Наследник проклятого трона

 

Lənətlənmiş taxtın varisi

 

Heir of the cursed throne

 

 

 

 

Абуль Садж нетерпеливо прохаживался из угла в угол небольшой, уютной, но почти пустой комнаты, если не считать стоявшей у стены деревянной лари, в которую обычно складывали молитвенные коврики – наматы. Потолок и стены комнаты были облицованы дорогим тиковым деревом и разукрашены искусной резьбой, а деревянные полы устланы красиво сплетеными бусатами и накхами. В узкое окошко молельни, с круглыми цветными стеклами и алебастровыми шабабиками^[108], тихо и грустно заглядывали лучи заходящего солнца, золотя огненным светом причудливые росписи на стенах. Чтобы хоть как-то убить томительное время ожидания, Дивдад принялся разглядывать их, но, к его удивлению, оказалось, что эти узоры на самом деле являются цитатами из священного Корана.

Застыв на месте, юноша углубился в чтение, но это безмолвие напоминало грозное затишье перед ураганом, яростным вихрем бушевавшим в груди молодого мукаддама.

Несколько дней ему пришлось провести в одной из тюрем Самарры. Однажды темницу, где томился юноша, посетил сам верховный кади ибн Дуад. Он сказал ему, что если Садж даст показания против князя Хайдара ибн Кавуса, то ему простят участие во многих тайных и «нечистых» делах Афшина. Кади даже пообещал выхлопотать для юноши теплое местечко в одной из зажиточных провинций.

– До тех пор, пока все неприятности, связанные с твоим именем, не утрясутся, − произнес он уверенным и не терпящим возражений тоном. − Последуй моим советам, юноша, и ты ни на миг не пожалеешь об этом!

– Не пожалею о предательстве родного дяди?

– Эх, сынок, − голос Ахмеда ибн Дуада немедленно приобрел нарочитую мягкость и доверительность, – ты еще слишком юн, чтобы понять, как сложно в этом мире обрести равновесие. Над Афшином уже давно висел Дамоклов меч. Было еще неясно, когда именно он упадет ему острием на шею. И не ты, не я, ни великий халиф аль Мутасим и даже, и Всемогущий Аллах не остановит этот процесс, ибо Афшин сам выбрал себе этот путь, ведущий к гибели.

– Ничто не происходит ни в этом мире, ни в будущей жизни, не иначе как по воле Всевышнего! Афшин невиновен! Он всего лишь хотел вернуться в Уструшану! И это его желание было предопределено заранее самим Всевышним.

– Аллах справедлив, а сомневаться в этом нельзя, и как же он мог бы карать человека за те дела, которые сам приказал ему совершить? Молчишь? Так то. И запомни, мальчик мой, хотя внешние обстоятельства и события и ниспосланы Богом, но действия человека − создание его собственной воли. Клянусь тебе в этом сотворенным Кораном!

– Не будь Его согласия, и мельчайшая песчинка не пропадет зазря! И судьбу предрешаем не мы, а Всевышний! И клянусь тебе в этом я извечным Кораном! – пылко воскликнул Дивдад, забыв о том, что совершает этими словами грубую, сверх того, губительную для своей жизни ошибку.

Правление аль Мутасима упиралось на устои мутазилитов, веровавших в то, что человек является хозяином своей судьбы, и считавших священную книгу Коран – сотворенной, т. е все, что не является Всевышним, говорили они, является Его творением. Мутазилиты самозабвенно подвергали страшным пыткам, казнили или превращали в изгоев тех инакомыслящих, кто считал Коран не творением, а повелением и извечным словом божьим, не сотворенным во времени. К числу последних принадлежал, и наверное, к своему несчастью, Абуль Садж Дивдад. Самым щекотливым в этом деле оказалось то, что он посмел поспорить с самим главой мутазилитов, ярым противником всего, что шло вразрез с его верованием.

Как и следовало ожидать, кади рассвирепел, и между ними завязался ожесточенный спор.

– О несчастный, по всему видать, что твоей голове надоело сидеть на шее! – наконец воскликнул ибн Дуад, с укором покачав головой.

– Повторяю, Хайдар ибн Кавус невиновен! И если предначертанная ему Аллахом судьба вступила в полосу испытаний, то это не значит, что вы должны вынести ему суровый приговор. Прежде взгляните на его деяния! Разве не так поступает наш Создатель? Афшин долгие годы верно служил халифу свои мечом и талантом непревзойденного полководца. Признайтесь, ведь только благодаря ему, аль Мутасим заслужил три победы, без которых закончился бы ислам! А чего пожелал этот герой взамен? Только одного – чтобы халиф отдал ему обещанный во время войны с Бабеком-хуррами Хорасан!

– Афшин предатель и богохульник! Скоро все узнают о его преступных связях и с этим азери-Бабеком, и с табаристанцем Мазйяром! И этот праведный день станет последним днем в его жизни!

– Пусть Аллах вам станет судьей!

– Так ты, − прервал его грубо кади ибн Дуад, – будешь давать показания или нет?

– Я тюрок, а не предатель.

– Тогда ты умрешь!

– На все есть воля великого Аллаха.

Вконец разозленный кади сплюнул и, больше не произнеся ни слова, ушел. А когда наступила ночь, пришла стража и сняла оковы с рук и ног узника.

– Ты свободен, − сказали они и выведя изумившегося при этом известии юношу на улицу, захлопнули за ним тюремные ворота.

Так полководец Абу Дулаф возвратил Дивдаду свой долг.

Абуль Садж вернулся в свой дворец, но ранним утром он вновь покинул его и отправился в один захолустный кабачок. Находился он на окраине города и принадлежал какому-то проходимцу еврею. Увеселительными домами и трактирами Багдада, Самарры и других городов халифата, по обыкновению, управляли или евреи или христиане.

Чтобы не привлекать к себе любопытные взгляды простого люда, Дивдад облачился в старую, потрепанную одежду. Брезгливо толкнув ногой старую деревянную дверь и войдя внутрь, Садж очутился в полутемном, затхлом и душном помещении, лишенном окон. Когда его глаза привыкли к темноте, он смог разглядеть это, казалось, богом забытое место. Дешевые плошки, прикрепленные к стенам вместо света, мерзко чадили и испускали неприятный запах. Само помещение состояло из одной большой, но с низким потолком, комнаты, кое-как обмазанной глиной и разделенной на две части тонкой деревянной перегородкой. Несколько рваных и закапанных жиром старых циновок на земляном полу служили сиденьями для посетителей.