Архив публикаций за октябрь 2008

...У Кости были мягкие черты лица. И руки у него были мягкие. И кисти у него были мягкие – «белка», «барсук», «пони». Кисти разных размеров, тюбики и баночки с красками, пустые рамы, палитра, холсты… Наверное, такой набор показался бы сокровищем любому ребенку. Но когда я впервые услышала, что мой дядя – художник, для меня это прозвучало так же, как если бы мне сказали, что мой дядя – волшебник.

Костя был для меня волшебником. Это потом я стала называть его Костей. Тогда он был – дядя Костя. Дядя Костя Волшебник. И я впервые подходила к его дому, трепеща и задыхаясь.

– Мама, мамочка! Там такое…

Наконец-то, мне дали выговориться. Всю дорогу домой в машине мне пришлось молчать – разговаривали взрослые. Изредка только папа поворачивался ко мне:

– Правда ведь, Машка?

Он улыбался, и я с готовностью подтверждала всё, что требовалось. Но, наконец, дома слово дали мне, и я принялась изливать свой восторг:

– Там у дяди Кости картина есть! Она такая! Там на ней дядя и тетя, они чай пьют, а на столе у них всё-всё есть, и варенье, и виноград, и яблоки, и вишня! А еще у них ложечки такие тонкие и длинные, и сахар кусочками!..

Тогда это была просто «такая картина!», без названия. Картина, на которой какие-то дядя и тетя пьют чай. А сейчас – в перечне его работ – это «Чаепитие», 51х36 см. Масло. Холст. 1992 г. И дядя Костя тогда был художником, был волшебником, и поразительно было именно это, а не то, что мой волшебник рисовал, сидя в инвалидном кресле...

…Только не надо спрашивать меня, почему, когда вокруг стоит запах хлорки, я чувствую себя не в своей тарелке, почему мной овладевает волнение, почему я начинаю делать вид, будто очень занят. Хотя считайте, что уже услышали правильный ответ. Так и быть, проболтался: резкий запах хлорки вызывает в памяти гриву светлых волос, ещё не высохших после бассейна. Согласно сложившемуся стилю я буду изъясняться околичностями, по-другому я не умею. Я не могу без придыхания говорить о людях, бывших для меня смыслом жизни. Запахом хлорки была овеяна первая наша встреча. Судьба дала мне шанс. Судьба была ко мне чересчур щедрой, я же предпочёл сделать вид, будто меня не устраивают некоторые пункты нашего соглашения. Конец моим сладким мечтам и бессмысленным попыткам построить вымышленное счастье на бумаге пришёл через два с половиной года после первой встречи. Предсмертная вспышка облегчения в виде совместной поездки до метро и: «Продано!» – узнал я из третьих уст. Всё закончилось без моего прямого участия, очень мирно и незаметно. Я испытал облегчение и поспешил позабыть или сделать вид, что позабыл о мечтах и образах, бывших некогда для меня очень дорогими…

…Так, в одной кровавой битве погибло много воинов, но хотелось выигравшей стороне ещё больше насладиться победой, и тогда вместо того, чтоб позволить предать земле тела всех погибших, они выбрали двух мёртвых юношей, чьи тела лежали рядом, отсекли им головы и послали эти головы в мешках их матерям, чтобы увидели они своих сыновей в таком ужасном обличье и страдали от этого ещё тягостней. По воле случая обе матери жили в одном селении и получили страшные подарки одновременно, и Вуду стал невольным свидетелем этого. Велико было его удивление, когда он увидел, что матери вели себя по-разному в одной и том же положении. Одна из них, как только ей показали голову сына, бросилась оземь и стала биться в ужасных муках, проклиная всех на свете и злую судьбу свою, и никто не мог успокоить её. Другая же, напротив, стояла безмолвно, седые волосы повисли прядями на её плечи, и не издала она ни звука, и не слезинки не пролилось из глаз её. Увидев такую чёрствость, люди начали оскорблять вторую женщину и закидали её комьями грязи в знак презрения, а первую старались всячески утешить. Так вот, мы бы ничего не поняли из этой скорбной истории, если бы не услышали её конец. А был он таким. Все думали, что первая женщина сойдёт с ума от страданий, но не прошло и трёх дней, как люди увидели её в весёлом расположении духа, гуляющую с любовником по улице. Вторая женщина, казавшаяся непоколебимой, умерла от горя. У неё разорвалось сердце. Всё это видел Вуду и узнал многое о человеческом лицемерии. Вот так иногда сила воображения и проницательная наблюдательность помогают оценить, насколько действие, оказываемое одним и тем же предметом, на разных людей, бывает поразительно отличным…

…Таким образом, прошла минута, а может, и все десять. За это время я понял, что почетный финал моей не самой удачливой и счастливой жизни, как минимум откладывается. Воспользовавшись услугами «скорой помощи», через какое то время я уже был в кардиоцентре. Там меня обрадовали тремя моментами: "уткой" под кровать со строгим запретом самостоятельных передвижений даже по палате, а также диагнозами "стенокардия" и "предынфарктное состояние".

И вот именно в этот самый момент, наконец, пришло осознание того, что сейчас, в следующую минуту или секунду все может кончиться. Просто взять и кончиться, как опустившийся после спектакля занавес или выключенный на ночь свет. Ну, а когда врач заявил о необходимости экстренной операции и дал подписать бумагу, заканчивающуюся словами «…согласен на оперативное вмешательство. В случае неблагополучного исхода операции к лечебному учреждению претензий не имею», осознание переросло в уверенность с заиканием, трясущимися руками и прочими проявлениями судорожного желания жить…

Книга, которая представлена вниманию читателя, расскажет о человеке, которого огромная часть человечества склонна признавать Мессией. Этого человека звали Иисусом Назореем, т.к. он родом происходил из Назарета – одного из провинциальных городов древней Галилеи, несмотря на то, что родился в другом городе – Вифлееме. Те, кто признали в нем Мессию, именуют его также Христом.

 

Необходимо сразу указать на тот факт, что история знала много мессий. Согласно той концепции, которой придерживается автор этой книги, мессиями были Енох, Авраам, Моисей, Сиддхардха Гаутама, а также многие другие учителя и пророки. Но среди этого списка мессий особняком стоит одно имя – Иисус Назорей – человек, который стал Мессией мессий. На каком основании мы делаем этот вывод? Читатель узнает об этом, прочитав данную книгу.

...11 октября, Ян Торчинский, сборник «Маленькие рассказы». Раньше, напомню, слово «анекдот» значило пересказ какого-то реального происшествия, случая. Вот это как раз такие «анекдоты». Всего их шесть: три удачных («Шурф», «Сумерки», «Иван Саввич») и три не особенно («Бурная ночь», «Анекдот» и «Врачебная ошибка»). Чтобы случай пересказать, надо, во-первых, чтобы он был, случай-то. Что было в «Бурной ночи»: в областной трест приехал некий республиканский начальник. Его вывезли к морю отдохнуть и коньяку попить, море заштормило, но сдуру, спьяну и наспор начальник в него таки влез. Спор он выиграл, но у проспорившего не оказалось денег. Начальник обиделся, но потом проспался. Проспоривший – выставленный из обратного автобуса, но благополучно добравшийся на попутке – через несколько месяцев уехал в Израиль. «А если кто-то, прочитав название рассказа, ожидал найти в нем пикантные ситуации и, не найдя их, разочаровался, то автор его понимает и ему сочувствует». Нуу… Принято. Хотя мне полагается только половинка сочувствия: я ожидала хоть каких-нибудь ситуаций. А это, простите мой французский и пусть дамы выйдут, хаос какой-то… В противовес: «Иван Саввич» – довольно симпатично; убедительно, со смыслом и «случаем». Мамочка бестолкового ученика обижает учителя, с которым тот занимался, что называется, до посинения («часа два с ним провозился, горло сорвал»). Учитель действительно, просто смертельно, обижен, а мамочка даже не поняла, в чём дело. Они из разных миров, во всех отношениях...

…Только в укромных уголках скрывались останки былой жизни. У корней кипариса блеснула мозаика. Рыжеволосая гетера задорно улыбалась. Её щёки с ямочками украшал нежный румянец. В волосы была вплетена жемчужная нить.

«Столетия назад здесь пировали и грустили. Эта девушка улыбалась. И лишь улыбка уцелела, умерев в камне», – подумал философ. Он взглянул на лукавое с прозеленью море. Оно уже размыло городской порт. Философ отвернулся и стал подниматься в гору.

Кипарисы возвышались над зарослями кустарника. Травы сомкнулись над мостовыми и фундаментами. Лишь кое-где среди зелени виднелось белое тело колонны. Чаще темнело что-то бесформенное. Древний камень можно было спутать с коровой…

...Разумеется, я ошибся, привел неудачный пример. Большинство наших женщин скромны, напрочь лишены эгоизма и весь свой редкий досуг посвящают заботам о благополучии собственных, пусть не рожденных пока детей. "МЫ НЕ ХОТИМ ПЛОДИТЬ НИЩЕТУ!" – звучит над просторами нашей необъятной Родины уже без малого сто лет. Какая забота о грядущих поколениях, какая высокая социальная ответственность заключена в этих словах!

Никакая война с ними не сравнится, с этими словами, никакая бомба. Могилой веет от этих слов.

Уже более десяти лет население России уменьшается на 700 тысяч ежегодно. Это "средняя температура по больнице". Поскольку представители некоторых, главным образом мусульманских народов, дают прирост, то для славянских племен – а вымирают прежде всего славяне – картина выглядит еще мрачнее. Сравнимые потери несла только гитлеровская Германия, воюя со всем миром. Мы-то с кем воюем? Сражаться с нами давно не нужно. Только законченным глупцам придет в голову метать в нас пули и гранаты, и последние из них, судя по всему, жили в свободной Ичкерии. Зачем такие страсти, когда все, что требуется, мы делаем с собой сами, надо лишь дождаться нашего "естественного" исчезновения. По прогнозам, которые пока опережаем, следующее столетие для славян, для русских, последнее...

…Шофер несся по вокзалу с такой прытью, словно он всю жизнь только и делал, что бегал по вокзалам, и у него не было в руках довольно тяжелого чемодана, набитого смокингами, фраками и карлами марксами. Он кричал что-то так громко, что его голосу мог бы позавидовать пароходный гудок, и люди шарахались от него как от чумного. Сначала я неплохо поспевал за лидером, но вскоре всем стало ясно, кто выиграет дистанцию. Теперь моей главной задачей было не потерять его из виду, хотя даже и тогда я мог положиться на слух: у этого парня были выдающиеся голосовые связки. К тому моменту, когда он взметнулся вверх по лестнице, мне удалось немного сократить дистанцию, и на бегу я увидел, как он забрасывает мой чемодан в последний вагон тронувшегося уже поезда. С чувством выполненного долга шофер собрался было перевести дух, но вспомнил, что на его попечении находился не только чемодан, но и его хозяин. Хозяину до цели оставалось еще ступенек десять, и прозорливый водитель сразу понял, что если я не смог догнать даже его, то с поездом мне тягаться тем более будет не под силу. Тогда этот мужественный человек не щадя своего живота бросился спасать мой чемодан. На глазах потерявшего дар речи проводника последнего вагона, он не только запрыгнул в набирающий ход поезд, но и, ловко подхватив вместилище всех не нужных мне в этот день вещей, выпрыгнул на платформу.

Я к этому времени как раз успел дойти до финиша. Мы стояли и переводили дух еще минут пять, пока поезд не пропал из виду и платформа не опустела. На ней внимательный наблюдатель смог бы заметить три фигуры. Шофер с сияющей физиономией и чемоданом в руке, согнувшийся от одышки потомок Глостеров и, угрожающе подбоченившаяся Прекрасная Марина в отдалении…

…Я смотрела на её нежно-розовые губы, очерченные чётким контуром. Они всегда были сложены в откровенную улыбку. Даже когда Тоня слушала рассказ о плетёной корзинке, в которой я нашла её у своей двери 29 января 19.. года, Тоня улыбалась. Грустно и виновато, но улыбалась. В своей жизни она ни разу не произнесла слово «мама». Словно для особого случая Тоня берегла это святое слово. Никогда не задавала вопросов касаемо своих родителей. Просто знала, что кто-то однажды поставил корзинку с ней, крохотным свёртком, у моей двери. Она даже не знала, плохо это или хорошо. Может быть, просто боялась узнать. Но без страха Тоня просила меня описать вид из нашего окна. В ней уже жил мир, неведомый мне, в котором присутствовали свои запахи, свои краски. Тоне просто нужно было знать, что её мир такой же, как наш…

…Пришедшие хорошо знали хозяйку дома. Они помнили вкусные обеды, устраиваемые ею для нищей творческой братии. Эта женщина при небольшом достатке, умудрялась покупать экзотические дорогие продукты и готовить изысканные блюда. За столом завязывались нужные знакомства. Через них мать художника пыталась решить проблемы своего сына: устроить выставку, выгодно продать картину. В то время она была остроумной и веселой, за ней ухаживали мужчины. Сейчас – разбитая горем, мучилась сердцем и сидела за богатым столом неестественно чуждо, и ей не было никакого дела до собравшихся, до самой себя. Лицо женщины было темно от какой-то страшной тяжелой думы, не покидавшей ее со дня смерти сына. И над столом повисла напряженность, будто под куполом цирка чересчур туго натянули канат. Он скоро лопнет и захлестнет канатоходца. Мать сидела угрюмо, уронив голову на руки. Вскоре, сославшись на нездоровье, удалилась к себе в комнату, предоставив гостям право самим распоряжаться за столом…

…Был только утренний синий-синий воздух над полем, над городом. Вдали, над лесом, он был густо-голубым, и были горы. Ему казалось, что голые, изрытые бороздами склоны этих гор, – это слова, написанные чьей-то рукой. Ему казалось, что узнай он эти таинственные знаки, и он бы открыл тайну бытия и тайну самого времени.

«Я глуп, как гений, – сказал он себе и улыбнулся. – Все к черту, к черту. Я просто боюсь того, что ждет меня». Он прошел еще шагов десять и, вспомнив о камне, остановился, посмотрел себе под ноги и замер от удивления. Он увидел под ногами то, что нельзя было объяснить ничем другим, как чудом: на дороге, у его ног, лежала небольшая гладко отполированная плитка, и на ней была изображена удивительно точными и живыми линиями голова овечки. Он так долго смотрел на изображение, что ему почудилось, что он слышит ее блеянье. Он нагнулся и взял в руки находку. И, несмотря на реальное ощущение плитки, он не знал, что у него в руке: мертвый камень или живая овца. Он немного питал отвращение к овцам, этим жирным и беспомощным стадным существам, но теперь, эта овца на рисунке, вызывала восторг, какую-то глубокую радость в нем, и почему-то две слезы появилось у края его глаз. Так было только тогда, когда он заканчивал очередную работу, свою. «Это не моя рука, – подумал он, но слезы, другие, уже катились по следам первых. – Это рука гения или бога»…

…Сыграли они свадьбу шумную, а Дуняша с той ночи тяжелая стала.

В положенный срок пришла пора Дуняше от бремени разрешиться, покликал Трофим повитуху – Угрюмиху, а сам ушел на двор, чтоб криков не слышать. Дюже мила ему Дуняша была. Не мог он мучений ее перенесть. А Угрюмиха напоила роженицу отваром дурман-травы, да приготовилась плод принять. Только не шло дите никак из чрева материнского, Дуняша уж губы в кровь искусала. Трофим метался зверем раненым по двору, кулаком грозил в небо. Ужно светать начало, петухи прокричали, когда на пороге дома появилась Угрюмиха, неся в руках тряпья ворох.

– На вона, на дите свое глянь, малой у тебя, – проворчала старуха, протягивая сверток Трофиму. Отвернул край дерюги Трофим, да и ругнулся матерно. Ребенок был на глаз кривой, зубат, да с горбом на спине.

– Тока вон чего сделалось-то, милай! Представилась жена твоя, – прошамкала повитуха, и перекрестясь, пошла со двора…

…Неожиданно обнаружилось, что память вообще представляет собою подобие перегоревшей золы, однородной массы, серого тумана. Из серого тумана совсем уже ничего не значащих событий, конечно, выплывают более или менее цветные островки, но цветными они только кажутся в сером окружении. По большому счёту, и они едва светятся. Самые яркие воспоминания бледны, будто приготовились умереть, погаснуть навсегда, и вызывают в память о себе кривую сентиментальную улыбку…. Нет, я не желаю вот так вот криво улыбаться! Где она, звонкая, лучистая радость…?! Ещё теплилась надежда на полузабытое раннее детство. Говорят, обычно всё самое звонкое и лучистое остаётся в детстве…. Я попытался вспомнить, но и там не нашёл, что хотел. Те же бледно-розовые гаснущие картинки. И с той же кривой улыбкой я провожал одну за другой. Вспоминались больше тревоги, неясности, желание скорей подрасти и узнать, не лучше ли быть взрослым…? Промелькнули последние, едва припоминаемые фрагменты, как выцветшие цветные фотографии, как полинявшие детские игрушки – и всё не то, не то, не то…. Вот – жизнь, можно сказать, от первой странички и… ничего…. Среди угасающих картин много разного: смешного, забавного, милого…. Если вспомнить, кое-что подкрасить, оживить…. Но зачем, зачем? – Лучше честно признаться: ничего особенного, ничего такого, что захотелось бы назвать месторождением известной мне радости. Ни в зрелости, ни в юности, ни в детстве… Книги и сказки – всё перебрал…. Больше предположений не оставалось. Никаких…

...А вот пьеса «Я ищу, и это очень важно» Светланы Клигман мне понравилась исключительно. Хочется даже это слово – «исключительно» – подчеркнуть или шрифтом выделить. И совсем не хочется много говорить. А ведь так всегда и бывает – о хорошем много слов не требуется, оно и без слов хорошо.

Но скажу вот что. Эта пьеса особенно понравилась мне даже не своей полноценной фабулой (а это, судя, в том числе, по пьесам, рассмотренным выше, скорее редкость сейчас); не абсолютной художественной целостностью; не тонким юмором вкупе с отличным языком (еще большая редкость – такие живые диалоги); не присутствием в ткани пьесы ярких акцентов (это, несомненно, будущие афоризмы), а авторской щедростью. Такая вот, насыщенная литература, густая, как хорошая сметана, встречается всё реже. Автор, опасающийся того, что всё, действительно, уже было сказано, вынужден расходовать свои творческий дар (если таковой имеется) крайне осторожно. Вот и получается, что на целый роман в несколько сотен страниц, дай Бог, одна-две хороших идеи. Водянисто-белая сметана из сухого молока. А здесь такая насыщенность, что даже не верится – как это она смогла, как не пожалела?! …И это очень важно. Спасибо...

…Оказывается, до нас Иван Саввич посетил моего одноклассника Гришу. Гриша был из подчеркнуто сытой семьи; он сам и его родители аж лоснились от перекорма, а в военное время на общем фоне это было особенно заметно. Был он, вроде, неглупым мальчиком, но науки, даже на уровне четвертого класса, ему категорически не давались. Стоя у доски, он растерянно озирался по сторонам, будто ожидая помощи от кого-то, а на лбу у него набухали тяжелые капки пота, которые медленно скатывались по щекам. Со стороны могло показаться, что ребенок плачет…

– Часа два с ним провозился, горло сорвал, – рассказывал учитель. – До чего все же заторможенный и запущенный ребенок…. А потом пригласили за стол…. Ну, там борщ, гуляш…. Прошло минут десять, и Роза Абрамовна задумчиво так говорит: "Подумать только, еще и сесть за стол не успели, а уже на пятьдесят рублей съедено!" Господи, за какие грехи мне такое? Да если б я мог, я бы ей тут же эти деньги на стол выложил…. И главное, она даже не поняла, что в лицо мне плюнула…. И еще спрашивает: "Куда вы, Иван Саввич, торопитесь? Будем еще чай пить"…

– Я не люблю тебя, и никогда не любил. Мы просто друзья, Ася! Классные друзья. Не усложняй! Позвони мне, как придешь в себя. Будем считать, что этот разговор нам приснился...

Уходит.

Я долго стою одна, открыв ветру ладони.

Холодно... и очень хочется смеяться.

Плакать я не умею, когда мне больно, я всегда смеюсь, конечно, если никто не слышит: этого смеха я стыжусь больше, чем другие стыдятся слез.

А сейчас... сейчас смеяться нельзя, сейчас – стыдно! Я в центре внимания, за мной наблюдают желтоглазые фламинго и ленивые тюлени у пруда, павлин нахальный подошел, пялится... Да Бог с ним, с пестрокрылым-то! За мной следит девятилетняя Мила.

Мила – моя двоюродная сестра, она очень странная и замкнутая, эта Мила, «не от мира сего», если вы понимаете, о чем я.

Впрочем, от такой жизни любой свихнется! Дядя ее тихо ненавидит, потому что она очень похожа на тетиного первого мужа. Тетя, думаю, любит, но очень сдержанно и даже незаметно, потому что боится обидеть дядю: он очень ревнив! Одноклассники над ней издеваются, учителя считают туповатой, а дети во дворе кидаются грязью и песком.

Обычно Милу спихивают бабушке, но сейчас спихнули нам…

…Федя сидел неподвижно и продолжал наслаждаться закатом и одиночеством. На Сейти не принято надоедать друг другу общением и навязывать свое общество. На Сейти принято созерцательное отношение к жизни и внутренняя погруженность в себя. На Сейти ценят, уважают внутренний мир другого и, как могут, оберегают его. Однажды, его чуткое, как и у всех сейтиан, ухо поймало одну из радиоволн, летевших с Земли. Это было напыщенное обращение очередного земного диктатора ни много, ни мало к земному человечеству. Этот диктатор ругал другого диктатора, что окопался в земном поселении с названием Багдад, и требовал от него немедленно установить по всему поселению и другим окрестным поселениям «демократию», угрожая, в противном случае, применить свою демократическую диктаторскую силу. Федя послушал его еще немного и в очередной раз удивился глупости землян. Демократический диктатор так часто произносил слово «демократия», что едва ли понимал и способен был в дальнейшем понять его смысл. Как же землянин, забывший, что такое «демократия», собирается добиться ее установления от другого землянина, который никогда не знал, что это такое?! Глупые, глупые земляне!..

…Серафим (Давиду). Это про то, какого чёрта мы тут делаем? (Доедает, откладывает тарелку.) Сейчас расскажу, как нас угораздило. Сотворил, значит, Господь Бог нашу Землю, населил разными тварями, включая людей. Сначала всё вроде хорошо было, а потом смотрит, ай-яй-яй, ошибочка в расчётах вышла. Что-то чуждое и разрушительное стало появляться. Ну, стало быть, противовес какой-то нужен. Вызвал он к себе самых лучших воинов Земли обоего пола и спрашивает: «Кто из вас согласится спасать этот грешный мир? На веки веков взять на себя тяжкий труд удерживать равновесие на этой планете? Тот, кто вызовется, героем самым великим станет. Только предупреждаю: чтобы на Земле люди спокойно жили, лишу я их способности помнить как о страшной опасности, так и о тех, кто их от неё бережёт.» Ну мужики затылки почесали, – кому охота безвестным героем быть? Никому. И тут баба одна, дурища, возьми и ляпни: мол, я готова и все мои потомки Землю от беды беречь. Бабы они, известно, дуры, разжалобить их проще простого. Мужики от облегчения прослезились, руку ей пожали: «Спасибо тебе, – говорят, – женщина, век тебя не забудем!» и забыли сразу, как ушли. С тех пор и страдаем… Бог обратно на контакт не идёт, понимает, что других таких идиотов ему не найти. Вот и остаёмся мы при своём из-за глупости нашей пра-пра-пра (не знаю сколько раз) бабки. (Зверским тоном.) Не люблю родственников!..

...Основной отличительной особенностью Критерия Будды от критерия Уолша, как мы видим, является положение о том, что у Будды отрицание какого-либо авторитета обосновывается одним обстоятельством: если то или иное учение или писание не ведет ко благу всякого и всех, то оно не может быть признано авторитетным, и наше субъективное критическое отношение к тому или иному учению или писанию обосновывается только этим объективным обстоятельством. В критерии же Уолша мы находим только субъективный фактор: если наш опыт будет отличаться от опыта других людей, то мы не имеем права признавать их опыт за истинный.

Напрашивается резонный вопрос: на каком же основании можно быть уверенным, что наш собственный опыт является истинным, а чей-то другой, противоречащий нашему, – ложным? Ответ один: на том основании, что наш опыт – это наше личное достояние, а чужой опыт – не наше личное достояние.

Но всегда ли бывает так, что наш опыт никогда не бывает ложным? Разве не существуют такие явления, как иллюзии, заблуждения, дезинформация и проч., которые приводят человека к тому , что его опыт может не соответствовать реальности?! А если рассмотреть опыт какого-либо шизофреника, неисправимо убежденного в истинности своего ментального и сенсорного опыта, – разве не увидим мы явное несоответствие его личного опыта реальному положению вещей?.. Чтобы не драматизировать ситуацию единственным примером из психиатрии, хочу обратить внимание читателя к истории науки, а именно – к истории существования геоцентрической картины мироздания. Ведь и сегодня, наверно, где-то есть на земле люди, которым их личный опыт восприятия действительности говорит, что Земля – это центр мироздания, а звезды и планеты вращаются вокруг нее. Но является ли это истиной?!..

...Степь. Выгоревшая трава. Две вытоптанные полосы колеи, уходящей за горизонт. Небольшой ветерок. Палящее солнце скрывали серо-голубые тучи. Изредка с неба срывались освежающие капельки дождя…

По дороге ехало транспортное средство, чем-то напоминающее увеличенных размеров трёхколёсный велосипед. Педали, цепь. Только колёс в нём не три, а пять. Вместо седла – деревянное сиденье, пустое внутри (для перевозки груза). Задняя часть транспорта представляла собой багажник в виде большого сбитого из дерева сундука. По бокам небрежно нарисована насмешливая тыквенная рожица в шляпе. К крышке сундука хитрым способом приделан складной навес из свиной кожи и металлических труб. На рогатый алюминиевый руль для удобства плотно намотана капроновая верёвка.

Водитель «Файвера» (а именно так называлось данное т.с.) сосредоточенно всматривался в горизонт. Монотонно крутил педали. Разные мысли лезли ему в голову.

Он размышлял об идиотизме человечества, доведшего себя до повторного средневековья. О старинных машинах, которые ездили сами, без твоих чрезмерных усилий… О гигантских домах, переросших облака… О птицеподобных приспособлениях, способных носить тебя по воздуху… Выгоревшие страницы журналов, огрызки книг, погрязшие в песках железобетонные руины – жалкие остатки столь загадочного и интересного мира… С каким интересом и досадным сожалением он рыскал по развалинам городов! Да, в детстве он изведал каждый уголок близлежащих руин. Именно там он нашёл свой шестизарядный револьвер 44-го калибра. Как хорошо, что технология производства пороха не ушла в небытиё, как многие и многие другие секреты мира, сгоревшего в ядерном огне…

Вспомнилась вчерашняя схватка с жуком-носорогом. Насекомым, размером с большую собаку… Как надоело есть белое желе внутренностей этих тварей! Хочется нормального мяса. Свинины, говядины, крольчатины на худой конец! Размечтался. Хотя бы крысу где-нибудь поймать или собаку забить – уже праздник желудка…

...Он вернулся из армии. Что было ему делать в родном селе, где всё-всё было предсказуемо на всю оставшуюся жизнь. А он, служа в армии, хоть и не близко, но повидал другую жизнь, наслушался всяких разговоров, друзья новые, не деревенские появились, с одним даже переписывался.

Он откликнулся на призыв комсомола (Грузия "шефствовала" над "нечерноземьем"). Он поехал. Ещё трое парней из его района, один даже из его села, ехали. Туда, на север, в "нечерноземье", где другая, интересная, кипящая жизнь…

Уезжали от каменистых улочек, узких горных троп, снежных вершин, от строгих родителей и суровых стариков, от всей этой вековой замшелой жизни.

Даже родители не смогли остановить его. Даже девушка, что ждала его из армии. Да ведь он верил, что вернётся…

 

 

 

Лилай Интуэри. Наноплакат (сборник фотоколлажей)

 

 

 

…Я, конечно, знала, что в коридоре сидит бабушка, и голос совести подсказывал, что нужно принять, посоветовать что-то, разобраться в ее делах, да и хотя бы просто поговорить. Но позвонили из дома – школьница-дочь, сказала, что ждет меня, учит на завтра русский, математику, и кажется, историю. Сейчас проверю уроки, еду приготовлю... А еще был муж, не чуждый одной исконно русской привычки. Ненавистная бутылка зелья стояла под столом, единственным в нашей комнате, за которым и уроки делали, и обедали. Каждый вечер, сидя на диване, я чистила картошку и слушала, как дочь читает.

Когда муж отлучался покурить на балкон, я знаком показывала дочери, что нужно молчать, подбегала к столу и быстро отливала немного водки в свою кастрюльку, пока он не вернулся. Потом выливала содержимое в раковину…

…Эма (сразу же, с абсолютно невозмутимым видом, как будто давно ждала этого, начинает стягивать с себя трико и одновременно говорит) – Я считаю, что его поведение совершенно недопустимо, в нашей компании работают весьма порядочные люди, в основном семейные, и никто никогда не приставал ко мне, не делал неприличных предложений, да я и не давала повода, ни внешним видом, ни намеками, я воспитана так, что просто не могу позволить себе какую-то распущенность, чтобы с женатым мужчиной, да еще ниже меня по статусу… (остается в одном белье и ложится на стол перед S) да разве я могу так рисковать своим положением, карьерой, чтобы какой-то Ноль…

S (снимает пиджак и начинает гладить Эму) – Кадровая политика компании должна способствовать развитию здоровых отношений между сотрудниками, и в этом плане мы добились хороших результатов, которые могли бы служить примером для всех членов общества. (расстегивает ремень на брюках и поднимает вверх руку, как бы призывая слушателей к вниманию) Уважаемые друзья и коллеги! Сегодняшней встрече и, в частности, моему выступлению, придается огромнейшее значение как внутри нашей организации, так и за ее пределами. И это понятно… (Эма кладет ноги на плечи S) Ведь уже долгое время мы не могли приблизиться к обсуждению основной цели нашей работы… (затемнение)…

…– Уходи, Леший, и подальше, по добру по здорову. Тут скоро не я буду ходить, а такие… чикаться не будут…

– Уйду, – обречённо сказал Лёха.

Козлов ушёл, даже не обсохнув, не выкурив сигарету.

Лёхе впервые захотелось пнуть пса, но тот всё не вылезал из-под низких, грубо сколоченных нар. Сафронов стал собирать вещи, скидывать в потрёпанный рюкзак нехитрое своё барахлишко.

Уходить надо в деревню, в родительский дом. Хотя дом-то его настоящий, древняя родная таинственная родина – здесь, под влажной сенью вековых елей, между красных смолистых стволов сосен, в запахе прелой хвои, папоротника, в шорохе зверя…. Не успеть уж избушку срубить, запас сделать к зиме где-то на новом месте, не успеть…

Уже больше года он не пил. И ведь и не хотелось ничуть, а в той жизни не мог без водки ни дня прожить. А бутылка на всякий случай была у него, "от простуды". И сейчас, не задумываясь, сорвал пробку.

… Думалось, что вырвался из той адской машины, перестал винтиком быть. Но нет, достали – иди-ка ты, винтик, на своё место…