Маркович Дан. Повесть «Белый карлик».

...Вспомнил, в армии говорили – по коже не елозь, боль и врагу не нужна. Сильно ударь, потом потяни… лучше, если глубже. Степашка, он разведчик, знал, что говорит. Жертва собственного образования – тело его сразу нашли, а голову два дня искали. Потом обнаружили в мирной деревне, на ограде, смотрит в пустое поле, песок да небо в глазах.

Бритва в порядке оказалась, сделал все как полагается. Сначала на одной руке потянул, в двух местах. Главное – в локтевой ямке, там богатое снабжение, вена толстая… Действительно, терпеть можно. И с другой стороны – р-раз, два! Все, больше не придется терпеть.     

С кровью у меня тоже полный порядок, хорошо текла, сильно. Видно, что стремится дурное тело покинуть.

И долго текла, яростно, живо… потом замедлилась, тонкие струйки сочатся… дальше еще слабей – капает, капает… Но в тазике уже прилично накопилось, дна давно не видать. В голове завертелось, вспыхивают перед глазами огоньки... И я потерял равновесие, начал падать со стула. Ничего не соображая, ухватился за дурацкий импортный нагреватель. Пальцы зашипели. Или я зашипел, не знаю, но боль была потрясающей. Не в том смысле, что сильная – она меня потрясла и вернула к жизни. Решение умереть сразу потеряло силу. И я не то, чтобы захотел жить – мерзость это, жить… я раздумал умирать...

Маркович Дан. Роман «АНТ».

...Что я мог сделать, писака вшивый, вот кто я перед ними был, к тому же неудачник, странный тип с подозрительным знанием чужого языка... закрытый, молчаливый, одинокий... непьющий, а это неизгладимая погрешность. Злость во мне росла и отчаяние, с каждым днем. И в один день мне пришла в голову мысль, что я должен сжечь свои рукописи – прилюдно, чтобы ... Так совпало, я должен был защитить зверей от людского подонства... и я решил попытаться еще раз – что-то в жизни кончилось, кончалось, истончилась моя защита... как когда-то оголилось мясо на ногах. Я не знал, как дальше жить, но чувствовал, что должен сжечь пути к отступлению, уйти не оглядываясь, а придет другая жизнь или нет, как получится.

Я вывесил свои плакаты, и утром теплого сентябрьского дня вынес из дома табуретку, большую кастрюлю и кучу бумаг. Сел, потому что долго стоять не смог бы, и начал рвать по листочку – пополам, на четвертушки и отправлял клочья в бак. Когда в нем накопилось около половины, я поджег бумаги и постепенно добавлял. Около меня собралась кучка людей, они молча наблюдали. Потом начались разговоры, одни стыдили меня, они где-то прочитали, что рукописи не горят, другие считали, что избранный мной метод варварство и уничтожение культуры, а самые злобные только усмехались и крутили пальцем у виска, "кому его рухлядь нужна... псих, пусть сжигает..."     

"От ненужного решил избавиться..." – кто-то сказал отчетливо и внятно, а может мне показалось, и голос был мой. Я взял рукопись, которую писал несколько лет. Первый черновик, он главный, из него ясно, останется ли что после удаления болтовни, засоряющей страницы, выживет ли тонкий скелетик, обтянутый пленкой живого мяса... Бывает, что все исчезает, расходится бульонным кубиком в кипятке. Триста девяносто восемь страничек, из них могла бы сложиться крепкая сотня. Теперь не сложится. Если каждую пополам, потом еще раз, и неторопливо в огонь – час с лишним, вот вам спектакль, веселитесь. Когда горят книги и рукописи, еще есть надежда. Если горят черновики, задумки, планы – невозможно жить...