Букет в интерьере спальни

Я руками мну глину, податливую, как женщина, вязкую, как тесто, волшебный материал, которого не гнушался и сам Создатель. Еще вчера она была грязью в сыром овраге за огородом, охристыми комьями земли, сырьем, пригодным лишь для кирпичного завода и некогда для печника. Пройдя через руки мастера и пламя печи, глина завтра станет кувшином, горшком, чашей. Готов поспорить о пальме первенства с представителями, конечно, второй древнейшей профессии, чье же ремесло старше. Желто-серые глиняные горшки, рядами выставленные на полках, светлеют и становятся похожими на хлеба, готовые к выпечке.

Монотонный гул огня нарушается звоном колокольчика, потревоженного отворяемой дверью. С вошедшими в мастерскую друзьями, Эдиком и Димой, я разделяю множество страстей, интересов и убеждений. Эдику всегда есть что рассказать. И сегодня, скорее всего, спастись от этого не удастся. Рдеющий нос выдает в нем человека с необычайной судьбой и богатым духовным миром. Сегодня Репа с похмелья и, к счастью, не словоохотлив. Он садится на стул и, закурив, вещает:

– Все формы человеческого бытия сводятся к двум глаголам – хотеть и мочь.

– Можно догадаться, чего ты хочешь, – глядя в его тоскливые глаза, предполагаю я.

– Это весьма частное определение, – он тушит окурок о край пепельницы, – мы можем неплохо заработать.

– Что-то новое открывается в тебе, – зная нелюбовь моего товарища к физическому труду, отвечаю я.

– Мы нашли шабашку по твоей части, горшечник, – вступает в разговор Дима. – Он материалист и практик, его доводы в принятии какого-либо решения всегда являются определяющим. – Репа, объясни, – обращается он к Эдику.

Сегодня, учитывая краплачный цвет лица, это прозвище как нельзя лучше подходит к нашему приятелю.

– Зашли мы утром в кафешку пивка выпить, а там табличка – как приговор: "Пива нет". Димка сразу пригорюнился, стал еще больше похож на еврея.

– Евреями не рождаются, ими становятся, – беззлобно огрызается Дима.

– Ну, я, разумеется, сразу к Любанечке, – продолжает Эдик, – Люба, так, мол, и так, спаси душу праведную от внутреннего пожара.

Следует отметить, что кафе "Чайка" было единственным в промышленном районе города и обладало монополией на продажу янтарного напитка. Кроме того, там можно было из-под полы взять чего-нибудь и покрепче.

– Пиво – это самообман, – с убежденностью проповедника любит повторять Эдик.– Пиво без водки – деньги на ветер.

За прилавком стоит Любочка – стройная блондинка лет тридцати. Белый колпак на голове почти не портит ее миловидное личико; нижняя часть тела, увы, сокрыта от многочисленных наблюдателей стойкой прилавка.

Контингент кафе исключительно мужской: кругом промышленные предприятия. На некоторых работают так называемые "химики" – условно осужденные, с обязательной отработкой на стройках народного хозяйства. Среди них имеются и убийцы, и насильники. Завсегдатаи сего заведения люди, мягко говоря, сложные и, как правило, одиозные. Любое неосторожное слово, а порой и неправильно понятый взгляд, могут вызвать конфликт. Над сборищем уголовных элементов и просто желающих выпить возвышается Любочка. Не только в буквальном смысле, – ее рабочее место находится на возвышении, – эта хрупкая женщина обеспечивает порядок в кафе.

– Мальчики, что за шум?! – ее звонкий голос пресекает очередную свару, – вы хотите, чтобы нас закрыли?

Эти магические слова прекращают любую ссору. Во всяком случае, переносят ее на улицу. Время от времени в "Чайку" наведывается участковый. Его Любочка препровождает в подсобку и быстренько накрывает на стол.

– Что, хозяйка, опять вчера, говорят, драка была? – он притворно строго хмурит брови и поправляет фуражку.– Витрину вот разбили...

– Да что вы, Иван Иваныч! – Люба проворно наполняет рюмку коньяком, – водитель "Камаза" разворачивался и трубами окно зацепил.

Через полчаса участковый с довольным лицом удаляется восвояси, а заждавшиеся посетители цедят вслед:

– У-у, ментовская рожа...

С Любой никто не спорил: она пользовалась непререкаемым авторитетом. Да и в преступном мире не принято конфликтовать с женщиной – мол, что с нее взять? Все знали, что она чуть-чуть не доливает, но великодушно прощали: "Надо же бабе маленько заработать…"

О ее личной жизни знали немногие: была замужем, но недолго, затем встречалась с каким-то "химиком". Почти все говорили ей незатейливые комплименты, но преступившим незримый барьер Люба давала решительный отпор.

Эдик подошел к крану, нагнулся над раковиной и, попив воды, продолжил:

– Любочка, может у тебя пара бутылочек пива куда-то закатилась?

– Вот вы, мальчики, мне как раз и нужны, – она достала из-под прилавка две бутылки пива и, открыв их, придвинула к нам.

– Слышала, что вы вроде художники?

– Как это – вроде? Мало того, что дипломированные, так еще и талантливые.

– И тут Репу понесло, – вмешался в рассказ Дима. – Если б не художники, то мир превратился бы в заурядный конвейер и ... но Люба не позволила ему дать полную оценку роли изобразительного искусства в мировой истории.

– Ребята, – взмолился я, – можно короче? А то сейчас вы начнете рассказывать о необходимости мелиорации земель Восточного Казахстана.

– Кстати, один мой знакомый казах говорил, что... – Эдика все-таки настиг приступ словесного недержания.

– Панно она керамическое хочет себе в ванную, – наконец-то резюмировал повествование Дима.

Как живут наши простые торговцы пивом, мы смогли убедиться в Любиной квартире. Стенка из орехового дерева во всю длину комнаты, набор мягкой мебели, импортный телевизор, стереосистема, а главное – стеклянный столик на колесах со всевозможными напитками – вот полный комплект утилитарного "совкового" процветания. Меня поразило полное отсутствие книг в квартире.

– Женщина должна быть глупой, красивой и чистоплотной, – прочел мои мысли Эдик.

В доме действительно были чистота и порядок.

Не мудрствуя лукаво, мы решили на панно изобразить морскую фауну. Сделав замеры, мы зашептались о цене.

– Давай заломим конкретно, – у Репы блестят глаза, – пассажир-то наш "запыжованный".

– Да, пожалуй, – соглашается Дима, обводя взглядом обстановку в квартире.

– Подмастерья, вы неправы. Одинокая женщина не располагает такими средствами, – шучу я и называю вполне умеренную сумму.

Недовольный ропот друзей прерывает голос хозяйки.

– Мальчики, идите-ка сюда.

На кухне нас ожидает накрытый стол с двумя бутылками водки посредине.

Любочка не уступает нам по количеству выпитого. Эдик добросовестно выполняет свои обязанности едока – он живет один и редко балует свой желудок домашней пищей. Дима копается в пластинках, тщетно пытаясь найти что-либо из рока.

– Ну, и сколько с меня за работу? – интересуется Люба. Называю сумму. Прищурив глаза, она что-то считает в уме.

– Это получается за один квадратный метр... Я думала, будет дороже.

Эдик вздыхает и наполняет рюмки.

– Как тебе удается так быстро в уме посчитать? – удивляется Дима.

– А-а, ерунда, – Люда отщипывает виноградинку и кидает ее в рот. – Когда у соседей дочка не может решить задачку, они приходят ко мне. Из трубы А в трубу В за час вылилось столько-то воды. Спрашивается, сколько воды выльется ...– зачем мне эта вода? – она в восхищении от своей идеи, – зачем мне вода? Я все перевожу в денежку! Один гражданин одолжил другому гражданину столько-то денег, на такое-то время, с такими-то процентами. – Так, наверное, ликовал Архимед.– Четыре минуты, и задача готова, – она смотрит на нас глазами триумфатора.

Мы пьем за Любины математические способности. На столе появляются еще две бутылки водки. Мы по очереди танцуем с хозяйкой медленный танец. Я пытаюсь себя поставить на ее место: вот если бы меня так приглашали три женщины, что бы я сделал? Остатками ума предполагаю, что выбрал бы одну из них. Скорее всего, Люба так и поступила.

Ветер колышет штору незнакомого мне цвета. На потолке люстра, которую я вижу впервые. Говорят, что будущее начинается с пробуждения. Я совершенно не представляю, каким оно будет у меня сегодня. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь, что-либо вспомнить. Чужая спальня, чужие запахи. Где я? Чертовски болит голова... Почему я без одежды? На моих джинсах, лежащих на стуле, записка. "Доброе утро. Пиво в холодильнике. Ключи отдай в одиннадцатую квартиру. Люба."

– Ну, как? – в вопросе Эдика звучат меркантильные нотки.

– Не помню, – отмахнулся я. Впрочем, это было сущей правдой.

В жутковатой глубине кобальта порхают прозрачные медузы, меж косых нитей водорослей, устремившихся к поверхности, резвятся диковинные разноцветные рыбки, на камнях величаво застыла лиловая морская звезда. Панно, еще горячее после обжига, распростерлось на полу мастерской. Остывая, глазурь чуть потрескивает и, кажется, что это гладкие морские камешки шуршат от набежавшей волны.

– Ой! – Люба отдергивает руку от раскаленной глины. – Красиво, – резюмирует она нашу работу. – А где твои друзья?

Я неуверенно пожал плечами. – Бог его знает, где их носит. – Работа сделана, можно и отдохнуть.

Люба неторопливо ходит по мастерской, рассматривая замершие скульптуры, напольные вазы, незатейливые горшки.

– Интересно тут у тебя, – она подходит вплотную и нервно теребит пуговицу на моей рубашке. – Ты почему больше не пришел ко мне? – Ее серые глаза многообещающе искрятся.

Я смахиваю со стола какие-то журналы и усаживаю на него Любу. Биологические процессы в нашем теле всегда опережают нравственные. Рука моя скользит по шелковой кофточке, затем находит Любину ногу и уже ничто не сможет остановить нас. Все-таки стол – эргономически правильно разработанная мебель, особенно его высота.

– Приходи сегодня вечером, – Люба помахала мне рукой, – только не пей так много.

В постели Люба виртуозна и изобретательна: это хорошо налаженная природой и отрегулированная богатым личным опытом сексуальная машина. В ее скромном лингвистическом арсенале нет слова "хватит". Мужчины! Будьте осторожны в своих желаниях – они, как правило, сбываются. Изможденный и расплющенный, я лежу на кровати. В теле моем отсутствуют любые побуждения, даже мысли обходят стороной. В мою протянутую руку Люба вставляет рюмку коньяку и я выпиваю ее. Мир обретает кое-какие очертания и смысл. Закурив, я начинаю разглагольствовать о монополии одной женщины на свободу и физическое состояние одного мужчины – то есть меня. Но Люба понимает намек так, чтобы только насторожиться, но не настолько, чтобы понять его. Она перебирает мои слипшиеся в любовном поту волосы и, как ей, видимо, кажется, ласково шепчет:

– Что ты еще хочешь?

Как раз в то время я начинал писать, но скромные литературные потуги не зависели от отсутствия вдохновения. Банальная нехватка времени, которое я щедро раздаривал женщинам, друзьям, частым застольям, по моему глубокому убеждению, была единственной причиной, оставившей изящную словесность без должного внимания. В эту вопиющую несправедливость я как-то посвятил Любу. На следующий день возле окна появился новый письменный стол, на котором сияла непорочной белизной пачка бумаги.

– Твори, – глаза ее сияют от счастья, – бери отпуск и пиши. Я целый день на работе и никто не будет тебе мешать.

Но лишь много лет спустя станет очевидным, только когда тебе мешают, ты можешь написать нечто стоящее, ибо стерильность антилитературна.

Необыкновенно трогательно Люба притворялась, что любит меня, хотя что может быть правдивей секса? Два тела танцуют, поют, обнимаются – это прекрасная симфония: нет нужды думать о реальности. Я не рассчитываю, что ханжи поймут меня, ибо понимаю их непонимание.

"А почему бы и нет? Попробую писать в покое и тишине", – подумал я, и уже утром лакированная столешница приятно холодила руки. "Заменяет ли разврат любовь? – размышлял я перед чистым листом бумаги. – Несомненно, нет. Но что же побуждает нас ложиться в постель с едва приглянувшейся особью альтернативного пола? Похоть? Распущенность? Инстинкт?" Я взял карандаш и, повертев его в руках, бросил на стол. Открыл холодильник и выпил рюмку водки. Затем, сев в кресло, продолжил свои размышления. Из песни слов не выкинешь, но можно выкинуть песню, то есть не заниматься сексом без любви. Такая нравственная позиция не каждому по зубам. Сознание мое, перетруженное столь пуританскими мыслями, вновь устремилось к холодильнику. Да, секс – это действо, на которое уходит очень мало времени, но создающее большие проблемы.

Звонок в дверь оправдал мои самые радужные предположения: это были мои друзья. Когда пришла с работы Люба, полемика наша достигла апогея.

– Когда секс потеряет свое значение, это будет великий день в твоей жизни.– Эдик, жестикулируя, ходит по комнате.

– Как гора с плеч, – посмеивается Дима.

– Все усилия здесь направлены на то, – я обвожу комнату рукой, – чтобы секс мне наскучил, – задетая бутылка падает на стол.

– Не помешаю? – тема явно заинтересовала хозяйку.

– Это мы о футболе, – Эдик наполняет рюмки.

– Понимаю, – Любино лицо выглядит несколько озадаченным.

Уже неделю продолжается моя творческая командировка в квартире у Любы. Все идет своим чередом: днем с рюмкой в руке я хожу вокруг письменного стола, затем в монументальной позе сажусь в кресло, проникаясь нешуточными замыслами ... и засыпаю до Любиного прихода. Ночью продолжается оголтелый секс, впрочем, я уже не особо разделял временные субстанции. Мое сомнамбулическое бытие, при котором вымысел становится реальным и дееспособным, а фантасмагорические, невероятные переживания вполне закономерны по своей сути, но никоим образом не желающие селиться на бумаге. Вдруг нашедшее облегчение привело меня на балкон, и я ясно ощутил, что хочу лишь одного – шагнуть вниз с высоты восьмого этажа. Движимые логикой запутавшегося человека, мы зачастую меняем наши планы и маршруты, а порой и попутчиков. Семидневный груз пороков тянул меня к земле, и не было даже времени спуститься на лифте. Человек – единственное из живых существ, которое само решает, от чего ему умереть. Севшая на перила балкона синичка стряхнула с меня оцепенение, и я бросился к двери.