Солнца не надо, или Материалы для ненаписанного романа

Кривенко расспрашивал Шрамова об интересных эпизодах из жизни наркологии, а тут и подвернулся такой эпизод, как по заказу.

В последние дни некоторые стали замечать пропажи из своих продуктовых ящиков и из холодильника – кто-то потихоньку подворовывал продукты. Брали понемногу – там пирожок, пряник, там кусок колбасы, пару яиц – чтоб не сразу хватились, ясно. Но алкаши народ ушлый, такие вещи у них не проходят. Сразу заподозрили санитарок – от этих крикливых наглых баб, бесплатно питающихся на больничной кухне и еще продающих на сторону помои по полтиннику за ведро, легко было ожидать всякого, и такого. Скандалы вспыхивали то и дело. Санитарки, как одна, клялись и божились, что ни сном ни духом ни о чем не ведают. Но не привидения же шастают по ящикам, в самом деле. Тогда санитарки, никому ничего не говоря, придумали по ночам тайком следить за комнатой свиданий, где стояли ящики. На лишения пошли – от сна отказались. И что же – одна выследила. Из своих же, алкашей, оказался воришка. Подобрал ключ от комнаты свиданий и чистил потихоньку ящики, когда все спали. Санитарка сообразила сразу шум не поднимать, а быстренько прошмыгнула по палатам, разбудила кое-кого из ребят, кто побоевитее, а те и прихлопнули невезучего воришку на горячем.

Выйдя перед утром в туалет, Шрамов, еще сонный, все же обратил внимание на подозрительные ярко-красные, еще свежие пятна на стенах и на полу, на рассыпанный, растоптанный мусор из перевернутой урны. Он с брезгливым недоумением оглядывался, а тут Витя-вертолет, как всегда приткнувшийся в углу с газетной самокруткой, заговорил торопливо, возбужденно-таинственным громким шепотом:

– Ты не знаешь? Ох, что здесь было! Поймали гада, который крал харчи! Ну и дали ж ему! Видишь, кровь так и брызгала, так и брызгала!..

Витя аж дрожал, захлебываясь в словах и слюне, радовался чему-то, а у Шрамова и сон пропал, и муторно стало в душе, как представил он картину мордобития.

А утром только и разговоров было, что о ночном долгожданном разоблачении. Все радовались, переспрашивали друг друга: кто он, кто? как поймали? кто бил? сильно надавали?.. А сам преступник на люди не показывался, прятался в палате, зарывшись с головой в одеяло, и на завтрак не вышел. Санитарки, еще вчера исходившие непримиримой злостью на таинственного вора, сегодня жалели его и носили в палату чай, еду, какие-то примочки.

История быстро дошла до Сичкаря, а он следствия не открывал и в тот же день выписал беднягу на амбулаторное лечение.

Лицо его было как сине-багровая маска – Шрамов успел рассмотреть, когда тот пробирался по отделению к выходу, хоть и отворачиваясь и прикрываясь. Правильно поступил Сичкарь, все равно горемыке жизни в отделении уже б не дали, – так считали все, хоть зла на него не держали, удовлетворились. А был же обыкновенный, тихий, ничем не приметный алкашик. Шрамов раньше и внимания на него не обращал.

– Безобразие! – возмущался Кривенко. – Дикость! Из-за какого-то пирожка так изувечить человека! Это же натуральный самосуд, садизм! И администрация хороша – никаких мер!.. – Но кипятился только перед Шрамовым и не очень долго.

А какие еще нужны меры? Сам побитый – знал Шрамов – считал себя наказанным справедливо, а бившие его в глубине души раскаивались в лишней жестокости, пряча это неудобное чувство за беспечными словами.