Мосулишвили Михо. Новелла «Глухомань».

...Сказано, красотке не доверяй. Поют даже про это. Доверяй, не доверяй, Захар, а я-таки полагаю, что нас выдал конюх – дунул к Мучному полковнику и все ему выложил.

Сейчас, правда, усекаю, что и Хатиа откуда-то знала, как все обернется. Нет? А чего тогда вылетела на день раньше меня?

Нельзя, нельзя-таки доверяться красивой женщине, Захар!

А? Как ты думаешь?

Можно, полагаешь, ей верить?.. Да?!..

Так вот один только я и угодил на растерзанье к разъяренному шефу, мать его так и этак, да почаще!

Вот, видишь, Захар, на пригорке, на самой обочине дороги стоит белый джип. На крыше его устроился этот самый... как же его... братан, с карабином. В полной экипировке охраны... и в полной готовности... А вот красный кружок у меня на лбу. Видишь? Ну, вглядись, небольшой такой, с точку! Это значит, что я сижу у него на прицеле. Почему? Да потому, что я сволочь, отброс, предатель, а то, что меня самого отбросили... что подставили, им всем на фиг! Понимаешь?!..

Мосулишвили Михо. Рассказ «Не Пропоет Петух...».

Петрэ дрожащими руками копал могилу. Ценой бесконечных унижений, избиений он достиг, наконец, того места, где, по рассказам боевых товарищей, погиб его сын. Вон и эти подтверждают, что он убил восемнадцать человек.

"Удостоверение действительно принадлежит моему Левану, но может же быть, что оно случайно оказалось у них? Ведь во время войны все случается. Хорошо еще, офицер разведки снабдил меня паспортом с чужой фамилией, а то мне не уйти бы от этих кровопийц. Полковник, правда, поклялся, что со мной ничего не случится, но кто знает, что у него на уме... Не подоспей я сегодня, эта мерзкая свинья осквернила бы его прах... Слава Тебе, Господи! Спасибо Тебе, что Ты вовремя привел меня сюда и спас моего Левана от свиньи-людоедки...".

Налегая на лопату, профессор истово молился про себя Богу. Он не чувствовал ни безжалостного дождя, ни взглядов Бек-Идрисова и Гюрзы, молча наблюдавших за его действиями.

Вот он остановился, потянул за полиэтилен, показавшийся из-под земли, в него было завернуто тело, – и осторожно подтащил его к краю могилы. Затем стал раскрывать, все еще на что-то надеясь... Его пробрала дрожь – тошнотворный, сладковатый запах разложения, гораздо более острый, чем тот, что шел от ожерелья Акулы, ударил в нос. Он бросил взгляд на лицо погибшего. "Горе мне, сынок!" – сердце его больно сжалось. Веки, уши, губы, ноздри, виски – тронуты плесенью. Кожа почерневшая. Военная форма вся в лохмотьях от изрешетивших ее пуль и осколков. Нога ниже колена оторвана снарядом... Кто знает, как ему было больно! Несчастный отец окаменел от горя, глядя на то, что осталось от его сына. Господи, помоги ему! Он едва сдерживал рыдания. "При нем должен быть серебряный крестик". Отец расстегнул засохший от крови ворот гимнастерки, пошарил по израненной груди. Есть! Он судорожно дернул за цепочку, на которой висел крестик и почему-то жетон с личным номером. Леван ни за что не повесил бы их на одну цепочку. Он без сил опустился на колени, жгучие слезы заливали ему лицо – хорошо, что идет дождь, может, они не заметят их... И вдруг дикий, нечеловеческий вой исторгся из его груди – вой отчаявшегося волка, загнанного стаей нашедшихся в лае гончих на край пропасти.

– Говорила же тебе – отец! – Гюрза обрадованно вскинула карабин.

Мосулишвили Михо. Миниатюра «Внезапный Портрет Мастера».

– Он большой, слишком большой. Его масштабные персонажи могут сотрясти мир, – сказал мне задумчиво и после паузы добавил: "Но обычный человек не такой"…

 

– И как насчет Вас? – я спросил.

 

– А я – маленький. Усталый, и даже не могу ходить без своей палки. Как видишь, сижу я здесь, под сенью этого старого дуба, и не хочу высоко глядеть, пальцем в небо попасть. Я только пристально смотрю вниз, наблюдаю муравьев, которые гораздо более тяжелый груз несут, чем сами они, – и он умолк, может быть, ожидал моего ответа.

 

– Я не хочу быть большим, как тот… И считайте меня, пожалуйста, вот одним из этих муравьев, – ответил я.

 

И так он улыбнулся, как только он умел и никто другой – просительно, но с неподвижной грустью в глазах, и свою правдивую правую руку мне на голову положил...