Алексей Струмила
ЭссеОпубликовано редактором: Андрей Ларин, 29.12.2011Оглавление 11. Часть 11 12. Часть 12 13. Часть 13 Часть 12
И главное, как всё это незаметно сделалось. Как-то так нежданно и негаданно, что воспринимаем мы это лишь задним умом. Впрочем, это тоже объяснимо: идём-то в будущее, а видим только прошлое. Бежим от прошлого, не зная куда. Ну и ладно, узнаем, когда будущее станет прошлым. Хотя! И физики, и метафизики всё время думают, куда и как мы идём. Может чего и надумают. Они же могут: как-то так – раз! – и всё объяснить. Возьмут и переиначат всё по-другому. «Всё от того, как поглядеть», как дед мой говаривал. Но он-то сидел себе в Петушках и сидел. А мою мать уже влекло куда-то прочь. Туда, по улице Ленина. Там, в самом начале улицы, школа стояла, которая была для неё, девчонки, как свет в окошке. Сама мне говорила, что только того и ждала, когда в школу. В пять вставала, делала уроки, что-то там по дому – и бегом в школу. «Избяная правда» их уже не влекла, она так и сказала: «Там совсем другая жизнь». Там – это где-то впереди. Они уже оперировали понятиями не пространственными, а временными. «И это был только первый шаг»… Школа дореволюционная. Говорили, что она была ещё «земская». Слово мне это нравилось безумно, как впрочем и слово «опричнина», хотя я, конечно, не понимал значения ни одного, ни другого. Иногда я смотрю на это здание, здание красного кирпича, в котором мне видится и вкус, и даже какое-то необычное для здания в Петушках чувство собственного достоинства, с каким оно состарилось, но я не могу почувствовать той силы, которая так властно когда-то овладевала матерью. Мне даже трудно её себе вообразить, трудно себе представить. По всей вероятности, нам достались разные этапы одного и того же процесса. Мама и родилась на этой улице, улице Ленина. Бабушка просто шла и не дошла, её заволокли в ближайший дом, – и у меня появился шанс. Я стал всего лишь только возможностью. А сколько ещё всего должно было произойти, чтобы возможность превратилась в реальность. Событие за событием, и чтоб нигде не было ни одного сбоя. И первое событие, как их уже вдвоём повезли на телеге в больницу, рядом с которой я потом буду тонуть. Эту телегу я всякий раз пытаюсь себе представить, когда прохожу по пути её следования. Представилась бы мне такая возможность оказаться в прошлом, и мне предложили бы на выбор: проезжающего в пролётке по деревне Пушкина или в телеге маму с бабушкой, я бы наверняка выбрал последнее. Даже не знаю почему. Для мамы эта улица оказалась дорогой в одну сторону, назад она не вернулась. Да уже было и некуда. Уходили не просто люди, уходил образ жизни. А с противоположного направления на петушинцев проистекали общие тенденции, которые всем очень хорошо известны. Отрезали землю, так что гумно и овин оказались где-то далеко в поле. Нарушили лошадей. Ввели налог на домашнюю живность. Избы стали красить разноцветными красками, которые покупали в сельпо. Изнутри – стены обивали картоном от папиросных ящиков и оклеивали обоями. Даже стеклянные люстры появились, как будто хрусталь. Жить становилось лучше, жить становилось веселей. Одним словом, какая-то жизнь налаживалась. Как и у всех. Она если и налаживается, то как-то сразу у всех. Деревня погружалась в общее благополучие вместе со всей страной. Единственная петушинская особенность, которую я запомнил, была связана с «Катушкой». Повсюду были эти шпули. Бракованными шпулями и обрезками чурок, из которых они производились, топили печку. Их завозили целыми грузовиками. Сколько я их перетаскал корзинкой в сараюшку, во дворе, даже не упомню. А ещё брали на дом работу, набивать на эти шпули железные кольца, распиленные с одной стороны. Эти кольца тоже были повсюду. Особенно много их почему-то было в земле. И когда копаешь, они постоянно нанизывались на край штыка лопаты, и сбивались кверху. Все лопаты у нас поэтому были с «пирсингом». Это тогда и произошло, мы вскапывали землю. И я вдруг осознал, что мы под картошку землю не пашем, как должно бы вроде быть по-хорошему, а копаем лопатами. Да ещё лопатами с «пирсингом». Полный абсурд. Я, помню, тогда разогнулся, вытер пот и ясно осознал тот момент – точкой невозврата. «Обратного пути нет». И его действительно не было.
Это на меня подействовало ошеломляюще. Я даже стал приставать к петушинцам, да и к своим тоже: мол, индустриальная эта машина – не живая, а мы-то живые, а она всё живое рано или поздно перерабатывает в неживое, и она всё время ускоряется, и её нельзя остановить. «Бесполезно». Я людей спрашивал: «Вот вы, – посадили бы вы своих детей в поезд, основными свойствами которого является то, что он должен постоянно разгоняться и что ему нельзя останавливаться? И сами бы сели?» Никакого эффекта. «На мой век хватит», – читал я во многих глазах. Никакого такого поезда, ничего такого они вообще не видят, а видят какую-нибудь свою ближайшую нужду, какую-то непосредственную потребность. Вот и выходит, двигать всю эту финансово-индустриальную махину будет теперь не природная сила жизни, а эти самые потребности, которые день ото дня перестают быть естественными. То есть, основным движителем будут жадность и зависть. Чтобы выжить в новом мироустройстве, нужно постоянно желать больше, нежели имеешь сам или имеет другой. Это должно стать инстинктом. Инстинктом каждого. Иначе всё рухнет. Не вернётся обратно в природу, а рухнет, низвергнется в хаос самоуничтожения. И в новых людях потребительский этот ген уже сформировался. Сформировался и сидит где-то на уровне инстинкта самосохранения. И им всё равно. То есть, как угодно, лишь бы ехать. Мало того, сейчас их в ужас приводит одна только мысль, что этот их поезд не то что остановится, а немного притормозит. Да и бог бы с ним, раз все уже погрузились и другого пути не видят, но мне всё-таки, сил не было, хотелось спросить у кого-нибудь разрешения. Хотя бы посоветоваться с кем-то. «Что из всего этого выйдет-то?» Кто-то ведь должен сказать, ничего, мол, страшного, всё путём… А мне объясняли, как разогнать этот поезд ещё быстрее, как убрать с пути все помехи, как сделать так, чтоб уж ничего не смогло его остановить. Объясняли, а сами старались занять самые лучшие по их мнению места в этом самом поезде. И я махнул рукой, да пропади оно всё пропадом! Есть возможность, да и не взять! У колодца, да и не напиться! Даже интересно, черт возьми, что из всего этого выйдет. Когда дед уходил на войну, ещё никакой мировой экономики не было. А когда по деревне гнали пленных немцев, на Нижний, её уже запустили. Благодаря, может быть, в том числе и этим немцам. И не Россия запустила, не исчезающая Британская империя, не Европа, а оторвавшееся, отдельное государство: Северо-американские Штаты. Всё это чертовски интересно: движитель мировой экономики на одном из материков, и притом – на удалении от основной массы человечества. И ведь нам снова повезло, счастливый случай ещё раз не обошёл стороной. Когда произошёл этот, по всей видимости, пробный запуск, мы ещё находились в железном коконе, пребывая в стадии куколки. И оттого что кокон был железный, нас это не коснулось, сохранив тем самым и саму куколку и сбережённые для неё ресурсы. А пробный потому, что как только к американскому локомотиву стали цепляться, – одна за одной, – новые, вылупляющиеся из куколок, экономики, – он и забуксовал. Американского мотора на всех не хватает. Это поведал мне один знакомый экономист, очень, говорят, толковый. Тогда сколько этих моторов будет? И где? И как они будут взаимодействовать? Кто и как будет ими управлять? Здравый смысл подсказывает, что у организма должна быть одна голова. Кто-то скажет, что и сердце должно быть одно. «Кто знает?!» Одно можно сказать с уверенностью, что всё это чертовски интересно и обещает нам, как минимум, потрясающее по грандиозности, захватывающее зрелище, а уж хлеба при нынешних технологиях, надеюсь, должно хватить… Только мысленно я почему-то всё время обращаюсь назад, к тем людям. То ли это боязнь нового, то ли надежда угадать ту неуловимую и невидимую линию, с которой природа нас отпустила. Отпустила совсем. В поколении родителей я её не обнаружил. Маму с теми девчонками, когда они выбегали на нашу дорогу вынести еды тем самым пленным немцам, я ещё хоть как-то, с трудом, но могу понять. Что-то могу о них додумать. Могу представить, что они могли чувствовать. А туда дальше, за ними, пустота. Пропасть. В воображении: уходящие стоптанные валенки и издаваемый ими хруст снега. Валенки, бредущие куда-то от тебя, куда-то туда… в глубину поколений.
Попытка связать прошлое и будущее почему-то всегда приводит к сумятице мыслей. Ты вроде что-то и улавливаешь, что-то у тебя с чем-то связывается, но очень быстро осознаёшь, что всё это настолько разрозненно и неполно, что всё твоё понимание не имеет ровным счётом никакого значения ни для тебя самого, ни для других. Написал и подумал, а почему собственно это должно иметь значение для кого-то другого? Чего далеко ходить, вот тебе и первая разница: там у них была единая истина и единое для всех знание, потому что в нём был сконцентрирован опыт выживания, и его инстинктивно не позволяли разрушать. Тем самым делая его сакральным. А теперь, когда мы ответственность за выживание возложили на цивилизацию, каждый может всё познавать и узнавать, исходя из собственных побуждений. Получается такое рассыпавшееся и разбежавшееся познание, отнимающее древнюю монополию у общественного мнения. С такого количества точек зрения, какие теперь нам будут доступны, картинка должна открываться умопомрачительная. Не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Вызывать она должна будет либо умопомрачение, либо умопросветление. А это уже механизм, который сначала будет заставлять каждого действовать осмысленно, потом шаг за шагом, постепенно, превратит само осмысление в действие, а затем это действие осмысления сделает главным делом жизни. Вырисовывается нечто похожее на древо познания, но не добра и зла, а осмысленности и бессмысленности. Потомкам нашим предстоит не просто задумываться, а думать. И думать серьёзно и постоянно. Либо научиться делать себе постоянные мозговые аборты, потому что для мозгов очень сложно придумать контрацепцию. Источник оплодотворения недоступен. «Неужели у этой серебрящейся субстанции тоже будет свой естественный отбор?! Всё как по-настоящему!» Только представьте себе, куда будет перемещаться человеческое «я». Если уже не перемещается. Я не провидец, куда – не знаю, но из телесно-чувственного мира оно побежит. Наутёк. Там боль, там страдания, и там смерть. Очень простой механизм, основанный на страхе смерти: забота о теле, а заботиться о теле означает относиться к нему, как к чему-то по отношению к себе внешнему, перестать быть им. И чем больше бережёшь его, чем больше думаешь о нём, тем больше перестаёшь им быть. Единение с ним достигается только тогда, когда ты полностью во власти инстинкта. А по нынешним временам это уже непозволительная роскошь.
Оглавление 11. Часть 11 12. Часть 12 13. Часть 13 |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|