HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Толмачев

Поздний дождь

Обсудить

Эссе

 

(из опыта самопознания)

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 5.08.2008
Оглавление

3. Часть 3
4. Часть 4
5. Часть 5

Часть 4


 

 

 

Все мы родом из детства, – сказал кто-то.

Вспоминаю день то ли ранней весны, то ли поздней осени. Сыро во всяком случае было, холодно.

Влажные окна еще по-ночному чернели. Поднимались и сразу падали тяжелые липкие веки, путались сон и явь, но уже безжалостно резал глаза голый свет электрической лампочки, шаркали по полу бабушкины тапки и привычный голос мамы повторял: «Вставай, сынок! Пора!», руки ее время от времени осторожно теребили мое теплое расслабленное тельце, допуская через складки потревоженного одеяла предутренний неуютный холодок.

Потом она натягивала на меня, полусонного еще, хныкающего, охолонувшие за ночь штанишки, рубашку, умывала холодной водой, и вот я уже окончательно проснувшийся, одетый сижу на высоком стуле, болтаю ногами, что-то пью теплое, что-то жую и вижу, и чувствую какую-то необычную взволнованность, растревоженность в движениях и голосах мамы и бабушки. Младший братишка уже возится на полу, он всегда был непоседливый.

Сколько лет было мне тогда? Не больше пяти-шести, пожалуй. А братишке моему, выходит, и того меньше – годика четыре.

Заботливо укутанные, мы вышли в холодную сырую темноту, и сразу охватила нас предутренняя промозглость, единственной опорой в ней была теплая мамина рука.

Помню низкое небо без звезд, порывы холодного ветра с каплями дождя и снежными крупинками, слегка подмерзшую грязь под ногами, в которую с приятным хрустом проваливались ботинки, пустоту ночи с редким лаем собак и недалекими гудками паровозов.

Мы пришли на вокзал и ждали в огромном холодном здании, сидя на деревянных желтых скамейках. Каменный пол в грязных опилках, слоняющиеся, как тени, люди с недовольными помятыми лицами, скрюченные бесформенные фигуры на скамейках, с чемоданами, мешками, узлами под головами, хриплый, неразборчивый, пугающий голос из невидимых динамиков – с того ли дня я помню это? Так часто приходилось впоследствии видеть и переживать подобное, что этот сложный неуютный образ вокзала врос в мое сознание как нечто постоянное, незыблемое, знакомое мне всегда. Наверное, мама говорила, зачем мы здесь, кого встречаем, но помню я лишь ожидание, волнение, вокзальную сутолоку и собственную бесприютность…

С гудками и облаками белого пара медленно проплыл мимо перрона огромный черный паровоз с огромными колесами, красиво раскрашенными красным и черным, а за ним темно-зеленые вагоны с неожиданно ярко светящимися окнами, в которых мелькали чьи-то лица, плечи, руки.

Мы пробирались вдоль поезда, толкаемые со всех сторон, из дверей вагонов выпрыгивали люди с чемоданами и мешками, многие из них были странно похожи друг на друга стегаными ватниками, серыми лицами и короткими прическами.

У одного из вагонов мы остановились. Как и всюду, здесь один за другим, толкаясь, спускались на перрон люди, их встречали разноголосыми криками, слезами и смехом, объятиями и рукопожатиями. Но вот какая-то заминка произошла в узком проходе, потом там возникла мужская фигура без шапки и верхней одежды, несмотря на холод, в военном кителе без погон, знакомая, но сразу не узнаваемая.

-– Смотрите, отец! – сказала мама, выдвигая нас вперед.

А отец – я теперь узнал его, несмотря на налет отчужденности, наложенный непривычной публичностью нашей встречи, – не торопился спуститься на перрон, не вглядывался в лица встречающих, как другие, а все оглядывался назад, что-то говорил внутрь тамбура и спустился на перрон спиной вперед, будто боялся потерять из виду что-то в глубине вагона.

А оттуда выходил еще кто-то, незнакомый, неловко выходил, боком, толкаясь локтями, спиной, боками о стенки, поручни, и руки этого незнакомого оттягивали какие-то горизонтально расположенные палки, а потом оказалось, что это ручки носилок, а на носилках неподвижно лежал незнакомый мне древний старик, худой, с белой бородой и голым желтым лбом. Носилки поставили на перрон, и в образовавшемся вокруг них безлюдном пространстве остались мы: отец, мама, я, брат. Мама подвела нас к носилкам и тихо сказала: «Это ваш дедушка», а дедушка молча смотрел на нас спокойным, пронзительно ясным глазом (он у него был один).

Теперь я иногда недоумеваю: какую цель преследовала мама, беря на вокзал нас, малышей, которые только мешать могли ей в вокзальных хлопотах? И почему не было с нами старшего брата, уже 14-15-летнего подростка? Не потому же, что ему с утра идти в школу. А может, потому не было его с нами, что он успел переступить в своем взрослении ту грань, после которой внутренний мир выходит из-под беспрепятственно формирующей его власти обстоятельств и уже сам отвечает за себя. Теперь я знаю: дедушка, отец моего отца, был для нее не просто членом семьи, но и, так сказать, духовным авторитетом, и таковым, очевидно, она надеялась видеть его для нас.

Дедушка стал жить у нас дома. И с тех пор в течение немногим более года – до его смерти – жизнь нашей семьи во многом определялась его присутствием. Разбитый параличом, он неподвижно лежал в отдельной комнате на широкой кровати, только руки оставались подвижными и крепкими, жилистыми, и худая бородатая голова поворачивалась на звуки. При своей физической немощи он, казалось бы, только сострадание мог вызывать, добавлять забот маме и бабушке необходимостью ухода за ним, но получалось так, что немощь его словно не замечали, а относились к нему с почтительным уважением, как к признанному главе семьи, продолжающему им оставаться при любых обстоятельствах.

Тот первый день, когда привезли дедушку, запомнился еще и необыкновенным множеством лиц. Все новые люди приходили к нам, о чем-то кратко переговаривались с мамой, отцом и сразу проходили к дедушке, сидели, стояли вокруг его кровати, о чем-то с ним говорили, потом уступали место другим – и так до конца дня. Это многолюдье, новое в первое время, потом сделалось привычным. Всех этих людей притягивал дедушка, а наш дом стал представляться мне уже не просто жилищем, местом, где мы спим, едим, укрываемся от непогоды, но и средоточием каких-то невидимых связей, тогда мне непонятных.

Малышом я почти не замечал не совсем обычного положения нашей семьи среди других, внешне похожих семей, живущих по соседству. Мы играли с нашими сверстниками в одни и те же детские игры, отец, мама, бабушка вступали в какие-то житейски необходимые отношения с родителями наших товарищей, но непонятная незримая преграда стояла между нами. Она складывалась из особых оттенков духовного мира нашей семьи и могла вдруг проявиться самым неожиданным образом в слове, жесте, поступке, естественных для нас, но вызывающих недоумение наших товарищей и насмешливо-презрительные взгляды их родителей.

В нашем доме стали часто проходить непонятные собрания. Приходили мужчины и женщины, тихие, по-простому одетые, с похоже спокойными лицами, кроткими и добрыми, без суеты снимали верхнюю одежду, рассаживались на заранее приготовленных скамейках, читали толстую книгу, которая – я уже знал от мамы – называлась Библией и из которой мама иногда читала нам сказочные занимательные истории о человеке, который оказался в животе у кита, о жутких приключениях некоего Иосифа, проданного в рабство своими же братьями, еще много другого, что, кажется, не совсем нравилось отцу. Когда людей собиралось много, они с закрытыми глазами, с самозабвенно отрешенными лицами вместе молились, по очереди громко и красиво говорили о чем-то непонятном, не связанном вроде с обыденной жизнью, пели протяжные грустные песни, совсем не похожие на те, разудало-пьяные, крикливые, что приходилось слышать на улице в праздничные дни. В моей памяти собрания никак не связаны с отцом, – очевидно, происходили в его отсутствие. Мама же всегда собраниям радовалась, сама молилась и пела высоким тонким голосом. Для нас, малышей, это была чужая взрослая жизнь, и мы предпочитали уходить на улицу к друзьям. Кажется, нас даже выпроваживали.

Чувствовалось, что все, приходящие к нам, были связаны как-то именно с дедушкой, а не с отцом, мамой, находились с ним в каких-то особых отношениях. Не устраивались коллективные застолья, не пили вино, не ссорились, как в других домах, а только много и с увлечением говорили что-то непонятное, такими словами, какие нигде больше слышать не приходилось: Дух Святой, Сын Божий, благословение, милосердие, грех…

Для меня дедушка так и оставался чужим до самой его смерти. Я не мог относиться к нему просто, как относился к бабушке, другим близким, не мог под его жутковатым одноглазым взглядом играть, шалить, смеяться, не мог обращаться к нему запросто и предпочитал вообще не обращаться. А ведь он наверняка любил нас. Помню, как норовил он погладить меня по голове, когда я по неосмотрительности оказывался слишком близко от его койки, и как шарахался я от него, чем, конечно, очень его огорчал. А однажды он изловчился поймать меня за плечи двумя руками, притянул к себе и стал целовать, щекоча бородой и приговаривая с кацапской корявостью: «Зацалую, зацалую!..» Я дергался, вырывался, плакал, а за спиной слышался добродушный смех.

Впрочем, оправдываясь перед самим собой, скажу, что любил нас дедушка не совсем обычно. Было в его отношении к нам, как и во всем его облике, голосе, взгляде, что-то жестко-требовательное, властное. До сих пор хранится в памяти его твердый пронзительный голос, каким он читал вслух Библию, пел псалмы.

Тайком ото всех он как-то попросил меня принести из сарая бельевую веревку, привязать ее к спинке кровати, а концы дать ему в руки. Он изо всех сил натягивал веревку, силясь приподняться, но безуспешно. В уныние все же не впал, а продолжал попытки и в другие дни, ни от кого уже не таясь. Мама тихо улыбалась: чудит дедушка.

Последние воспоминания о нем: смерть, похороны.

Случилось это бесснежным морозным зимним днем. Вышла мама из дедушкиной комнаты и спокойно, обреченно как-то сказала:

– Умер дедушка…

Помню, позже мне удалось заглянуть в ту комнату, увидеть на примятой подушке высокий желтый лоб, подвязанный белой косынкой подбородок. Помню потом отца, стоящего на кухне лицом к окну и вытирающего скомканным носовым платком глаза (поразили меня отцовские слезы – их я видел впервые). Появлялись откуда-то чужие люди, они приходили и уходили, о чем-то переговаривались негромкими озабоченными голосами, вносили тревогу и неуютность.

Для детского эгоистического сознания большим разочарованием оказалось то, что на похоронах не было разукрашенного гроба, не было красивой, печальной духовой музыки, не было знамен и множества венков с лентами.

А было так: перед выносом тела мужчины и женщины со строгими лицами долго молились, произносили короткие проповеди, за грузовиком с опущенными бортами, на который поставили простой черный гроб, шли молча, в печальной торжественности; и уже по одной этой простоте траурной процессии прохожие – я слышал – определяли: баптиста хоронят. Сложные чувства выражались в этих двух словах: и уважение, и неприязнь, и презрение, и даже что-то похожее на страх… А вернувшись в дом, сели за поминальный стол (по укоренившейся традиции, как понимаю), скромно поели (без спиртного, что тоже как-то не вязалось с нормальными похоронами) и тихо, незаметно разошлись. И все кончилось… Но так ли уж все?

Кончилось земное существование дедушки, его физическое присутствие в нашем доме, но разве можно свести невообразимо сложное явление, называемое человеком, лишь к тленной материи? Даже те бесчисленные песчинки-люди, от которых в веках не осталось и имени, не ушли бесследно от нас. Так или иначе, но каждый из них коснулся нас, и без них мы не были бы тем, чем есть.

Исчезнув из мира наших физических ощущений, дедушка не только остался в нашей памяти, но продолжал незримо присутствовать среди нас как некая духовная субстанция, нечто неуловимое, но сильное, с чем мы, оставшиеся после него близкие, подсознательно соизмеряли свои мысли, чувства, поступки. Нет, никто из нас не пошел его путем. Наоборот, в нашем отношении к его тяжкой жизни, к его образу мыслей велика была доля снисходительного сочувствия с оттенком неприятия. И все же именно он, в глазах окружающего нас скучного большинства неудачник, человек не от мира сего, чуть ли не безумец, – именно он, а не те из наших многочисленных сородичей, достигшие каких-то общепризнанных успехов – в карьере, материальной обеспеченности, так сильно отпечатался в наших душах. Никто из навсегда ушедших не упоминался в нашей семье так часто, как он, и по самым разным поводам.

Так, по кусочкам, узнал я кое-что из его биографии. При кажущейся кому-то необычности его судьбы, он был одним из многих. Я знаю, что одновременно с ним жили, да и сейчас живет немало людей, чей путь такой же крестный, чьими помыслами и поступками движут те же силы, и те же силы убивают их.

Родом из Курской губернии, в молодости дед работал на шахтах Юзовки и Макеевки, где лишился глаза и нескольких пальцев на левой руке. Здесь же, в Донбассе, женился на санитарке, ухаживавшей за ним в рудничной больнице, где он лежал после обвала; здесь же родились его дети, а после внуки и правнуки. И здесь же произошло главное событие его жизни, каковым можно считать встречу с баптистами, перевернувшую его мировосприятие и определившую во многом внешнюю канву его жизни.

Что толкнуло малограмотного крестьянина, явно не искушенного в богословских вопросах, порвать с привычными православными верованиями предков и потянуться к новой для нашего народа, несколько книжной, рационализированной разновидности христианства – протестантизму, в его баптистской интерпретации? Наверное, велика была духовная жажда, потребность в высшей истине, не искаженной, не вульгаризированной государственным православием, приспособившимся к удобному существованию в порочном мире. Духовное брожение распространилось тогда во всем народе. Занимались нравственным усовершенствованием толстовцы, на разные лады толковали Библию многоликие сектанты, в изощренных философских построениях отводили душу пресыщенные интеллектуалы, а коммунисты обещали рай на земле, построенный на крови…

Слово баптистов оказалось к месту и ко времени. Строгое следование букве Евангелия, искренность и сила убеждений новых миссионеров целиком захватили деда, бывшего, видно, и по натуре склонного к крайним выводам. Для деда началась новая жизнь, открылся живой источник духовной энергии и сфера ее приложения. Как и часто в таких случаях, закономерен был конфликт с господствующей православной церковью, который не заставил себя ждать.

После словесной перепалки с местным священником деда арестовали и приговорили к нескольким годам каторги. Суровость приговора можно, наверное, отчасти объяснить тем, что шла первая мировая война. Но и немалую, конечно, роль сыграл темперамент деда – наверняка не обошлось без обличений с крепкими выражениями, на высоких тонах.

Освободила деда революция.

События тех бурных лет коснулись деда мало. Он не был ни белым, ни красным, ни зеленым. Его заботы были иного порядка.

В 30-е годы деда судят уже те, кто освободил его в 17-м, и судят за то же, то есть за религиозные убеждения. Снова несколько лет лагерей; их он отбывал где-то в Средней Азии. В годы войны и в послевоенные годы он опять в Донбассе, опять неутомимый проповедник.

И уже почти неотвратимый, ожидаемый, в 49-ом году новый арест, показательный суд-спектакль, но приговор настоящий: двадцать пять лет лагерей. Отец, присутствовавший на суде, рассказывал: когда объявили приговор, дед, улыбнувшись, заметил: спасибо, добавили жизни, не думал, что протяну столько, а теперь придется (ему тогда было далеко за 70).

Вот в общем и все, что относится к внешним событиям дедовской жизни. Молитвы, проповеди, лагеря… Как-то бессознательно я упустил из виду так называемую личную его жизнь: семью, детей. А теперь подумал: а ведь этой-то жизни у него фактически и не было. То есть, была у него жена, были дети, чем-то он зарабатывал на хлеб, но настоящей его жизнью была другая. Уже после смерти деда отец, как бы осуждая его, говорил: ну что за человек был, ничего не делал для дома, для семьи, последнюю копейку отдавал на посторонние дела (для отца дела веры были посторонними). Я сказал «как бы» не случайно: в осуждающих словах отца не было уверенности.

Что касается мамы, то она всегда тихо надеялась хоть в одном из своих детей увидеть продолжателя дедовских традиций.

Однако сложилось непросто.

 

 

 


Оглавление

3. Часть 3
4. Часть 4
5. Часть 5
518 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 18:28 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!