Местные новости 1.1

Ты сбился с ритма, дерзкий вопросительный знак.

Теперь ты пьяно блуждаешь в темноте, нахал, не владеющий рифмой.

Беспардонно являешься там, где тебя совсем не ждут.

И бежишь моих пальцев,

Когда без тебя не обойтись.

Недавно понял: я – единственный термометр, который у меня есть. Правды нет. Как нет холода и жары. А есть только удобная одежда и точные слова. Для меня, для сегодня и для сейчас.

Во времена, когда мне приходилось подпрыгивать, чтобы достать до красной кнопки дверного звонка, я уже точно знал, кем хочу быть. Конечно же, писателем, ну или военным… Осторожный мальчик в коротких шортах из вельвета. Тогда я любил писать письма. Назовем это письмами. Крепко зажмуривался. Как можно глубже залезть вглубь собственной головы. И повторял. Через десять лет мне будет двадцать. Хосподи! Как много-то!!! Но я тогда все равно буду помнить. Себя. Сонное волшебство моего детсадовского двора. Горы терриконов, и Ниагары ручьев. Разбитые коленки моей соседки. Всю убогую роскошь моего крупнопанельного детского жития… Всё: до точки и до капли. Пока еще ничем не разбавленную горечь и сладость. Нечто, которое заставляло давать сдачи, упав, вытирать от кровавых соплей разбитый нос и бежать дальше. Жить. Время добавляет воды, но не новых переживаний.

Вертясь на геморроидальном стуле, закинув ногу на ногу, я пишу новости. Местные новости. Всасывая, один за другим красные честерфилды и щербатые чашки очень плохого, но крепкого кофе. Местные новости. Бытовые убийства и торжественные открытия. В комнате, где я этим занимаюсь, много сигаретного дыма и пятен на стенах. От клавиатуры у меня холодеют ладони. И кажется, горечь во рту уже разъедает зубы.

Нет, я не разоблачаю олигархов, не борюсь с коррупцией, не воюю с чиновниками. Я пишу местные новости. Местные новости похожи на деревья бонсай. Такие же, как в лесу, только в масштабе 1 к 20. Мальчик в вельветовых шортах считает, что это колоссальная дезинформация. И за ней скрыт грандиозный, таинственный и неотразимый заговор. Фальшивая витрина.

Предмет заговора – пустота. Скрыть, замазать, замаскировать, заретушировать то, что воцаряется в наших умах, заливает со стен потолков наши комнаты и связывают нас своими невидимыми путами. Будто бы кто-то украл и продал усталой и старой Европе весь наш молодой zeitgeist. А мы все больше начинаем сомневаться в собственной реальности. Кто-то ищет подтверждения в наркотиках, другие тонут в телевизоре, синтетических слабоалкогольных напитках и растворимом кофе в рабочее время, а третьи просто исчезают, о них говорят просто: «Он уехал работать».

Местные новости – это кляксы Роршаха, они похожи на бабочек или фехтовальщиков, но на самом деле это всего лишь пятна. Местные новости – это пересказ событий, которые ровным счетом ничего не значат. Ничего бы не изменилось, если бы они не произошли. Местные новости неинтересны и несуразны, как вымершие животные. Но они были. И это моя работа.

Можно? Нельзя!

Что-то в нем заставляет хищно трепетать ноздри. Он разносится по пустым улицам. Среди домов без лифта с покатыми крышами. Когда февральский день вступает в свои права. Сырой нервирующий и бодрящий запах. В нем смешалось все. И каждая новая весна добавляет в него новые нотки. Чей-то первый синяк, первая сигарета, первый поцелуй…

Весна спешит в наш город. Весна успевает к февралю. И те улицы. Куда еще во времена Тома Сойера мы бегали рвать абрикосы. Они зовут меня. О, абрикосы – это большое дело. В апреле они цветут самыми первыми.

Тишина прозрачной сетью расклеена среди этих домов. Здесь не играет музыка. Не слышно радио. И люди всегда идут молча. Можно греться под светлым и желтым весенним солнцем, сидя на старой некрашеной лавке. Слушать глазами как весна хлюпает по серым и коричневым лужам. А можно открыть и наблюдать. Девушки Ленинского района молчаливы. Они улыбаются, увидев, как ты улыбаешься им. Одеты так, словно их одежду долго хранили прежде чем отдать им. Словно она досталась им от старших сестер. Они не любят говорить да. Они не любят говорить нет.

Ну что ты, солнышко? Нельзя…

А завязь абрикос уже стала сладкой. Едва только округлившись. Еще не сбросив лепестки. Тянешься любопытной рукой. Немного стесняешься, сам не знаешь чего. Срываешь и украдкой пробуешь. Уже?

Мы приходили туда вместо русского языка, географии и математики. Мы прятались, как нам казалось от родителей, в этих чужих дворах. Курили сигареты, пряча их в ладонь. Говорили о том, что знали лишь в теории, так, будто это было на практике. Частенько видели их у соседнего подъезда. Мы и они азартно игнорировали друг друга. И наши рюкзаки тесно стояли кружком в углу.

Нет. Ну нет же!

Нас пугали дизентерией и расстройством желудка. Говорили, что в них нет ничего особенного. Кислые и еще не время. Мы соглашались. А потом шли рвать их. Они были зелены как майские улицы. Твердые и покрытые пушком. Нам не нравился их вкус, но мы рвали их. Вначале для того, чтобы победить чужое «нельзя», а потом чтобы завоевать собственное «можно».

И мы побеждали. Мы легко побеждали. Мы всегда побеждали. Потому что быстро забывали о поражениях. Кто-то начинал думать о браке. Кто-то хотел сделать карьеру в столице. И то, и то и другое выглядело бегством. Или изгнанием. С улиц, где опадают и кружатся белые лепестки. И до сих пор слышны эти нельзя? и можно…