Сотник Александр. Роман «РеалIST».

…– Слышь, Перейра, у тебя план еще остался?

– А как же? Целый косяк, – с гордостью ответил Стасик.

– Взрывай, – говорю, – дай догнаться животине. Глядишь, осмелеет и с криком «банзай» катапультируется.

Но Фома больше курить не хотел. Его шатало на ветру как внезапно протрезвевшего альпиниста. Он отворачивал морду от папиросы и жалобно блеял. Улучив момент, Стасик ухватил животное за копыта и вместе с ним покатился вниз, прямо на меня. Я чудом успел спрыгнуть с пристройки на землю, едва не сбив Гудмана с ног. Кафорин пробил телом шифер пристройки, и вместе с Фомой рухнул внутрь. До нас донеслось протяжное «бе-е, бли-ин!..». Мы бросились к деревянной двери и, распахнув ее, обнаружили Санбоя, копошащегося в стогу сена. Козел пулей выскочил на волю и, дико подпрыгивая, умчался в сторону дома своей хозяйки…

Сотник Александр. Повесть «Симфония для пауз ».

...Женя Забудько обладал вопиющей фамилией, но при этом был злопамятен. Мог, например, позвонить в два часа ночи и сказать:

– Ладно, я тебя прощаю.

– За что?

– Помнишь, как ты меня послал?

– Когда?

– Два года назад. Считай, что ничего не было.

– Ты в курсе, который час?

– Ну, хорошо. Я тебе припомню… – и повесить трубку.

Женя был барабанщиком. В начале восьмидесятых расклеил объявление «Учу стучать». К нему пришли. Позже он сокрушался:

– Скажите, кто над кем издевается: власть надо мной, или я над советской властью?

С ним постоянно происходили дикие случаи. Однажды, играя на похоронах, он пьяный упал в могилу. Его вытаскивали со словами «что, не видишь? Тут уже занято!».

– Нигде покоя нет, – жаловался Женя.

Внезапно оркестр распустили, Женя остался без работы.

– Народ ненавидит Шопена! – восклицал он. – Видите ли, веселее хоронить в тишине! Никакого уважения к покойнику.

Впрочем, грустил он недолго. Москву захлестнула клубная лихорадка, и его способности расцвели, как сорняки в компосте. Женя собрал группу «Молчание ягнят». Именно тогда он пригласил меня спеть в театре мимики и жеста. Я спросил:

– Издеваешься?

– Ничуть. Там классные телки, и чуваки на шестисотых. Бабками швыряются только так! И потом, кто сказал, что – немые? Шумные – оглохнуть можно!

Я приехал, как и договаривались, к восьми. Женя встретил меня отчаянной жестикуляцией.

– Ладно, – говорю, – болтай, не стесняйся.

– Представляешь, они слова воспринимают по губам, а музыку по низким частотам.

Я осмотрелся. Помещение напоминало чаплинскую декорацию. Судя по зрительской мимике, здесь разгорались нешуточные страсти.

Ко мне подошел мужчина с внешностью злодея-любовника.

– Э… ф-фы… б-бу… пэ-э? – сказал он.

– Он спрашивает «это вы будете петь?» – перевел Женя.

Я кивнул. Злодей-любовник достал из кармана сто долларов:

– Э… фа…

– Бери, это тебе, – пояснил Женя с видом полиглота.

– Ладно, я уже понял.

Рядом с нами энергично размахивали руками трое молодых людей. Заметив на себе мой любопытный взгляд, они спрятали руки в карманы и затаились.

– Боятся проболтаться, – цинично заметил Женя.

Зал живо заполнялся темпераментной молчаливой толпой.

– Я открыл гуманную концепцию, – философствовал Женя. – Искусство ассоциаций. Музыка – глухим, живопись – незрячим.

– И что тут, – спрашиваю, – гуманного?

– Очень просто. Музыка – это вкус, цвет – это запах. Органы вкуса и обоняния есть у любого индивида.

– По-моему, пахнет ницшеанством.

– Ну, скажи, с чем у тебя ассоциируется коричневый цвет? Только без пошлости.

– Если без пошлости, то с тобой. У тебя коричневые джинсы.

Женя обиделся:

– Ты это зря. Я тебе серьезно. Представь, «Последний день Помпеи» – это томатный сок, а «Реквием» Моцарта – хвойный дезодорант.

– Почему хвойный?

– Венки, старик, венки и слезы…

В тот день мне аплодировали молча...

Сотник Александр. Роман «Рекламist ».

...Светка Карпина ходила и шипела по углам:

– Ненавижу! Почему деньги вечно у заказчиков, а они – идиоты? Женька, ответь!

– Что, – спрашиваю, – случилось?

– Какой-то придурок написал креатив про мороженое, и теперь нам нужен пингвин. Какая тварь это придумала?

Этой тварью был я. Пару дней назад Шеф вызвал меня в кабинет и сообщил о новом аврале. Вообще-то, аврал – это нормальное состояние российского бизнеса, но на этот раз Шеф был особенно взволнован.

– Если вы не напишете, то все! Заказчик уйдет к Леонтовичу. Вы знаете, кто такой Леонтович? Это – безнравственный неврастеник, вооруженный смехотворной истерикой; это акула в луже крови!

Короче, он нарисовал впечатляющий портрет врага: я даже испугался.

– Напишите, выкручивайтесь, как хотите! – заклинал Шеф. – Представьте сценарий сегодня в пять часов.

– Но сейчас уже половина третьего! – Воспротивился я.

– Либо вы – профессионал, либо я займусь поиском новых кадров! – Угрожал Шеф. – Наморщите ум: скорость мысли превышает скорость света! И поглядывайте на часы, дабы не расслабиться.

Поначалу я подумал о полярной экспедиции, но тут же вспомнил, что подобное уже есть. Белые медведи тоже отпадали в силу обилия таковых на экране. И тогда я пошел методом совмещения несоединимого. Так в жаркой пустыне появился пингвин, спасающийся от нестерпимой жары путем поедания мороженого. Он шел по барханам, весело приплясывая и таща за собой тележку с рекламируемым продуктом. Идея Шефу понравилась.

– Ведь можете, когда на вас орут! – Похвалил он. – Я только что разговаривал с заказчиком. Завтра же сценарий запускаем в производство.

Так я разбогател на триста долларов, а Карпина получила неприятность, и теперь с ненавистью смотрела на меня:

– Ты что, актерами обойтись не мог?

Приходилось оправдываться:

– Я-то тут при чем? Заказчик принял. Я подумал, что Савка в компьютере нарисует…

– Щас! Как же!.. Жди!.. Чертов заказчик хочет живого! Подлинность ему подавай!

– Позвони в зоопарк, – говорю.

– Да звонила уже. У них какой-то карантин. Завелась какая-то зараза. Директор ни в какую не соглашается. А съемки уже завтра.

– Тогда в цирке узнай.

– Какой ты умный. Там такую сумму запросили, что – до свидания, бюджет! – Ее, бедняжку, уже колотило. – Что ты молчишь? Сам придумал, а теперь – в кусты?

Гудман сказал, что пингвины в России – большая редкость; Гельфанд выразил готовность лично переодеться в пингвина и покрякать. Карпина обозлилась еще больше:

– Ты тощий. У пингвина «тело жирное в утесах». Вспомни классику!

– Ну и что? – Ничуть не обиделся Савка. – Он же в пустыне: вспотел и отощал.

Шеф каждые полчаса накалял обстановку:

– Уже нашли? Поторапливайтесь!..

Карпина стала звонить по знакомым. Ее речь на том конце провода принимали адекватно.

– Птица такая, во фраке, с клювом и недоделанными крыльями! – Объясняла по телефону Светка. – Дома не держите?.. Зря, это сейчас модно. А у соседей есть?.. А у друзей?.. Нет, рептилиями не интересуюсь… Какая, на фиг, игуана?.. Я же говорю: пинг-вин! Повторяю по буквам: Подонок, Идиот, Нахал, Гад, Выродок, снова Идиот, и еще раз – Нахал!..

Ее раздраженность с каждым последующим звонком все больше принимала форму бешенства:

– Ненавижу сценаристов! Оближут заказчиков, а мне пыхти! Ой, не могу. Надо выпить. Женька, будь другом, сгоняй за пивом.

Надо было хоть как-то реабилитироваться. Я оделся и побежал в ближайший магазин на Пятницкой. Здесь было много народу. Винный отдел находился рядом с рыбным, и я случайно услышал разговор продавщицы с невысокого роста мужичком. Мужчина был одет в дорогое пальто, его голову покрывала каракулевая шапка брежневского фасона.

– Привет, Сергеевна, – сказал мужчина. – Мне как всегда: десять кило минтая.

– Ты же сегодня утром уже брал? – Удивилась Сергеевна.

– Да все слопал, прорва арктическая, – пожаловался он.

Я навострил уши: арктическая прорва – это никак не кот. Тем более, какой кот поглощает рыбу в таких бешеных количествах?..

Я подошел к мужчине и, извинившись, витиевато поинтересовался:

– Какого рода животное имеете счастье держать в своем доме?..

Сотник Александр. Повесть «Кнут и Пряник».

...Студентка Екатерина Снегирева была девицей без комплексов. «Препод» Подуременных пригрозил ей двойкой за сессию. После лекции она подвалила к нему и интимно шепнула:

– Илья Михайлович, у меня проблема... Это женское...

Подуременных опустил взгляд на Катькин живот, но ничего обременительно-болезненного в нем не обнаружил.

– Вы не туда смотрите, – мурлыкала Катька. – Вы в глаза посмотрите...

В ее масляно-кошачьих глазах плавала робкая похоть побежденной тигрицы. Преподавательский взгляд стыдливо снизошел к ее стройненьким ножкам и скромно затаился. Аудитория панически пустела. Катькина ручка властно теребила жидкие бакенбарды:

– Я долго не решалась... Это женское...

На экзамен она пришла в вызывающе короткой юбке. Подуременных краснел и грыз карандаш. Потом попросил ответить на вопрос билета.

– Я вам домой звонила, – буднично сказала Катька.

Подуременных зашевелил волосами.

– Ваша жена чудная женщина, – продолжала она. – Мы славно поболтали. Она вам трусы новые купила. Полосатенькие такие, прелесть!..

«Препод» поставил ей «зачет».

В другой раз она ударила физрука сумочкой по голове. Тот смущенно промолчал. Короче, студентка Снегирева шагала по жизни, широко раздвинув ноги. И что ей стоило ради забавы совратить чувственного Кнута?...

Сотник Александр. Проза в рифмах «Война удовольствий».

...Я жил на даче, хмур и одинок. Три дня прошли спокойно, безразлично, а на четвертый в траурном обличьи угрюмый Макс переступил порог и выдавил:

– Ты умер! Бедолага... – смахнул с лица горючую слезу, добавил: – Вот, закусочку несу и выпивку. Покойничкам во благо.

Необычайно строгий Никодим горою мрачной появился следом:

– Вадим скончался. Нареченный Глебом дорогой жизни следует за ним. Вот паспорт. Документы о кончине я выдал Максу. Дружба сохранит печаль и боль.

Мой потрясенный вид их не смутил ни по какой причине.

К семи толпою начали валить сектанты. Пахло свежим мавзолеем. Мне жали руку:

– Скорбно сожалеем...

– Покойтесь с миром...

– А могли бы жить...

Сначала пили молча. Макс поплакал, но лишь до третьей рюмки. Теребя в руках платок, я чувствовал себя безумным, но счастливым вурдалаком.

Двенадцать сумасшедших мертвецов, набив утробы, возжелали слушать учителя.

– Покойный будет кушать?

Я поперхнулся:

– Водку с огурцом, чего-нибудь мясного, и без хлеба...

Махатма выдал рюмку:

– Помяни. Вот так. Теперь об умерших – ни-ни. Пьем за тебя, живого. Пьем за Глеба!

Услышав крик, как пенье петуха, все оживились и порозовели:

– Вам коньячку?

– Пожалуй, «Ркацители»...

Меня трясли два пьяных мужика:

– А что свело несчастного в могилу?..

– Скажи, у всех талантов краток век?..

Я загрустил:

– Какой был человек!.. Я так его любил!.. Скололся в жилу.

Изрядно захмелевший Никодим интимно признавался:

– Крематорий – мне дом родной. Всегда поможет в горе директор, взяткоимец-херувим; берет «на лапу» грустно и степенно, и в этот раз торжественно изрек: мол, «если что – прошу на огонек...» Когда уйду – приду всенепременно! Усопшего он нежно поместил в неброскую, но емкую ячейку, и выбил имя. Звонкою копейкой я черта в этой смерти убедил! Там были Макс, Тамара и Диана; я произнес неистовую речь: «Он был свечой, а свечи надо жечь! Прижгись, незаживающая рана!..»

Макс подтвердил:

– Все плакали навзрыд, пропели песню «Ты такой холодный...», трясла венком, как елкой новогодней, Диана... Смерть раскрашивает быт...

Все трупы живо накачались спиртом, устроив шабаш под магнитофон. Меня свалил мертвецкий крепкий сон, я провалился в ночь...

Невинным флиртом со смертью нам с рождения играть. И будет тень, когда источник светел. Кто быстро жил – тот смерти не заметил; тем, кто не жил, труднее умирать...

Не хотите рефлексировать Москву - не надо. Извините, что заставил вас это сделать вместе со мной. "Куда скачем?" - спрашиваете вы. "В бездну непонимания, отчуждения, отторжения", - отвечаю. Мне, живущему в Москве, наблюдающему изнутри этот Вавилон, совсем не "забавно" - оттого и пытаюсь зафиксировать, в назидание, для будущего. "И навеки забыт" - это финал. И этот Вавилон будет разрушен. И проклят. И предан забвению. Жаль, что вы так ничего и не поняли. Вероятно, вы просто начинающий критик. Успехов Вам.

Сотник Александр. Поэма «Рефлексируя Москву».

...Не рожденный в столице имеет особую прыть: пробираться к вершине, ее не равняя с успехом, презирая усталость, решив однозначно, что плыть – перспективней, чем весело жить на мели.

Ради смеха покоренье судьбы – исключительно суетный дар (но Господь, дав единожды, склонен поддаться терпенью: ведь и поп – не святой, и не всякий литейщик – звонарь) – все равно, что поспорить на выпивку с собственной тенью.

Победителей судят, но только небесным судом, ибо там – журавли, на земле же – земные синицы.

Я стою на равнине, над еле заметным холмом, где покоится суетный прах не рожденных в столице...

Сотник Александр. Роман «Шоумэнъ».

...Чресла и душа – две вещи несовместные. Душа противится комфорту, в то время как задницу неудержимо влечет в «Мерседес». По этому поводу Марик сказал: «Где гуляют доги, там дворняжкам делать нечего». Я, бесспорно, был дворняжкой: мой безродный рыжий хвост презрительно отмахивался от предметов роскоши.
Пансионат «Южный» был построен по приказу Брежнева в сорока километрах от Севастополя, чуть дальше знаменитого «Фороса», где когда-то томился президент Горбачев.
Солнце уже село за горизонт, и он наплывал на небо темными сумеречными сводами. За окнами машины беззаботно пробегали высокие кипарисы. Внезапно из хаоса деревьев выросло тяжелое больничного цвета здание. Лязгнули железные ворота.
– Приехали, – сказал водитель, – прошу-с.
Он щедро благоухал фальшивым аристократизмом. Давно замечено: лакей всегда высокомернее хозяина.
Мы вышли из машины. Нас встретила моложавая женщина. На вид ей было от двадцати до семидесяти. Это была Тереза. Широким жестом она пригласила нас войти.
Заведение напоминало экологически чистый террариум. Судя по рассказу Терезы, Брежнев любил нырнуть в теплый бассейн или подремать у психологического фонтана. В тропических кущах повсюду подстерегал свежий воздух.
– Отчего вы такой робкий? – спросила Тереза.
– Это неправда, – отвечаю. – Я умею хорошо хамить.
Марик шептал:
– Ты ей понравился. Смелее!..
На стенах висели картины Рериха и Айвазовского. Каким-то чудом в их компанию затесался Налбандян.
– Вы любите живопись? – спросила Тереза.
– Абстракционизм, и все связанное с экскаваторами.
Она ввела нас в просторный зал. В центре стоял широкий стол с выпивкой и закусками; под потолком в тысячу свеч горела хрустальная люстра. Играла легкая музыка. Мы расселись. Торжественный голос Терезы разливался затрапезной арией. Марик отодвинул от меня бутылку:
– Ты нам нужен живым. Улыбайся Терезе. Инга, проследи...
Я изобразил оскал сытого паразита...