Привет, Бомбейкина!

 

 

 

Валькины котлеты весело шкварчат в сковородке, разнося одуряющий аромат по всему её дому. Она улыбается мне своей фирменной детской улыбкой, которую я наблюдаю последние лет тридцать. С того самого момента, когда нас посадили с ней за одну школьную парту.

Я глотаю слюнки. И режу мои лиловые помидоры. Большие, мясистые. Всего 3 штуки. Это моя скромная гостевая лепта, выторгованная у селян, на Димеевском рынке.

Кромсаю я помидоры в тарелке. Тарелку я предварительно вымыла. Пошкрябала остатками металлической губки, разлагающейся тут же, в Валькиной раковине. Простерилизовала тарелку в кипятке. И всё это украдкой. Пока Валька возилась с котлетами.

Не дай бог заметит! И у нас снова начнётся конфликт.

 

– Маруська, возьми доску. На ней же удобнее. Кто же это салат на тарелке режет? – выросла за моей спиной Валька.

Эх! Заметила, всё же! Смотрит ревностно. Сверлит глазами. Как зануда-учителка на школяра, ляпающего орфографические ошибки в тетради. Куда только улыбочка подевалась!

Я не реагирую. Уж лучше снова ругань, чем бактерии в моём организме.

Но Валька настойчиво протягивает мне тёмный от времени и стёртый в середине кусок фанеры, на котором, если взять микроскоп, явно кишат колонии микробов и, может быть, даже брюшного тифа.

Подстёгнутая этой жуткой мыслью, я ещё более ожесточённо размахиваю ножом и быстро расправляюсь с помидорами.

– Маня, возьми доску, – не отходит от меня бдительная подруга.

– Да, не нужна мне она. Всё уже готово, – и я убираю в сторону подозрительную разделочную доску, которая давно бы полетела в мусорку, будь моя на то воля.

 

А котлеты дружно шкварчат.

Валька, вооружённая вилкой и собственным указательным пальцем, поддевает готовые котлеты и складывает их в большую тарелку. Тарелка стоит на столе, вплотную придвинутому к плите.

Тут же, на столе, возлежит жирный Кошарик. Нет, это не тот Кошарик из моего одноимённого рассказа! Этот Кошарик нервно подёргивает хвостом и лениво мяукает.

– Мао! Мао! – Хвост Кошарика монотонно бьёт по тарелке. Хвостатый Кошарик – Валькин домашний любимец. Очередной и самый обычный, беспородный чёрный кот, с белой грудкой, подобранный год назад Валькой под забором, когда он был ещё жалким, когтистым, остервенело орущим месячным котёнком.

Имя коту дала я. Из чувства справедливости. Уж очень коту это имя подходит. И всем особям кошачьего рода я раздаю именно это имя.

Но Валька была против. Перебирала имена заморские, вычурные. То Цезарио, то Лучано. Вспоминала героев из мифологии. Геракл, Минотавр. Остановилась на пошлом имени Пегас.

Ну подумать только! Где кот? А где Пегас? Символ вдохновения! Вы видели когда-нибудь крылатого кота?

Но кот охотно откликался на это поэтическое имя. И чувствовал себя, наверное, избранным.

 

Валька Бомбейкина – скульптор. И, конечно, как любой творец, не прочь помечтать о славе, признании.

Международные выставки, аплодисменты, награды, коллекции с бронзовыми и медными скульптурами. Аукционные дома, галереи и музеи, считающие за честь иметь в своей экспозиции работы Бомбейкиной.

Слава Бомбейкиной затмевает Альберто Джакометти, самого дорогого в мире скульптора. Под Киевом круглосуточно работают подпольные цеха, где штампуют поддельные скульптуры Бомбейкиной. А плутоватые галерейщики сбывают эти фальшивки жирным и тупым клиентам. И мешки, мешки с деньгами!

Но, лень-матушка сгубила не одного гения!

Скульптур у моей подруги кот наплакал.

Пара гипсовых собак, ушедших в мир иной и увековеченных любящей хозяйкой. Терси и Негус. Лохматые ньюфаундленды. Когда-то они нас с Валькой возили зимой на санках по Цимбаловке. Из шерсти этих псов, до сих пор ещё летающей по всему дому, можно было навязать пушистых носков на весь Цимбалов Яр!

Другая парочка хрупких работ из гипса пылится в магазине, на Подоле. Уже третий год. На одной витрине – рыжий клокастый кот. Стоит на задних лапах, во весь рост. В позе «Мяу!» И постоянно падает.

 

Покупатели у нас пытливые. Всё норовят своими лапами к произведению искусства приобщиться. А произведение неустойчивое. По замыслу скульптессы, опираться зверь должен был на две лапы и хвост. Но у Вальки, как всегда, материала не хватило. А в магазин, на Красноармейскую, бежать было лень. Вот, хвост у кота и оказался куцым. Кот падает. То ухо обобьётся, то лапа отпадет. Вальке звонят из магазина, просят отреставрировать кота. Так она с ним уже третий год и носится. Через весь город на троллейбусе.

А рядом на полке в магазине другой Валькин шедевр – скульптура белого кота. Сидит в кресле-качалке. Нога за ногу. С книжкой в лапах. Это Пушок. Самый любимый Валькин кот из всей бесчисленной вереницы паршивых котов, когда-либо живших в доме у Вальки.

Я его тоже знавала. Такой ещё засранец был, как и все остальные! Не только в хозяйкины тапочки норовил нас….ь. Подлец! Но и в мои зимние сапоги… А вот тебе ж на! Увековечен! Памятник этому стервецу воздвигли!

А могла б и меня изваять. Свою подругу! Хотя бы бюст! Хотя бы простой эскиз! Акварелью на ватмане. Лучшая подруга называется!

Тут корпишь над бумагой, мучаешься в позе «Зю», штампуешь нетленки. И о Вальке, между прочим, парочку уже наваяла! И никакой благодарности от мирозданья! И от подруги тоже!

Одни коты и собаки! Какие-то Пушки блохастые!

Скульптура Пушка более устойчива. Но с огромными, несимметрично торчащими ушами. Как у мутанта. Валька оправдывается, что это авторское моделирование и реализм. Пушок, мол, таким родился!

Ничего подобного! Я же помню. У этого белобрысого шалопая-выскочки были самые обычные, ничем не примечательные уши.

 

Валька иногда садится за работу. Что-то ваяет. Лепит. Вся в кураже и вдохновении. В соплях-слюнях! Рядом крутится её усатый Пегас.

– Ну, мой родной, ну, мой Пегасушка! – просительно гладит она левой рукой кота по морде, а правой ковыряется в ноздрях у вновь рождающейся скульптуры. Ноздри у гипсового кота неправдоподобно раздутые, будто он собрался на кларнете сыграть «Польку-молодычку». Какой Пегас, такие и шедевры…

Пегас, твою мать! Не клеится это поэтическое имя к коту. Ему бы Мурзиком. Кошариком. Васькой. Честнее было бы!

Мне эти выпендрёжи – рококо в биографии обычного кота – не нравились. И каждый раз, появляясь у Вальки в её доме на Цимбаловом Яру, я окликала плебея-кота простым именем. Кошарик. Кот начал реагировать.

Так у него получилось двойное имя. Пегас-Кошарик. Почти как Мария-Магдалина. Или Алла-Виктория.

Валька смирилась.

За год Пегас-Кошарик вымахал в здоровенного, вальяжного зверя, зажирел на хозяйских харчах. И нежился то на Валькиной тахте, почти по-собачьи огрызаясь на двух безобидных дворняжек. Тоже любителей поваляться на Валькином ложе. То на кухонном столе, у тёплой плиты. И вёл образ жизни обезбашенного сибарита.

Мне так и казалось, что вот-вот кот томно потянется. Сверкнёт своей белой засаленной грудкой. Зевнёт, обнажив розовую наждачку язычка. И затребует у Вальки чашечку кофе или сигарету.

 

– Мао! Мао! – хвостом по котлетам забил Кошарик.

Валька цепляет пышущую жаром свиную котлету и бросает Кошарику под морду.

– Счастье ты моё, хвостатое! – щедро лыбится подруга. – Кот осторожно переворачивает горячую котлету лапой, валяет по столу, ждёт, подлец, когда та остынет. И продолжает нетерпеливо барабанить хвостом по тарелке. Валька добродушно смеётся, любовно глядя на кота. Чухает его жирной вилкой за его бархатным ухом.

Я с великим усилием давлю в себе дикое желание ткнуть Вальку носом в этот бардак. А зарвавшегося кота подвесить на берёзе в Валькином саду. Как это делала моя троюродная бабушка Катерина из хутора Райчино Полтавской области. Когда уже больше не верила в пользу усатого бешкетника, который вместо ловли мышей открывал охоту на курчат.

Я терпеливо наблюдаю.

Шерсть вместе с миллионами частичек пыли сверкает и переливается в солнечном луче летнего полдня, узко бьющего через открытую форточку.

Через матовое стекло солнце в дом не проникает. Оно замызганно отпечатками лап кота, проторившего тропинку во двор.

Я уношу тарелку с помидорами в зал. От греха подальше. На круглый стол, с которого свисает длинный подол вышитой скатерти. Но здесь, как обычно, нет свободного места. Стол заставлен. Всяким безладом. Стола не видно. А на нём, в середине… гора. Из голов. Куриных. Сырых. Над ними вьётся рой мух. Надо быть Верещагиным, чтобы описать эту гору! Апофеоз войны. Человека над курицами. Заготовка для собачье-кошачьих пирушек. Преданность и забота Валентины, посвятившей себя животным.

Я пристраиваю тарелку с помидорами на край этажерки с книжками. Тарелка падает и разбивается. Волна негодования захлёстывает меня.

Я смотрю на разомлевшего от котлет кота. На его измазанную в жиру морду, которую ему лень вымыть лапами. На котлеты, которые уже надо в мусорку.

 

Пожалуй, баба Катерина была права насчёт березы… Она бы этого Пегаса!..

И моё воображение, подогретое увиденным безобразием, рисует картинки кошачьей инквизиции.

Кот слишком тяжёлый. И сук берёзы ломается под ним. Но неугомонная котоненавистница Катерина ловит кошака своими хваткими пальцами и топит его в ведре с водой. Кот упирается. Тонуть не желает. Мокрый, дико орущий, он с усилием выталкивает мордой крышку, которой Катерина давит ведро. И, вырвавшись, отряхивается, разбрасывая грязным веером миллиарды бактерий по стенам и мебели.

Фу!.. Кот спасён! Первобытный образ бабки Катерины растворяется в сегодняшних реалиях.

Котлет мне совсем уже не хочется.

 

– Машулечка, ещё минутку, и ты котлетками будешь лакомиться.

«Да, да! Особенно – лакомиться!» – грустно думаю я.

– А мне нынче не до них. Здоровье, пардон, не позволяет. Я себе слив, вон, купила. Лучшее народное средство от моего недуга, – деликатно говорит Валька, указывая взглядом на большое стеклянное блюдо на журнальном столике, схваченное лёгкой паутиной и слоем пыли. В блюде лежат синие продолговатые сливы.

«Надо попробовать пару этих слив. Если помыть их в горячей воде и с мылом», – думаю я, и настроение улучшается.

– А я сейчас на первое супчик ещё из риса сварю. – И Валентина высыпает в бульон стакан риса, прямо из пакета.

– Валя, ты рис забыла помыть! – кричу я подруге.

– А зачем его мыть? На фирме, где его производят, его же, очевидно, моют.

– Кто бы его мыл? Ты смеёшься? Оно им надо? Вон, серая пена пошла! Выливай воду из кастрюли.

– Нет. Не надо. Кипяток всё убьёт. И твои бактерии, и витамины, – смеётся подруга.

Я обречённо плюхаюсь на стул. Спорить с Валькой нет смысла. Она личность особая. С гигиеной у неё свои отношения.

 

Как-то осенью мы собирали с ней яблоки в её саду. Чтобы сварить варенье. Я норовисто перепрыгивала через многочисленные бомбочки, оставленные её дворняжками на зелёной траве. Гадкие псы тут же путались под ногами.

На кухне я уже приготовилась мыть яблоки. Но Валентина властно отодвинула меня рукой и, вынув плоды из корзины… начала их мелко резать в таз, на варенье.

– Ой-ей-ей! – схватилась я за голову. – Ты забыла яблоки помыть!

– А зачем их мыть? Они же с дерева.

– Да, мы же половину их собрали с земли! А там собачье дерьмо!

– И ничего страшного. В тазу, пока они переварятся, ничего опасного для тебя не останется.

Поэтому спорить с подругой – только своё здоровье портить. Лучше действовать исподтишка. Чтобы она не видела. Перемыть стакан, или чашку к чаю, или тарелку для себя, любимой. А если уж увидит, то конфликт неизбежен.

– Ты что же это чашку из сушки моешь? Думаешь, что я её не мыла? Считаешь меня совсем засранкой?

– Нет. Не совсем. Не считаю, – оправдываюсь я. И быстро-быстро домываю чашку, жирную, захватанную, с серыми отпечатками губ на позолоченной каёмке.

 

Валька берёт заварочник и выливает остатки чая в унитаз. Крышка от заварочника плюхается в сортир. И тонет в его недрах. Валька и ухом не ведёт! Будто она обронила крышку на белоснежную стерильную скатерть стола!

Она выуживает крышку и… накрывает ею заварочник. Ловит мой ошарашенный взгляд. И… подаёт мне валерьянки.

Чая мне тоже не хочется.

Я уже беснуюсь. Я себя не контролирую. Мои нервы на пределе. Во мне просыпается первобытная Катерина. И я готова уже саму Вальку утопить в её унитазе. И туда же кинуть её котлеты, крышку от чайника, яблочное варенье и её гипсовых уродцев.

Вот, откуда берутся преступники! От нервов! Попробуй такое вынести!