селяне, – зазвенел голос хозяина. – Сегодня у нас непростой день, сегодня праздник у нас огромный. Провожаем мы хлопцев наших в армию, и не просто в армию, но Родину защищать. Всего час назад разговаривал я по телефону с районным комиссаром. Можете гордиться, друзья мои. Не в стройбат идут наши пацаны, не дачи генералам строить. На дальневосточную границу, на Амур их Родина направляет. Вот, значит, какое доверие оказала нам страна, и правильно оказала. Я ведь часто бываю в городе, у брата, у шуряка. Навидался, насмотрелся на их нравы. Порченные они все, благами цивилизации, вседозволенностью. А вот как раз наши-то парни и не такие. Раз в пограничники берут, значит, верят нам, а?! К вам обращаюсь, Василий, Егор, Степан! Помните эти слова, это высокое доверие Родины. Служите честно, не смотрите на других. Делайте так, как подскажет вам совесть, как велит сердце. Помните об уставе. А главное, всегда знайте, что за вами Родина. Что в тылу мы остались, ваши отцы, матери, братья и сёстры. Сделайте всё возможное, чтобы не посрамить нас. Ну, с богом, ребяты!

Зазвенела посуда, забулькало разливаемое спиртное, проводины начались.

 

Антон с Фисей сидели рядышком. Фися пил клюквенный морс, а кузнец, чтобы поддержать дружка, пробавлялся квасом. Народ уже порядком разогрелся, начались шутки, приколы. Антоша, даром что дурак, как знал, когда начинать. Растянул меха, и над поляной поплыла любимая всеми «По диким степям Забайкалья». Сотня глоток тут же подхватила песню, и она зажила, зазвенела. Спели «Ой цветёт калина», «На Муромской дорожке». Дальше пошли частушки, кто помоложе – выскочили вкруг, и пошло под лихие звуки гармони…

Из-за леса из-за гор,
Показал мужик топор.
Но не просто показал,
Он его к хрену привязал.  

Всеобщий хохот, а дальше ещё круче прежнего…

Бабы спорили в метро,
У кого ОНА с ведро.
Оказалось что с ведро,
У начальницы метро.  

И смех, и пляски до упаду. Хорошо! Ох, и хорошо же гуляет Русь! Где ещё такое увидишь и услышишь? Дружно, радостно, одна большая семья. К ночи, понятное дело, перепьются, передерутся до красных соплей. Но не по злобе, нет. Просто люди мы такие, а драка – вроде национального признака, вроде спорта.

«Широк русский человек, – говаривал Ф. Достоевский, и прибавлял, – я бы сузил». Да вот хрен тебе, кто бы ещё дал суживать. Не надо этого делать, уже многие пробовали, и всегда плохо кончалось. Не трогайте нас. Ну, лежим на печи, ну, сморкаемся в телогрейку. В вашу, что ли? Не тронь говно, оно и пахнуть не станет. А тронете? Ну что ж, Непрядва с Чудским вам пухом. Так салазки загнём, сами себя в задницу расцелуете. Ах, трудолюбивые голландцы, ах, аккуратные немцы, ах изячные французы. Чё надо?!

 

Вот мля учителя нашлись. Да нас учить, всё равно, что сзади засучить. Понемногу доставать, так може и начнём понимать. Идите своей дорогой, пока пропускаем, а к нам не лезьте. А кто ещё не уразумел, то скидавай штаны и становись в позицию «ожидание».

 

Потому и провожаем мы два раза в год мальчишек своих в армию служить, что шибко дорога нам эта земля, которая зовётся Святая Русь. Так что имейте ввиду, ежели медленно запрягаем, это ещё не значит, что ездить разучились. А Русь, она всегда будет Русскою и никакой другой. Спаси нас, Господи!