Ебитеньевка и ее обитатели

Быль на и за гранью фола

В Ебитеньевке зима. Сразу оговорюсь, мой дорогой читатель. Сезонов всего четыре, и они чередуются. Признаков зимы тоже не шибко много, и они тоже имеют свойство повторяться. Так что придираться идём в… другое место.

Спит Ебитеньевка, зимний анабиоз поразил жителей. Даже кошки и собаки утратили свою привычную активность и совершают свои обряды в силу привычки, чтобы не разучиться и ноги не протянуть. Снег окутал деревню. Дома стоят в белых меховых шапках, деревья клонятся ниц под тяжестью зимних покрывал. Потрескивает морозец, а у плотника Егора Фисина в избе весело потрескивает затопленная печь.

Сам Егор, в тёплой душегрейке, с чашкой горячего, дымящегося чая сидит в самодельном кресле у разрисованного морозом окна и самосовершенствуется. Он трезв, собран и самоотвержен. Две недели Фися с упорством шагающего экскаватора изучает английский язык. В городе, во время покупки детских книжек-раскрасок его взгляд натолкнулся на самоучитель английского языка. Разговорник. Прочитав заставку? Фися выяснил, что за две-три недели можно в совершенстве овладеть таким без б нужным орудием, как импортный язык. Сказано – сделано!

В сенях хлопнула дверь. Затопали тяжёлые шаги и в горницу, в облаке морозного пара ввалился кузнец.

– Добрый день в хату, – прогудел Антон. – Пройти-то можно, или как?

Фися, спустив очки на кончик носа и глядя исподлобья на друга, решил блеснуть своими познаниями в области лингвистики.

– Гуд морнинг! Хау ар ю?

Антон вытаращился на эту диковинку, как плотогон на «Чёрный квадрат» Малевича. Пожевал губами и? не найдя ничего лучшего? спросил: – Ты это чево? Сбрендил?!

А Фися, сделав мудрое Ленинское лицо, добавил:

– Ю а мистэйкн!

В глазах Антона появился огонёк понимания, но на всякий случай кузнец произнёс:

– Если не объяснишься, щас в рог закатаю!

Фися вздохнул, отставил в сторону чашку с остывшим чаем и сказал:

– Не понимаешь ты, морда дремучая, что в человека тяга к знаниям самоёй природой-матушкой заложена. Учусь я, Тоша. Изучаю импортные языки. Вот освою американский, потом возьмусь за английский. И глядишь – через полгодика устроюсь в фирму какую- нито переводчиком.

Антон, покачав головой и зачем-то повертев пальцем возле виска, снял тулуп, валенки и, пройдя к лавке, присел.

– Ох, и фантазёр же ты, Фися. Люди языки всю жизнь изучают. Ты вот сверху поковырялся своим говенным пальцем, а уже в переводчики намылился. А на хера тогда люди институты по шесть лет закончить не могут, в аспирантуры и разные там семинарии идут учиться? Дурной!

Пойдём, лучше, детворе горку нормальную срубим перед сельпой. Я тёс-то уже подвёз, одному можно, но не сподручно. Все, какая-нито, а польза. А то сидишь и бездельем маешься. Собирайся, лингвист.

Как недовольная жизнью Фашистка, взвизгивала пила. Летели ароматные опилки, бойко стучал молоток. Друзья, разогретые и парующие, как только что освежёванные коровы, высунув языки, строили горку для пацанвы. Рядом, пытаясь помогать, крутились несколько ребятишек.

Неожиданно между ними возник спор, и Антон невольно прислушался.

Говорил Механошинский семилетний Женька.

– Сама ты дура, Маринка. А я тебе говорю, что все в кукольном театре понарошку. Невзаправду. Они там все дурака валяют, так батя сказал. А у Хрюши твоего любимого вобще рука в жопе. И сама ты Маринка уо!

Маленькая толстушка Маринка, с румяными щёчками и пухлыми губками, очевидно, кого-то копируя, подбоченилась и выдала наглецу отповедь.

Так громко и взахлёб Антон с Фисей уже давно не ржали.

– Все Механошины дураки и «комики» позорные. Ехайте в свой противный Кудымкар, там и играйтеся со своими деревянными кукалками. А за Хрюшу можно и в глаз получить.

Видела я, как ты Ленкиной куколке под подол заглядывал. Бессовестный.

В этом месте Женькино терпение пошатнулось и с криком: «Ах, ты, мандавошка жирная!» он бросился на обидчицу.

– Мааа-лыыыыш, – что было мочи, заорала Маринка, и настала гробовая тишина.

Топот стада свежеподкованных бизонов. Гигантская лохматая тень упала на разругавшихся малышей. Антон с Фисей замерли, боясь даже сморгнуть. Раздалось страшное утробное мычание-вой.

На площади, заслонив собой Маринку, и заоднем ещё полмира, стоял Малыш, собственной персоной. Помесь кавказской овчарки с волком. Весом под центнер. Громадный, лохматый и совершенно не управляемый! Лаять Малыш не умел с детства, только мычал, как почивший в бозе Зюга-бугай. Одни говорили, что Малыш вспугнутый, Фися же уверял вся и всё, что пёс глухонемой от рождения. Вот именно этот глухонемой и пожаловал на защиту своей малолетней хозяйки.

Чем бы всё закончилось, одному богу известно. А только спас ситуацию откуда ни возьмись появившийся Межбулкин, хозяин Малыша.

– Ко мне, подонок, – заверещал он страшным голосом. – Давно под говно не получал, фашист?

И гроза всей Ебитени, монстр и погибель волков, робко поджав купированные ушки и потупившись, послушно засеменил к хозяину.

А Межбулкин меж тем, важно и надменно оглядел присутствующих и изрёк:

– Не ссать, землячки. Он у меня сегодня ужасно наеденный.

И далее пес и его хозяин гордо прошествовали мимо затаившего дыхание кузнеца, мимо Фиси, сидящего верхом на заборе, притихших ребятишек. И растворились в дальних концах улицы, в начавшемся снегопаде.