Фарфоровый колокольчик

(на чтение потребуется 40 минут)

 

 

 

Мне кажется, что если я поверну голову, то увижу Чжоу – такого, каким он был девять лет назад, когда, шагнув на террасу с бумажным фонарём и томиком «Чжуан-Цзы», сделал первый шаг к собственному предназначению: восьмилетнего, увлечённо рассматривающего на старинном жидкокристаллическом мониторе впервые увиденную картинку, изображающую жизненный цикл бабочки – от личинки до имаго. Только это не он.

Это я.

Я замер в темноте перед своим волшебным фонарём, обещающим – не ответы – вопросы. Ответ всегда казался мне лишь подразумевающимся приложением, и всю свою жизнь я посвятил усложнению очевидного для поиска невероятного – поиска Вопроса Вопросов: такого, который будучи корректно поставлен на твёрдое основание из логики и анализа, объединил бы – подобно большему шарику ртути, в который естественно вливаются меньшие – все остальные вопросы, и, сообразно неумолимому закону нарастания гравитации на периметре сократова круга, сжал бы весь опыт человеческого непонимания в точку чёрной дыры у подножия вопросительного знака.

 

Ночь вежливо, словно менеджер дорогого агентства ритуальных услуг, замирает чуть поодаль, окружив террасу колодцем тьмы, в котором, медленно размывая и обрушивая стенки, плещется разреженный свет ускользающего вечера. И я вдруг понимаю, что впервые с тех пор, как начал ощущать давление неотвратимо сжимающегося кольца старости, не боюсь Ночи, потому что она не раздавит, как безликая сила, наткнувшаяся в бесконечном слепом дрейфе на неожиданное препятствие, не похоронит мимоходом под массой вечной мерзлоты тысячелетий, а лишь мягко сомкнётся вокруг меня, профессионально выполняя свой долг проводника в никуда, и растворится во мне, а я растворюсь в ней, и потом вновь будет только она – оборотная сторона Дня, которая, выполняя своё предназначение, или, может, просто инстинктивно, стирает всё, что не было покрыто защитной плёнкой света.

Времена, когда Ночь на паритетных началах сменяла День, отмывая с лицевой стороны мира накопившийся за половину суток налёт энтропии, и каждое новое утро было действительно новым, идентичным первозданному, закончились, когда первый из древних людей – Адам Кадмон, или Фороней, или ещё кто-нибудь – не догадался продлить День в суррогате искусственного источника света – костра, свечи, электрической лампочки, светодиода, – чтобы сберечь от Ночи то, что составляло смысл его маленькой, затерянной между жерновами животной сущности, личности, доставшейся ему как случайное наследство от создавших мир сил.

 

На западе уже вовсю полыхает гигантский прожектор готовящегося к ночи Бейцзина – клубок из автомобильных фар, миллионов уличных светильников, неоновых полотен, окон квартир и окошек мониторов.

Где-то там – на подоконнике студенческого общежития – приютился наш бумажный фонарик, который Чжоу забрал с собой в прошлом году. И где-то там, вплетаясь в общий поток света, мечется потоками электронов – от сервера к серверу, от университетских лабораторий к жилым домам, от человека к человеку – итог внешней алхимии моей жизни, моего исполненного предназначения.

Но здесь – в древних декорациях из дерева, камня и бумаги – только я и подошедшая вплотную к террасе Ночь.

 

– Пора? – спрашиваю я её.

– Кто ты? – мягко шелестит она, словно внезапно заметив присутствие живого существа.

Откуда-то я знаю, что это ритуал, которому миллионы лет. Ритуал, разыгрывающийся каждый раз, когда Ночь встречает на дороге дожидающегося её безоружного путника, чьи руки, способные держать источник света, демонстративно пусты. Что я должен сказать? Кто я? ЗАЧЕМ я?

Я не знаю ответа, потому что за всю свою жизнь, наверное, так и не смог сформулировать тот – самый главный – вопрос. Вопрос Вопросов.

 

Ночь ждёт. Обернув плетёную скамейку глухим саваном из переливающейся оттенками серого ткани, она оставила не запелёнутым клочок пространства над верхушками деревьев, и я смотрю вверх, отчаянно ожидая подсказки... и вижу полотно идеально чистого сумеречного неба.

 

Есть лишь несколько минут после заката, время смены декораций, когда горделивые западные демоны Дня, меняя маски и обращаясь в печальных богов восточной Ночи, перемешиваются – как киноварь и ртуть – в тигле Дао, и за рассеявшейся завесой дыма небесного закулисья на краткое мгновение становится видна мглисто-серая изнанка вечности.

Есть лишь несколько минут после заката, когда – танцевавший по правилам Дня и пригласивший на танец Ночь – ты внезапно вспоминаешь, что Лао Цзы, Люй Дунбинь, Дэн Сяопин, Ван Вэй, Александр Вертинский, Валентин Лисицын, Чжоу Чжуан и ещё миллиарды имён – это всё ты! Потому что в это краткое мгновение они – часть тебя; и ты когда-то был или будешь их частью; и все вместе, давным-давно, у начала времён, вы слепили из этой предвечной мглы и День, и Ночь, и, отделив их друг от друга, увидели, что это хорошо. Вы дали им имена и предназначение вести вас, распылённых одинокими огоньками звёзд в созданной вами вселенной, к этой минуте на терминаторе заката, чтобы вы смогли встретиться вновь, и заново сотворить мир, отделив в танце внутренней алхимии инь от ян, День от Ночи, кисть от бумаги. И снова увидеть, что это хорошо.