Мендельсон Иегуда. Рассказ «Прощение».

...Нужно ценить живых. Следует научиться любить, давать ощущение близости, радости общения при жизни.

И надо просить прощение у обиженных пока имеется возможность...

У нас это принято делать перед Судным днем…

Ну а если, не дай Б-г, человек уже ушел в лучший мир, а ты чувствуешь, что так и не попросил у него прощения...

Чувствуешь себя виновным (а кто не ощущает после потери близких?).

 

Еврей может просить прощение и у ушедших. На кладбище должны собраться 10 евреев (кроме самого просящего), и в их присутствии просят прощения.

А те, как настоящие судьи, заявляют вслух: «Прощено тебе. Прощено тебе»…

 

И вот уже, сняв обувь, мы по очереди подымаемся на могилу матери и с подозрительной дрожью в голосе, волнуясь страстно просим прощение у самого дорогого на свете человека...

 

Любовь продолжается и после смерти...

Мендельсон Иегуда. Рассказ «Последняя встреча с Давидом Бен Гурионом».

...Бен-Гурион приехал туда и после бурного собрания кибуцников заявил:

«Ленинисты – за мной, сталинисты – остаются здесь»…

Молодой еще не ставший на ноги кибуц распался на две части, развалился на кибуц меухад и кибуц ихуд, разделенные только колючей проволокой и… нетерпимостью, ненавистью, болью, витавшими в самой атмосфере…

По обе стороны остались братья и сестры, родители и дети, друзья и приятели…

Когда я там начал работать после 3 месяцев ульпана в Тверии, то к тому времени там за три последних года «прошло» около 27 врачей.

И не только «катюши» из Иордании и иногда Сирии были этому причиной.

Напрасная ненависть, идеологический кретинизм, бенгурионовщина (как сталинщина в СССР)…

 

Я застал разбитых, побитых, обескровленных людей, по природе своей – первопроходцев, пионеров, русских интеллигентов…

Многие долгими бессонными ночами плакались мне на чисто русском языке...

Мендельсон Иегуда. Рассказ «Павлик Морозов».

...Отец иногда уходит в слушание, а я все время наслаждаюсь его близостью, нашей «тайной».

– Что вы проходите в школе?

Из всего я вспомнил рассказ о Павлике Морозове, видимо, решив пройти отцовское испытание, ведь он не так часто разговаривал со мною наедине…

– Героический поступок пионера Павлика Морозова…

После недолгого раздумья:

– А что ты думаешь о Павлике?

– Ну, он – герой. Выявил кулаков, которые эксплуатировали крестьян. Их поймали и наказали по заслугам… Я думаю, еще недостаточно…  А его зверски убили. Мальчика, храброго героя…

– Но ведь он донес на родного отца?!

– Ну и что, что на отца. Ведь тот был бандит, преступник.

Непродолжительное молчание. Потрескивание приемника. Зеленый глазок подсвечивает половину родного мне лица. И шепотом, на выдохе:

– А ты тоже бы так сделал? Выдал бы отца?

– …А как же… Конечно, если бы отец был врагом народа…

Если бы был преступником перед советским государством…

– Так иди сейчас, выдавай. Я же слушаю радио, которое запрещено. По-ихнему – совершаю преступление, не зная в чем оно заключается...

Мендельсон Иегуда. Эссе «Звонок через вечность».

...Прошли годы, долгие и нелегкие годы... Кибуцы, Кирьят-Шмона под ливано-советскими «катюшами» (от 2-х до 30 в день в течение 6-7-и лет); выросло «поколение бомбоубежиц», которые были уверены, что нет более надежного и домашнего места, чем протухлое, сырое, холодное и мрачное бетонное бомбоубежище. В тяжелейшие времена и там звучал согревающий и несущий Надежду голос... Три войны... Хайфа с лечебными вечерами для новоприбывших, а потом – для пострадавших от Чернобыля... И переполненные залы (200-700) очарованно слушали далекий и такой близкий голос, завораживающие мелодии, тайную тишину Одиночества... Одиночество...

– Где ты, наша Люда? – звучало в замершем зале...

Мендельсон Иегуда. Рассказ «Буханка хлеба».

...Хлеб выпекали из невероятного состава, где натуральной муки была самая малость. В нем попадались и опилки, не говоря о мелких камешках, щепочек и прочей «нечисти». Говорили, что находили и тараканов, и мух, и иногда даже запеченных мышат. Но каким вкусным был этот хлеб с припеком толщиною в сантиметр, т.е. недопеченной каймой! За таким хлебом, выдаваемым на карточки, мы выстаивали долгие, дремучие и небезопасные очереди, иногда занимая ее с вечера. Хлеб значил все. Пайка (кажется, 150-300 гр. на душу) не хватало даже «заморить червячка»...