Миллер Константин. Пьеса «Крушение империи».

...Мышка:

Ах, не об этом я! Я вас спросить хотела, а чего вы там делать будете? Ну, вот проскочим границу, а дальше – куда?

 

Он:

Это что, опять в тебе твой патриотизм заерзал или простое любопытство?

 

Мышка:

Что вам, сказать, что ли, трудно.

 

Он:

Пока я точно не знаю, но я не пропаду, не переживай. Я думаю, что хуже, чем здесь, там не будет.

 

Мышка:

Почему вы это знаете?

 

Он:

Потому. Потому что хуже быть не может. (Вдруг и горячо.) Неужели тебе самой не надоело все это дерьмо, в котором мы здесь жили?

 

Мышка (очень тихо):

Надоело. Вы не поверите, но я тоже уже об этом думала. Все говорят: гордись, что ты живешь в такой стране. А я не знаю, как и перед кем можно этим гордиться: у всех все одинаково – шаром покати, эти норы грязные, мокрые; а зимой холод такой, что и сейчас вспомнить страшно. Как можно этим гордиться?

 

Он:

Вот и я тебе все время об этом толкую. Понимаешь, нельзя дальше жить, если этого дальше, дальше просто нету. Я ведь, как и ты, с детства слышал всю эту ахинею: родина – мать, береги ее пуще всего, уважай и почитай. Но что это за мать такая, скажи ты мне, которая так детей своих унижает день ото дня; какой черт мне нужны такие родители, которые меня с детства учили жить в такой безнадеге, в какой и сами родились, и в ней же всю жизнь промучились. Да гнать такую мать в шею от себя или самому от нее бежать. (Более спокойным голосом.) Поэтому ничего преступного, Мышка, в действиях своих я не вижу, а вот им там всем, правителям этим, должно быть стыдно (по меньшей мере), что если даже такие, как мы, драпают в разные стороны, то чего-то они там все-таки не так делают. Двоечники бестолковые! И запомни, Мышка, неумение управлять на таком уровне – преступление страшное, которое калечит всех, весь народ. Но еще большее преступление состоит в том, что они, все это понимая, свое неумение и свою ничтожность, продолжают сознательно делать то, что они делают... (Короткая пауза, во время которой стоит полная тишина, не нарушаемая даже работой двигателя.) Эх, поразбежались бы оттуда все, остались бы там эти раздолбаи одни, вот бы весело стало. Может быть, перегрызли бы друг друга... Хотя, нет, как-нибудь бы выжили бы, выкрутились, они ведь живучие, гады. Они живучее, чем клопы, которые живут, жили и будут жить в веках. Аминь!..

Миллер Константин. Пьеса «Горшочек каши – 2».

Олег:

Нет, боюсь, что мне уже достаточно. (Отодвигает свой стакан на край стола.) Вы мне, Андрей, что-то рассказать хотели.

 

Андрей:

Нет-нет, я не забыл, я вот только не знаю, с чего эту историю начать. Очень уж это необычно, то, что я вам рассказать хочу. Но прошу вас, сразу же не подумайте, что я сумасшедший или перепил (сами видите, выпили мы совсем немного). Не знаю, поверите ли вы в это или нет, но я, здравомыслящий человек и государственный чиновник, находящийся в служебной командировке, поверил в это, поверил моментально, с первой же минуты, и верю до сих пор. Поэтому, если вам все это покажется некоей выдумкой, не старайтесь меня переубедить или начать вызывать всякие срочные службы в белых халатах.

 

Олег:

Ого! Да вы и впрямь меня заинтриговали, начинайте же, прошу вас.

 

Андрей (тушит в пепельнице сигарету и раскуривает новую):

Как вы уже знаете, я был в этих краях с финансовой проверкой детских домов и школ, и нашел ситуацию просто катастрофической; об этом мы уже тоже достаточно поговорили. (Наливает в стакан минеральной воды, но не пьет.) Пару дней назад, так же, как сейчас с вами, сидели мы с одним моим хорошим приятелем (он учитель истории в одной из местных школ) и выпивали такой же коньяк. Да и разговор, который мы с ним вели, был очень похож на наш сегодняшний: бардак да воровство. И вдруг он мне говорит: «А ты знаешь, что случилось на днях в детдоме «Веселый скворец»?» Я, признаться честно, обомлел, потому что совсем недавно был там с проверкой; ну, думаю, проглядел чего-то. А приятель мой продолжает тем временем: «Так вот, объявился у нас в городе какой-то чудак...»