Багров Сергей. Рассказ «Ночные воришки».

Валёк и Серёга – троечники. С грехом пополам закончили восемь классов. И вот слоняются по посёлку. Хорошо бы устроиться в кадры. Хоть на валку деревьев, хоть на сучки. Тут бы были у них и деньги. Жизнь покатилась бы, эх, нормально. Однако работы в посёлке нет даже взрослым. Отцы у ребят работают лишь сезонно, уезжая за сто километров на вахту, где ещё сохранился остаточный лес и можно немного подзаработать.

Родители за своих сыновей тоже переживают. В прошлом году купили ребятам по новой рубахе, кроссовкам и джинсам. Спасибо отпускникам, забиравшим у мальчиков целое лето лесные деликатесы. Лучше всего покупали они землянику с морошкой. Собирались юнцы за ягодами и нынче. Да появилась идея – брать ягоды не по вырубкам и делянкам. А рядом с посёлком, через реку, где совхозное поле, на котором уже поспевает садовая земляника.

Лодку для этого дела устроил Серёга. Отца дома не было у него, уехал с бригадой валить дальний лес. Так что и спрашивать было не надо. Сели в долблёночку – и вперёд!

Было 12 ночи. Никто не видел, как подкрались они к совхозному берегу, на котором таилась сладкая земляника. Была она крупной, почти с куриное яйцо. Потому и брать её было легко.

Тихо вокруг. Никого. Сторожа нет. А если и есть, то сидит где-нибудь да знай себе посыпает.

Мальчики предовольны. С час просидели они на грядках. Корзины с верхом! Пора и назад.

Вышли к изгороди, вбегавшей пряслами прямо в воду, где они оставили лодку. И удивились. Лодка была – и сплыла. Кто-то сел в неё и уехал. А может, сама она отвязалась? Ягодники смутились.

– И чего теперь?..

Багров Сергей. Рассказ «Жизнь за жизнь».

...Послышались в сенях шаги. Дверь открылась. Девушка на картине художника Васнецова, прямоугольные с маятником часы, отдушина на печи, висящая лампочка над столом глядели, словно обыскивая пришельца, как бы спрашивая его: кто такой? Откуда? Зачем явился? Старик же, сидевший на табуретке, взглянул на вошедшего безразлично, не собираясь его расспрашивать ни о чём.

– Александр! – представился тот с порога. Голос свежий и ясный, как с утреннего мороза. – Попал в передрягу! За что? Да за то, что меня грабанули. Двое. Меня же и сдали ментам как грабителя этих двоих. Пришлось убежать. Ничего. Я их всех там запомнил. Вернусь ещё к ним. Они у меня будут здесь! Как котята! – Нога Александра в мокром полуботинке колебнулась, вскидываясь носочком, словно он с неё сбрасывал этих котят.

Парень был килограммов под сто. Красивый, с волнистыми волосами, без головного убора, в кожаной куртке. Глаза весёлые, настежь, как раскрытые на весну блестящие окна. А на щеке – белая ниточка – шрам от ножа.

Татанов сразу понял, что парень бывалый, прошедший огонь и воду, однако с секретом, который нельзя раскрывать, и он не раскроет.

– Ну-ну, – сказал Татанов, – я же не видел, как ты убегал. Ни к чему это мне.

– Чудесно, отец! – Александр улыбался, сваливая с лица не только смеющиеся морщинки, но и неровную ниточку белого шрама. – У русского человека душа большая! Поймёт, не то, что ли иностранец!

«Иностранец-то тут при чём?» – не понял пенсионер, загребая рукой полукруг небольшого кухонного пространства:

– Давай проходи.

Парень, хотя и плёл небылицу, но нравился Татанову. Нравился прежде всего своим темпераментом, натиском бойкой жизни и неизвестностью: кто он? куда он? и почему оказался именно здесь, этакий взявшийся ниоткуда граф Монте-Кристо, незаслуженно пострадавший и теперь настроившийся на месть?

И пройти-то всего от порога к столу полтора десятка шагов. Но и эти шаги прошёл Александр так, как надо, ступая прочно, на всю подошву, отмечая себя в глазах хозяина чуть ли не праздничным человеком, кому не положено быть, как всем.

– Батя! Выпить бы мне! – попросил Александр. Но как попросил! Словно в просьбе его было то особое обаяние, какое склоняет любого, к кому обращаются с ним, на широкую русскую доброту...

Багров Сергей. Сборник очерков «Дорога в рай. Рассказы о Николае Рубцове».

...Николай понимал, что придут такие времена, когда люди будут друг друга понимать. Душевных людей в России, каких он всегда любил и искал, очень много, но беда в том, что они друг от друга находятся далеко, как если бы между ними глухой лесной перелесок, и от сердца к сердцу не докричаться.

В деревне ли находился поэт или в городе, везде стремился, чтобы рядом с ним были братья по духу, которые так же, как и он, охвачены единым порывом, единым стремлением запечатлеть духовную жизнь своей родины. У Николая Михайловича такая работа шла через поэзию. Его стихи и песни отражали историю России, суть русского человека, загадки его неповторимой души.

Рубцов воистину авторитетен в своём народе. Авторитетен по большому счёту. Буквально все социальные слои населения испытывают к нему, пусть и разновеликую, но любовь. Рубцов светится, как счастливое возвышение. И это потому, что для русского народа Николай Михайлович – самый глубокий и самый естественный выразитель его настроений.

Люди мечтают о чём? О том, чтобы жизнь была не просто свободной (свободы, как таковой, может быть, и не надо), не только материально более-менее сытой, но чтобы иногда улыбалось и счастье. Не насыщение жизнью, не довольство ею, а доволение жизнью – от Рубцовских стихов – через собственную душу. Душа полна и спокойна – чего ещё надо? Деньги нужны, конечно, но это не высшее устремление. Высшее – чтобы у людей от сердца к сердцу не было расстояния. Чтобы можно было друг до друга достучаться в любое время...

Багров Сергей. Повесть «Коряга».

...Максим даже повеселел, но, услышав шипенье снега под разбежавшимися санями, вновь возвратился в сегодняшний день.

За спиной оставался маленький город. А там, за рекой, куда Максим торопился, – лес, лес и лес. И по этому лесу, над берегом, будто тихая скры́тница, знай бежала себе дорога, та, что прячется среди ёлок и ведёт туда, куда ты её заказал. «К дому я заказал, – сказал вслух Максим и услышал, как в спину его, как бревно, шибанул наго́нистый крик:

– Стой, Коря́жина! Стой, кулацкий текле́ц! Стой, покудов не расстреляли!

Лицо у Максима медленно потекло. Стало бледным и удлинённым. А глаза улыбались. Не верил в то, что будут стрелять. В мирной жизни ещё ни разу в него не стреляли. А кричат для чего? Наверное, для острастки. Проверяют его на испуг. Максим опять улыбнулся: «Не дождётесь, не вашего теста. Вы кто для меня? Спевшаяся команда охотников до чужого. Вы всегда заодно, когда за вами казённая сила. С силой этой только бы головы вам и гнуть. Головы тех, кто не может себя защитить. И я не могу. Однако же постараюсь»…

Выстрел. По потной хребтине коня просвистела свинцовая смерть. Не задела. Но тут ещё одна смерть.

Конь осел. Но сразу поднялся. И вдруг повернул резко влево. По целому снегу. Нельзя же туда! Лёд ещё не окреп. Там не снег, а обман, под которым таится талая хлябь.

Выправляя коня к дороге, Пылаев услышал, как бухнуло впереди. Маршал стал приседать.

Не было времени, чтобы броситься к постромка́м и немедленно чиркнуть ножом, дав возможность коню самому, без саней выбираться из льда. Однако нож был в хозяйственной сумке. А та – неизвестно и где. «Господи-и! – молвил Максим. – Неужели всё это не кажется мне? И коня не спасу? И зерно утоплю?». О себе он забыл.

Конь заржал, будто жалуясь на оглобли, привязанные к нему. От оглобель, державших гружёные сани, навалилась на плечи животного страшная тяжесть, выворачивая, как кольца, заскрипевшие позвонки. Конь стремительно погружался. Не стало видно ни ног его, ни хвоста, ни спины. Наверху лишь одна голова да бурая грива, распластавшаяся, как крылья раненого орла.

Всплеснуло и хрустнуло. Это зубы коня. В последнем порыве, спасая себя, конь схватился ими за кромку мокрого льда. Но лёд затрещал, и конь, пустив пузыри, опустился в пролом...

Багров Сергей. Повесть «Граница».

...Митя молча вгляделся в слепую, без окон, баржу, из трюма которой зашевелилось что-то живое, превращаясь в цепочку людей, один за другим потянувшихся к трапу.

– Откуда они? – удивился.

– С Кубани, – сказал Краснолобов, – вчера их тоже сплавляли на такой же точно барже.

Рябков не вспотел, но вытер платочком свой лоб.

– Горемыки из горемык. Птицы весной назад возвратятся. А эти?

– Этим – каюк, – сказал уверенно Краснолобов.

Митя смотрел на гладкие валуны и перевёрнутые вверх днищем лодки, на которых справляли трапезу выселенцы, для кого сегодняшний вечер был, быть может, последним, ибо рядом стояла, дыша им в затылок, слепая осенняя ночь, а в ночи – уходящая по реке в неведомое баржа. Смотрел Рябков на людей с отобранной родиной и испытывал стыд, словно был перед этим становищем он повинен.

– Давай-ко, Броня, отсюда. Пошли, – предложил Краснолобову.

Краснолобов не был заносчивым человеком, но любил подтрунивать над людьми, в которых вдруг замечал замешательство или слабость.

– Что-о? Задрожали коленки?

– Что есть, то есть, – согласился Митя.

– А я предлагаю туда! – Краснолобов кивнул на серую ровность реки, на фоне которой темнели разбросанные фигурки.

– Я лучше домой, – отказался Рябков, для чего-то расстегивая пиджак.

– Храбрец! – брезгливо выцедил Краснолобов и, хотя не хотел он туда, к этим выброшенным из жизни обитателям Черноземья, наперекор своему настроению, тронулся к ним.

Митя, словно его уличили в чем-то неблаговидном, вспыхнул. «Нет!» – сказал сам себе и, застегивая пиджак, прыгнул с берега на откос, осязая текучесть песка, поплывшего вместе с его ногами по склону...

Багров Сергей. Историческая повесть «Восьмая жена».

...Марии не надо было изображать величественную царицу. Быть таковой ей велела сама порода. Плавная плавающая походка, блещущий золотом дивный кокошник, платье с искрами бриллиантов, играющие алмазами пряжки туфель, мраморно белая шея, само лицо с повелительными глазами – всё в ней было неотразимым, изящным и грациозным. Скрывавшийся под складками пышного платья живот она несла, как восточный сосуд, всем своим видом давая понять, что это и есть её главная драгоценность.

Прошло то время, когда приходилось остерегаться не только мужа, но и всех его родственников, включая царевича Фёдора и его супругу Ирину, а также всех приближённых царя, таких любезно-приветливых внешне, и таких затаившихся изнутри. Каждый из них жаждал власти, которая тем скорее к ним приближалась, чем беспомощнее и хилее становился Иоанн.

Преобразилась Мария. Куда б она ни пошла, её всюду сопровождали усердные слуги, открывая перед ней как дворцовые двери, так и дверцы в лаковую карету, перед которой стояла шестёрка белых с яблоками коней.

Раньше редко куда она выходила. Теперь её день начинался с обхода кремлёвских палат, мастерских, погребов, чуланов и служб. Делала строгие замечания поварам. Придиралась к барышням-белошвейкам. И вообще сама не заметила, как оказалась на той высоте дворцового положения, когда с ней стала считаться вся кремлёвская знать, военные выпучивали перед ней грудь и глаза, боярские жёны делали реверанс. Все её желания стали немедленно исполнимы. До ненужного много было роскошной одежды, золота, украшений, улыбок дворцовых людей, сногсшибательных гардеробов. Но это до той лишь поры, пока остаётся она царицей. А после? Что будет после того, как скончается царь?..

Багров Сергей. Повесть «Вторая вода».

...Коротка июньская ночь. Ещё не успела уйти, как тут же из тёмной дубравы встал, разрастаясь, пшеничный суслон, щедро разбрызгиваясь лучами.

Утро! Было оно просторным. На всю Молого-Шекснинскую пойму, где просыпались деревни и города.

Аристарх Иванович встретил его широкими взмахами косовища, подрезая траву косой, на жале которой, будто лисёнок, резвилось игривое солнце.

Младший сын его долго стоял на краю травянистой террасы, решаясь прыгнуть в реку, только так, чтоб попасть головой и руками в весёлую рожицу солнца, которую то поднимала, то опускала маленькая волна.

Старший – рыбу ловил, заплыв на лодке к двум островкам, и весело было ему наблюдать, как на кончике лески, стоило только подсечь, серебристо взвивалась сверкающая добыча, перелетая над ним по воздуху на поляну, где в осоковом холодке таилась тарка воды с неподвижно стоявшими в ней краснопёрыми окунями.

Ольга Петровна доила корову и щурилась оттого, что солнце, шмыгнув в слуховое оконце, бойко шарило по подворью, по пути облизывая её.

Полина тоже зажмурилась, увидев, как из колодца, откуда она поднимала ведро, вместе с водой выбрызнуло и солнце, хватив своим всполохом по глазам.

И только двухлетний Витёк, сердито сопя губами, не чувствовал солнца, ибо лежал в кроватке и зорко рассматривал сон. Снился ему одноглазый мужик, который ножом замахнулся на маму. И в это время выстрелило ружьё...

Багров Сергей. Повесть «Сабля».

...Саблин ходил за морошкой. Брал её в пяти километрах, на Сычьем болоте. Возвращался с полной корзиной.

Грохот, который он уловил сквозь шелест деревьев, его встревожил, и он ускорил свой шаг.

То, что увидел он, выйдя из леса к своей поляне, показалось невероятным. «Мерещится мне, мереск стоит у меня в глазах, – сказал самому себе. – Этого быть не может! Куда я пришёл? В никуда! Был дом, были постройки, был огород. А где это всё?» Но тут он увидел бульдозер. И Михаила Петровича разглядел. Трактор с хозяином Еловца стояли на берегу так уверенно и привычно, будто они находились на этом месте всегда.

«Спокойнее, – приказал себе Саблин, – без рук». Спасаясь от комаров, был он в зелёной, застёгнутой до конца всеми пуговками рубахе, в лёгких кирзовых сапогах и белом, завязанном на затылке платке – ни дать ни взять флибустьер из «Острова сокровищ». Пройдясь по чёрному, со следами от гусениц, взмолотому участку, где ещё утром стоял его дом, он вышел на берег, откуда увидел оконную раму, обломок фронтона и несколько брёвен, плывших по Ляле в сторону Еловца.

– Изболомы! – сказал он, медленно поворачиваясь к незванцам. – С винтов посходили! Да вы знаете, с кем связались!

– Я же, Саблин, тебя как будто предупреждал, – ответил Трофимов, – что если не съедешь отсюда, то будешь дело иметь со мной! А я на ветер слов не бросаю!

Брови у Саблина выломало углами, худое с тяжёлым носом лицо окидало багрянцем, как у охранника нефтебазы, обнаружившего пожар.

– Поганец ты, Михаил Петрович! И те, кто припёрлись с тобой на мою территорию – тоже поганцы!

– Но, но! – поднял голос Трофимов.

Саблин сделал к нему разгневанный шаг. Трофимов попятился...

Багров Сергей. Сборник рассказов «Два рассказа».

...В складе было прохладно и мглисто, свет поступал лишь в одно, под самую крышу посаженное оконце. Какие-то бочки, ящики и корзины. Пахло луковой шелухой. В ящиках были зелёные помидоры. За ними – мешки. Целый пригорок. Колюня пощупал. Круглое. Яблоки, что ли? Было трудно, но он пропихнул сквозь завязку в теснейшее горло мешка кисть руки, достал оттуда один кругляшок. Разумеется, в рот. Тьфу! Картофелина с землёй.

Колюня засомневался: есть ли вообще тут арбузы? Пыхтя, прокарабкался по мешкам. Поднялся на самый пригорок. Хотел углядеть, что там дальше, за ним? Но тут послышался говор мотора. Машина!

Из-за ворот так мяукнуло, что у Колюни мурашки по коже. Надо бежать! Он и рванулся, да ноги вдруг провалились. Еле их вырвал. Одну – без обутка. Пока вытаскивал сапожок, обувал его и спускался, прыгая на пол, машина уже подкатила к воротам. Куда же деваться? Колюня, как заполошная мышка, заюркал вправо и влево. Спрятался было за бочку, но мигом смекнул, что включат свет и сразу найдут.

Когда одна за другой скрипнули дверцы машины, Колюня взлетел воробьём на высокую бочку и, зажмурившись, спрыгнул в какую-то слякоть. Тут же приметил свисавшую крышку, закрыл себя ею и затаился. «Пережду, – возбуждённо решил, – здесь меня никогда не найдут»...

Багров Сергей. Исторические повести «Дважды молодцом не быть».

...Показалась река, кусты бересклета, чёрный скелет горелой сосны. Уже вечерело, солнце свалилось за лес, оставив над ёлками отсвет заката, когда конвоиры сошлись в один ряд и, наведя на подстражных секиры, стеснили их к бровке обрыва, откуда точило речным холодком. Два высоких стрельца подошли к татарской телеге, взяли оттуда по колотухе и возвратились назад, выжидающе глядя на божедома.

Татарин, наметив несколько жертв, достал из кривого чехла длинный нож. Подошёл к молодому, тучному в брюхе детине, сунул лезвие в низ живота, и когда тот со стоном осел, полоснул по верёвке меж рук и решительно сдёрнул кафтан. Затем, пропустив двух одетых в нищую гُуньку посадских, приблизился к бусому старику в суконном, с поясом, доломане. Старый заплакал, попятился, низко согнулся, пряча живот далеко под себя. Но татарин знал много разных приёмов, как можно коротко убивать. Рука его потянулась к дрожащим ладоням, которыми бусый пытался спасти живот от ножа, и вдруг, изменив направление, мягко всадила лезвие в шею.

Брагина бил ледяной озноб. Божедом подошёл к целовальнику Кеше, приметив на нём сапоги с оторочкой. Приказал ему сесть. Копыто, следя замороченным взглядом за страшной рукой, опустился на землю. Сволакивая сапог, божедом раздевающим взглядом прошёлся по Фенковым старым бахилам, штанам, азяму и колпаку.

Брагин вспотел, ощущая, как грудь обвалило чёрным желанием сделать что-то наперекор. Тараща глаза, он дёрнул кистями, с которых змеёй свильнула верёвка, и прелым носочком бахилы прицелисто пнул. Слыша хруст переносья, с каким татарин свалился, сжимая под мышкой добытый сапог, метнулся вперёд, под секиру стрельца, озаряясь на миг догадкой, что самый блаженный есть тот, кто не знает разницы между жизнью и смертью. Секира стесала с плеча длинный лоскут азяма. Стрелец впопыхах промахнулся, и Фенко, шлёпнув его по круглой башке, удивился, что стражник от этого зашатался и, обмякая, уселся в густой бересклет. «Спасусь!!!» – проревело в груди, и Фенко порывисто прыгнул. Но, не услышав топота ног, обернулся...

Багров Сергей. Повесть «Строгие рамки».

...Стояла весёлая осень с золотыми возами хлебов, отвозимых с полей к овинам, сытым мычаньем коров и летящим тенётником над проселком. Сови́нское утопало в широком разливе осыпающихся черемух. Просвечивая листву, солнце торжественно поднималось, обещая и нынешний день переполнить праздничным светом.

В предощущении встречи с роднёй Борзенин был бодр и весел, в каждом встречном видел занятного человека, с кем хотелось поговорить. С языка его радостно, как рябки, слетали приветливые слова.

– Нюр! – кричал он с телеги высокорослой с мужскими плечами, в мужском картузе жене охотника Дорофея, возвращавшейся с ягодами из леса. – Э́ко ты рано встаёшь! Неужто так много брусницы, что цельну корзину успела набрать?!

Нюра, баба проворная на язык, при виде весёлого возчика, чуть корзину не обронила.

– Ягод много, – сказала о ягодах, хотя думала о другом, – берём их всижа́чку, а то и влежа́чку! – И, перебито вздохнув, показала охотничьим картузом куда-то вдоль улицы к дальним посадам. – А ты почему не с семьей? Неужто сбежал?

Галактион не понял вопроса и рассмеялся:

– Ничё не сбежал! Из волости еду! Как видишь, к семье!

Возле большого поповского дома, где находился сейчас сельсовет, над крышей которого трепетал красный флаг, возница увидел пасечника Никиту, дряхловатого, с голеньким черепом старика, который, завидев его, вместо того чтобы с ним поздороваться, вдруг встрепенулся и сиганул по целой траве куда-то к сараю.

– Дедо! – позвал его, было, Борзенин. Но тот не откликнулся. «Странно», – подумал Галактион и, придержав коня, вновь разглядел проворного старикана, который стоял за углом сарая, выглядывая оттуда. Малолицый, с голой, как яйцо, головой, шустрый и неприметный – ни дать ни взять сам батюшка-подсара́йник.

– Иди сюда! Побеседуй! – позвал Борзенин, ибо знал старика, как дружка своего отца и поба́сника-частослова, кто в селе ни одной беседы не пропускал.

Пасечник только плечо повернул. Был – и не стало его. «Ничё не пойму», – изумился Галактион.

Больше того, у колодца с шатровой крышей, где несколько молодух и баб в сарафанах с цветами, едва поравнялся он с ними, даже попятились от него. А когда он сказал: «Здрасте, товарищи-девки!», так уставились на него, словно увидели смертника на телеге.

Однако совсем его одивил Василий Попов, хозяин самых красивых в Совинском хором, сосед по жилью, крупнолиций мужик, с подстриженными в кружок белыми волосами, кто был Борзенину первым другом.

– Здорово, Васюха! – махнул ладонью Галактион.

Васюха около дома колол дрова. Отставив топор, подошёл поближе к телеге.

– Ты, парень, кто? – спросил он, скованно улыбаясь.

– Василей! Ты что! Не узнал? Это я – Галаша Борзенин!

Василий отпрянул:

– Нет! Нет! Он – другой! Его нету теперь! Он уехал! И жена с ним уехала! И робёнки! И матерь с отцом!

– С ума вы тут все посходили! – рассердился Борзенин и, дёрнув вожжами, направил Графа к соседнему с деревянной утицей на князьке́ и белыми рамами пятистенку...