Тву Ыман. Рассказ «Три».

– Как думаешь, эта верёвка меня выдержит?

– Вряд ли. Вон пузо какое наел!

Агафья вывернула ведро грибов в таз с водой, и Цуцакин, наблюдая, как зонтичные равномерно заполнили весёлой цветастой рябью всё отведённое им пространство, с удовольствием про себя отметил, насколько щедра бывает к человеку природа, если только отнестись к ней со всем собирательным уважением. Всего какой-то час в лесу, и вот тебе – столько еды!

– А с чего надумал-то? – поинтересовалась Агафья. – Вон Сашка мой, старший – тоже всё повеситься хотел. То любовь, понимаешь ли, у него несчастная вышла, то цепью сухожилие перебило, хромой на всю жизнь остался... Только петля-то, если так разобраться, ни от любви, ни от хромоты вылечить не может. Не её это дело – лечить...

Тву Ыман. Рассказ «Монстр».

...Несколько раз оказывалась в больнице, хотя достоверно вспомнить, как и почему, Елена не могла. Что-то хватало там – в животе, в совести. Хватало сильно – до бессилия. Монстр? Кто ж его знает... Вполне возможно, он просто решил стать космонавтом и теперь готовился к очень неприятной и даже, вполне возможно, аварийной стыковке со внутренней пустотой Елены. Так что ей следовало сохранять предельную концентрацию внимания даже в безвоздушном пространстве. Но получалось это плохо. Видимо, мешала невесомость. Поэтому Елене часто приходилось просто кричать, отгоняя от себя настырно преследовавшее её существо. А заодно и всех других, которые приходили на счёт долгов за квартиру, за электричество и что-то такое ещё...

Тву Ыман. Рассказ «Карета подана!».

...– Слушаю вас! – метрдотель седой у входа тумбочкой своей встречает.

Недоверчиво посматривает – мало ли молодёжь дурствует, или ютубом развлекается, скандал учинить жаждет?

– Стол на двоих! На Соломона Цуцакина заказан.

Долго пальцем вопросительным ищет – словно в потрохах благополучия чужого заплутать боится. Старый, жизни нафталином осыпанный. Кажется, и немытый.

Отыскал наконец, пенсне погуще бровью охватив.

– Дожидаться персон изволите, или...

– К столу! К столу! – устало рукой Соломон махнул.

– Милости просим!

Ну, теперь только Люлю дождаться. Какая, интересно, придёт – с планами, или так – потусоваться? В инсте всё с лопухами, агавами постится – стало быть, природу любит. А значит, не совсем легкомыслием обуреваема. И отец – военный. Три дачи, одна из них под Москвой.

В буфете офисном внимание её зацепил. Вот и сошлись – частию под спор товарищеский, частию – от внутреннего побуждения. Пусть в Фэйсбуке – дура дурой, но зато каков фас! Богиня, если словами о ней рассуждать. А ведь ещё что-то и помимо слов этих приплелось. Иногда вот именно до такой единой мелочи можно всё на карту судьбы ресторанной бросить, особенно когда и бросать-то нечего. Лишь бы этих омаров хрипучих не заказала, а то на Uber обратно и денег не хватит. А вдруг согласиться к нему в мезонин?

Идёт наконец!..

Тву Ыман. Рассказ «Мыши».

...Картонь подскочил с кровати и принялся судорожно вслушиваться в темноту – как он ни подготавливал себя к тому, что раз уж у него в комнате водятся мыши, то рано или поздно они обязательно будут скрестись, к самому поскрёбыванию он всё же оказался совершенно не готов.

Впрочем, отдышавшись, Картонь сообразил, что он ошибся – мыши точно не были источником звука, заставившим его подскочить. Просто кто-то аккуратно скрёбся в дверь Картоня. Очень тихо, но при этом весьма настойчиво.

Кто бы это мог быть, Картонь не имел ни малейшего понятия – последние лет двадцать никому не приходила в голову мысль приходить к нему вот так, посереди ночи. Поэтому, не торопясь встав с кровати, одев трико и включив настольную лампу, Картонь недоверчиво подошёл к двери и какое-то время прислушивался к странной просьбе войти, исходящей от не менее странного незнакомца.

– Кто там? – наконец спросил Картонь.

Ответа не последовало. Вместо этого нежданный визитёр вновь несколько раз провёл пальцами по двери Картоня. Он явно не хотел называть своё имя вслух и тем самым настаивал на тайном характере своего визита. Теперь Картонь не сомневался, что причиной этого самого визита могли быть только мыши. Простым совпадением тут и не пахло – в первый же день, как он обнаружил нору грызунов у себя в комнате, ночью к нему в дверь начали скрестись таинственные люди. И хотя открывать дверь Картоню не хотелось, он понимал, что рано или поздно ему всё равно сделать это придётся...

В иных источниках автор этим псевдонимом пользуется, так что... А что касается самих текстов - по душе мне подобный олегофренический спец-реализм (автор, ежели что - не обижайтесь! Это ж я так...) Кстати говоря, Колбасиада в этом плане показалась далеко не самой примечательной. Есть у автора тексты и поживее. Но, разумеется, мнение это сугубо личное, так что настаивать на нем рискну исключительно в пределах собственной черепной коробки.

А ничего себе такой творческий псевдонимчик. Мысленно жму руку.

Да так ли уж и плоха, Никанорыч, ежели желание пойти по девицам пробуждает? В добрый путь! В добрый путь!

Тву Ыман. Рассказ «Девица».

Не пожелала девица ни овчины боярской, ни секиры царской. Подалася в мир, в чернь, потроха, в искупление. В грязь подалась. Мало ли – глядишь, там чего и сыщешь. Там своё междолетие, свой нрав. Пропасть там девице немудрено, да в покоях царских и вовсе – неминуемо.

Можно было и в монастырь, пустошь, да не захотела. Отродясь веры не чуяла, роскоши тленной не чуралася. «Обосрусь, а до неба достану!» – чаялась в юности. Одумывалась после. На небо – нельзя! На небе – царь! Узрит – посечёт! В забаву превратит, да только длинна ли царя забава? Посему и осекалась, запечалилась. Ну да ведь без покаяния. От бессилия смирялась, не от веры. Тут уж не в монастырь, а в избу горькую, в забытьё питьевое. Да и туда нельзя – изведут, растлят, надругаются. А красива...

Тву Ыман. Рассказ «Балалай».

...Устюгова умиляла та непосредственность, с которой Вера тонула в своей детской стеснительности, наряду с детскими же попытками эту стеснительность преодолеть. Отчасти Веру в этом можно было даже понять – поди разбери молодой девушке-балалаечнице, чего этим прожжённым балалаечникам в старом Volvo от неё надобно? Может, действительно руку товарищества протянуть хотят, может, в постель затянуть, а может, у них одно неотделимо от другого. Об инструментальных ансамблях ходит множество всяких неприглядных слухов, и, как знал Устюгов, далеко не всегда безосновательных. Правда, о главной опасности предупредить её, разумеется, никто не мог.

То, что балалайка не должна угнетать личность самого балалаечника, Устюгов понял уже давно. И тот факт, что Вера попала под агрессивное влияние своего инструмента, он заметил сразу, буквально с первого взгляда. Уверенная в частностях, но совершенно потерянная в целом, Вера выделялась среди остальных балалайщиков и балалаечниц прежде всего тем, что ничем из них не выделялась. А для молодой и симпатичной девушки всё это сулило серьёзные проблемы в самом недалёком будущем…

Нет, Лачин, я сжульничал - снова балет приплёл (кстати, если заменить балет на банкет - получится даже веселее). А ведь смысл именно в том, чтобы держаться ближе к оригиналу.

Может, в нас остались дети?
Может, изгнаны давно?
Были мы за них в ответе,
Только зябко... И темно...
Даже если обернуться,
Даже если захотеть -
Нам до них не дотянуться,
Да и не на что смотреть...
В заповеднике под кожей,
Чуждом любопытных глаз,
Слишком стали уж похожи
Мы на них, они - на нас...

Светлане. Очень понравилось. Хорошо бы больше...

Лачину. Как вариант...

Может, в нас остались дети?
Или изгнаны давно?
Был вчера я на балете,
В этом странном не кино
Закоулками движений,
Былью бывших небылиц,
Упрощеньем усложнений
И гримассами без лиц,
Танец прятался от взглядов,
Хоронился рядом спин
В ненаряженных нарядах
Стонов душных балерин...
Приютился пыльной тенью,
Костылём сложив весло...
Нет антракта, к сожаленью...
Не премьера... Не свезло!

Приятнейшие из приятнейших стихи.

Суров Рыбак, и даже беспощаден...) Спасибо за отзыв.

Тву Ыман. Рассказ «Клюв».

Паскуалия сперва и не думала скандалить с продавцом овощного ларька, но та вела себя слишком уж вызывающе – мало того, что она была обоняемо пьяна, так и виноград в пакет она набирала, надменно повернувшись к Паскуалии спиной. То есть, наверняка клала ей гниль. И чем старательнее продавец пыталась заслонить своей вытертой телогрейкой суть совершающегося действа, тем более нарочитым и наглым оно выглядело. К тому же, нужды в подобном маскараде не было – поздним вечером в утробе жестяного ларька и без того разглядеть ничего толком не получалось. Но, видимо, у продавца срабатывал инстинкт. Мелкий, пошлый, и при этом совершенно непреодолимый.

– Я вообще-то ребёнку виноград покупаю, – попыталась призвать продавца к совести Паскуалия, когда та протянула ей в пакете грамм шестьсот обмороженной гнили, на месте которой должен был находиться уверенный килограмм винограда.

– И чё?! Хороший виноград! Я ж вот ем! – надменно ответила продавец и, словно в подтверждение своих слов, вбросила чумазой ладонью в свой перекошенный рот несколько виноградин.

И если до этого момента природная сдержанность Паскуалии ещё позволяла ей хоть как-то терпеть наглое поведение продавца, то теперь, когда та в открытую декларировала равенство между собой и пятилетней дочкой Паскуалии, это терпение не выдержало...

Тву Ыман. Рассказ «Я – Зуго Гогзубонге!».

Возможно, Зуго и действительно искали – иногда со стороны деревни до него долетали выкрики, отдалённо напоминавшие его имя, хотя с равной долей вероятности это могли быть всего лишь обрывки чьих-то фраз или даже просто лай собак.

В любом случае, покидать своё убежище, а уж тем более делать это добровольно Зуго не собирался – вдали от семейных забот и племенных обязанностей он в последнее время чувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Конечно, если только эти слова можно было употребить в отношении гнетущей тоски, которая с неистовой силой поражала Зуго с каждым днём всё сильнее и сильнее, отдаляя его от семьи, племени и, кажется, даже от самого себя.

То, что соплеменники помочь ему не в силах, Зуго знал наверняка – несколько робких попыток обсудить свои переживания с женой и племенным шаманом Ту убедили Зуго только в том, что личные проблемы современного жителя Вечного Леса, затрагивающие сферу его внутреннего самосознания, на самом деле никого не волнуют. Волнуют людей только лодки, выдалбливанием которых Зуго и занимался всю свою сознательную жизнь, давно достигнув на этом поприще всевозможных профессиональных высот и проникнув во все секреты этого нелёгкого и ответственного ремесла. Поэтому, если его сейчас и вправду ищут, то делают это наверняка только потому, что он уже не первый месяц как забросил своё общепринятое занятие и теперь при каждом удобном случае убегает сюда, к Рыжим Болотам, где в созерцании бурой жижи и проводит всё своё время...