…– Они сломали меня, сволочи! Им требовалась жертва, и они не остановились бы ни перед чем. Я тянул время, говорил, давайте дождемся приезда Дзержинского. Но они торопились, страшно торопились! Революция, все во имя революции! Но им было плевать на революцию. Они хотели только удержать власть и убивать.
Дора кивала ему, улыбаясь:
– А как жил ты? Что случилось с тобой потом?
– Расстреляли в 1938 году как члена контрреволюционной организации, – ответил следователь Храпов.
– Бедный ты мой, – шептала Дора, гладя крупную голову Петерса. – Было очень больно?
Храпов не удержался:
– Не больнее, чем убитым заложникам.
Дора взглянула на следователя лучистыми глазами.
– Зачем Вы мучаете его? Он свое отстрадал, довольно.
– Прости меня, – рыдал Петерс, по-детски пряча лицо у ее колен. – Прости ради Бога!
– Я прощаю тебя, – говорила Дора. – Теперь мы сможем уйти?
Они встали, поддерживая друг друга.
– Мои ноги исколоты гвоздями, – пожаловалась женщина.
– Бедная моя, – сказал Петерс, поднимая ее на руки. – Больше никто не обидит тебя, никто не посмеет сказать грубое слово, никто не коснутся тебя пальцем. Мы пойдем в поля, подальше от этих кровавых площадей, будем дышать полной грудью, купаться в чистых ночных заводях. Я научу тебя петь латышские песни.
– Ну, тогда тебе придется познакомиться и с нашими, – счастливо улыбнулась Дора.
– О, Готыню, – вздохнул Петерс, целуя ее бледное лицо…